Елизар Мальцев - От всего сердца
Родион стоял, почти не дыша. Мечтательно улыбался Ваня Яркин и, не сдерживая своего восторга, то и дело кричал: «Вот здорово!» — и оглядывался на товарищей. Спокойно и задумчиво слушал рассказ Матвей Русанов. Теребил куцую бороденку дед Харитон. Гордей Ильич бросал в души жадно слушавших его односельчан те чудесные семена, которые, дав всходы, заставят людей смотреть далеко, на много-много лет вперед.
— Народ у них там отменный. Книгу любят страсть как! Не поверите, на работе — в животноводстве ли, в огородничестве, в полеводстве ли, в ремесле каком — у каждого звеньевого, бригадира специальная книжечка всегда под рукой или справочник. Чуть заминка какая — сейчас первым делом заглядывает в книжечку, что она посоветует. Библиотека у них богатая. И все люди к науке тянутся. И немудрено, никого дома свой огородик не связывает, а как вечер, колхозный радиоузел объявляет: «Товарищи, через полчаса в Доме культуры будет просмотр кинокартины». Или там лекция, или спектакль… И все идут туда, ума-разума набираются, веселятся.
Гордей Ильич замолчал. На поляне было тихо. По-прежнему полыхал костер, бросая на возбужденные лица косарей веселые, трепетные блики; фыркали невдалеке стреноженные кони, тоненько звякая колокольцами.
— Что ж, я думаю, что и мы так можем… — после долгого молчания тихо проговорил Матвей Русанов и глубоко вздохнул. — Растревожил ты нас, Гордей Ильич, распалил!.. Не знаю, как другие, а я так сон надолго потерял.
Родион почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись, увидел Ваню Яркина. Тот заговорщицки подмигивал ему. Они отошли в сторонку.
— Давай расскажем Гордею Ильичу о подвесной дороге, — тихо сказал Яркин.
— По-моему, еще рановато, — зашептал Родион. — Надо как следует подготовиться, продумать все до мелочей…
— Ничего, продумать мы еще успеем! — горячо возразил Яркин. — А сейчас время самое подходящее, не надо зевать!..
Родион помолчал, прислушиваясь к порывистому дыханию товарища.
— Ну, ладно, — медленно, тихо, словно решаясь на очень смелый, ответственный шаг, проговорил он. — Только знаешь… ты пока не говори обо мне: а вдруг не доверят и из-за меня все рухнет?..
— Вот чудак! — Яркин рассмеялся и шагнул к парторгу. — Гордей Ильич, мы вот задумали с Васильцовым построить подвесную дорогу…
Он вынул из кармана записную книжечку я спокойно, деловито рассказал о преимуществах подвесной линии, о том, какую помощь она окажет колхозу, сколько освободит рабочих рук.
Родиону казалось, что ответа парторга ждут все притихшие косари, а не только он один.
— Что ж, дело стоящее, — сказал Гордей Ильич. — И если за него браться, то надо, чтоб к уборочной подвесная была готова. Двоим вам не под силу, конечно, будет. Выделим несколько человек в строительную бригаду и, не мешкая, начнем… Сумеете?
— Сумеем, Гордей Ильич! — азартно сказал Родион, он весь дрожал от волнения, лицо парторга словно расплывалось у него перед глазами. — Все силы положим!
— Ну, смотрите. Деритесь за свое слово! Посоветуемся с правлением, с нашим министром финансов Кузьмой Данилычем. Составляйте расчет и приступайте.
— Спасибо! — тихо я взволнованно сказал Родион.
Он не замечал, как в нескольких шагах от него, прислонясь к телеге, стояла Груня я внимательно, испытующе, без улыбки смотрела на него.
Глава тринадцатая
Июль с невиданной щедростью забрасывал цветами луга и нагорья; ярко-оранжевыми полосами горели жарки, издали казалось, что кто-то поджег траву и огонь все шире захватывает луговину; малиновым кипреем заливало пустоши; пенились в логах пахучке букеты белоголовника; качались синие султаны прикрыта, розовые раструбы мальв; на косогорах, у подножья, золотистыми наконечниками вспыхивали «царские свечи».
Над цветочной пестрядью тек душноватый, медвяный воздух, кружил голову запах дикого миндаля, истекала сладостным ароматом сомлевшая на солнце малина; в нежных чашечках ворочались пчелы, вымазываясь в желтой пыльце, под тяжелыми бархатистыми шмелями гнулись тонкие стебельки.
Холмы вокруг распадка захлестнуло зеленью; горы накатывали по вечерам волны горьковатого хвойного настоя; безудержно гомонили птицы.
Казалось, радоваться бы да радоваться! Но на душе у Груни было тоскливо и пусто, как в оголенном непогодой осеннем лесу. Она видела, что Родион жадно взялся за новую работу и отдавал ей все время. От фермы до тока уже выстраивались желтые крестовины столбов, похожие на букву «А», с рассвета до позднего вечера доносились оттуда перестук топоров, визг пил, протяжные крики: «Еще разик! Еще раз!» — галдеж вездесущих ребятишек. Домой Родион являлся редко, спал на сеновале и утром, затемно, отправлялся в бригаду. Груне казалось, что он избегает ее. Она сама не знала, о чем они будут теперь говорить после той памятной встречи в лугах. Ей хотелось, наконец, освободиться от тягостной мучительной неустроенности, и в который раз она твердила про себя: «Надо на что-то решиться, и тогда станет легче, непременно станет легче!»
Однажды, проводив всех, она осталась на ночь у шалаша. Дома было тяжело выносить тягостное молчание стариков, встречаться с тоскующим взглядом Родиона. Все свободные минуты Груня отдавала Павлику: по вечерам укладывала его спать, рассказывала ему сказки. Каждый раз, придя с поля, она с тревожной внимательностью вглядывалась в его пытливые глаза, подозрительно вслушивалась в веселую болтовню мальчугана. Она боялась, что Родион в каком-нибудь неосторожном разговоре разрушит ту сердечную привязанность, в которую свято поверил Павлик. Разве он простит ей ложь, если узнает, что Родион не его отец?
Груня легла на охапке травы около шалаша и долго глядела на низкое, темное небо. Глухо шумели хлеба, будто набегали на песчаный берег неторопливые волны, всплескивая у самых ног.
Груня никогда не задумывалась раньше, за что она любила Родиона. Любила — и все! В юности это приходит как-то сразу, молодое тянется к любви естественно и просто, как цветы к солнцу. Родион был неотступен, ласков, ей было легко с ним и радостно, казалось, что лучше и роднее нет на свете человека.
И думала она, что, может быть, совсем не знала его тогда, поэтому негаданно расходились теперь врозь их дороженьки… Ах, Родион, Родион! Как же теперь, а?
Сон Груни был хрупок, как первый тонкий ледок, и перед восходом солнца звонкие голоса ребят раскололи его.
Она выскочила из шалаша и зажмурилась — так слепяще брызнуло за хлебами солнце. Перед шалашом стоял Зорька с целой ватагой деревенских мальчишек.
В защитного цвета гимнастерке и брюках, заправленных в кирзовые сапоги, деверь выглядел неуклюжим, коренастым. На боку у пего болталась Родионова полевая планшетка с целлулоидным верхом; тускло просвечивали сквозь матовую пластинку синие и красные прожилки карты, совиным глазом желтел в углу планшетки компас.
За спиной деверя стоили Варварины близнецы Савва и Ленька, застенчивый Коля Русанов, а чуть поодаль, выжидательно и строго поглядывая на Груню, толпились — мал мала меньше — тугощекие крепыши.
— Принимай мое войско! — крикнул Зорька и махнул рукой на мальчишек.
Детвора подтянулась, замерла.
— Это ты зачем их привел? — хмурясь, спросила Груня.
— Во-первых, если на то пошло, я буду говорить с вами официально! — важничая, закладывая руки за спину, проговорил Зорька, оглянулся на ребят и, как бы подбадривая себя, многозначительно кашлянул. — Во-вторых, товарищ Васильцова, они, — снова жест в сторону озадаченных ребят, — они не какая-нибудь неорганизованная масса, а урожайная команда под моим водительством. Все, как на подбор: сплошь пионеры и октябрята! Пришли твою пшеницу охранять!
— Ее и так никто не украдет, вон она какая!
— А птицы? А если вредитель какой заведется, «парикмахер», по-нашему? Помнишь, в позапрошлом году тетеньку одну поймали?
— Подойди сюда! — повелительно шепнула Груня и, когда Зорька приблизился почти вплотную, взяла его за пуговицу на гимнастерке и спросила, глядя в упор в его полные наивного притворства глаза: — Кто тебя прислал? Ну? Сознавайся!
— Вот чудила! — Зорька рассмеялся. — Да это мы по доброй воле! На пионерском сборе так решили, чтоб, значит, обеспечить охрану урожая передового, ефремовского звена. Конечно, без всякой оплаты!..
— Кто ж вас надоумил?
— Это Ваня Яркин нам идею дал. Если, мол, организуете это дело и будете как следует робить, в газету про вас напишу…
— Так это вы славу ко мне пришли зарабатывать? — сурово спросила Груня, хотя ей хотелось рассмеяться и обнять деверя и всех этих заботливых ребятишек.
— Нет! Нет! Ты не думай! — Зорька испуганно замахал руками. — Правда, робя, мы ведь не из-за славы?
— Факт, — рассудительно заметил Савва. — Мы не какие-нибудь…
