Борис Полевой - Глубокий тыл
Вот почему Варвара Алексеевна шла на работу в скверном настроении, отвечая на поклоны встречных одним только словом «здравствуйте».
Галка смотрела на дело проще: тетя Анна выставила дядю Жору и правильно поступила. Так ему, бесстыднику, и надо. И чего тут переживать? Разумеется, сформулировать этот вывод перед бабушкой внучка не посмела, и, чтобы лишнее слово случайно не сорвалось с языка, что, увы, частенько случалось, она почла за благо удрать и продолжать путь одна.
Были к тому и еще два существенных для размышлений повода. Одним из них было, разумеется, очередное письмо старшего сержанта Лебедева. Над ним надо было хорошенько подумать. Ведь все-таки оказалось, можно влюбиться, так сказать, по почте, зная человека лишь по фотографии. Получилась, как говорила Галка, «сложная ситуация». Как быть?.. Иные из девчат, что работают с Галкой на молодежном участке, ходят на танцы в «огрызок» — как называется в просторечье единственный зал, что чудом уцелел от анфилады больших и малых комнат сожженного клуба «Текстильщик». По будним дням вечерами здесь крутится радиола. По праздникам играет оркестр. Девчата самозабвенно танцевали. Потом кавалеры из стоявшего неподалеку запасного полка провожали своих дам домой, говорили им всякие хорошие слова, мечтали о том, как встретятся после войны и, как это точно было известно Галке, целовались, стоя в теки полуразрушенных стен. Что ж, неплохо, когда любимый налицо, даже в том случае, если у него увольнительная только до девяти вечера. Но их пример не годился. Сержант Лебедев на фронте.
Бывало и по-другому. У Галкиной подружки Зины Кокиной роман был иного рода. Эта умная, работящая, но некрасивая девушка полюбила мастера молодежного участка Хасбулатова. Любила тихо, про себя, больше всего, кажется, боясь, чтобы кто-нибудь из посторонних, и особенно сам мастер, не догадался об этом. Тут уж вовсе нечему было учиться. Любовь, состоящую из сплошной жертвы, Галка не понимала.
Попробовала Галка обратиться за советом к любимым героям художественной литературы. Но и тут ничего не вышло: никто из них не любил заочно. Наташа Ростова не хуже Галкиных подружек с ткацкой танцевала с Борисом Друбецким и Андреем Болконским. Татьяна Ларина, прежде чем писать письмо Евгению имела полную возможность налюбоваться своим Онегиным. Даже романтическая Джемма из «Овода», которая очень нравилась Галке, и та хоть изредка встречала своего беспокойного, мятущегося Артура. Любила через письма лишь юная героиня «Бедных людей» своего несчастного Макара Девуш-кина. Но печальная их любовь для активной, предприимчивой ткачихи совершенно не подходила: вздыхать, жаловаться на злодейку-судьбу, тихо проливать слезы… Нет, это не для нее.
И вот теперь в кармане кротового «полусачка» похрустывает новое, только что полученное письмо, в котором, как говорится, сержант Лебедев ставит вопрос «на попа»: «…Согласна ли ты, милая Галя, после того как мы разгромим проклятых гитлеровских оккупантов, очистим от них нашу священную землю и возьмем фашистскую столицу Берлин, стать моей возлюбленной женой?..» Женой! От этого слова у Галки пересыхало во рту. Дед, которому она обычно читает письма, определил, что, судя по всему, храбрый сержант воюет где-то недалеко, на Верхневолжском фронте. У старика была старая карта, на которой он со старательностью начальника штаба отмечал по сводкам Совинформбюро линию фронта. По карте выходило — от Москвы до сержанта Лебедева рукой подать, а от сержанта Лебедева до Берлина далековато.
Дед обратил на это внимание внучки, но разъяснил, что по старым обычаям после такого письма, пока сержант Лебедев будет с боем пробиваться к немецкой столице, Галка, если хочет, может называть себя его невестой. Это-то ее и смутило. Ждать взятия Берлина она была, разумеется, согласна. А вот можно ли числиться невестой человека, которого она в глаза не видала? Такова была сложная ситуация, над которой раздумывала девушка, торопливо шагая в потоке смены, густевшем и уплотнявшемся по мере приближения к фабрике.
Была у нее и еще забота. Вчера на красном полотнище, висевшем над входом в фабрику, с которого теперь на ткачей всегда смотрело самое важное, она прочла: «Экономя сырье, помогай фронту!». Из домашних разговоров девушка знала, что, досрочно выполнив предмайские обязательства, наткав много сверхпланового материала, ткачи в некотором роде сели на мель. Хлопок распределялся между фабриками строго, в обрез. Развив темпы, ткачи пустили в дело запасы, отпущенные на следующий квартал. Теперь по коридорам, по раздевалкам, в курилке только и разговоров было: сырья не хватит, или фабрику приостановят, или кое-кого временно выведут с основного производства на подсобные работы.
Галка всполошилась: этого только не хватало! За себя она не боялась. Она знала: ткачиха она хорошая, и после того, как отличилась во время наводнения, вряд ли решатся ее тронуть. Но вот девчата из ее молодежной фронтовой бригады — другое дело. В случае чего кому, как не этим одиноким девушкам, к тому же лишь недавно ставшим к станкам, «гудеть с фабрики». Мучимая этой мыслью, Галка вчера, улучив время, заскочила в кабинетик невольного покорителя сердец мастера Хасбулатова и принялась терзать его вопросами.
— Дорогой товарищ Мюллер, — вежливо ответил мастер, втайне слегка побаивавшийся этой хорошенькой шумной ткачихи, находившейся в родстве с секретарем партбюро и доводившейся внучкой самой Варваре Алексеевне. — Делается все возможное, чтобы этого не произошло. Но хлопок, как вам известно, — дефицитное сырье, использующееся и в оборонной промышленности. Понимаете? Это сырье на полу не валяется, а сейчас война.
Черные брови мастера многозначительно шевельнулись и сошлись у переносицы.
— …Хотя надо признать, что у многих девочек из вашей бригады это сырье еще валяется под ногами, — сказал мастер назидательно, но спохватился: — Нет, нет, я не говорю лично о вас, товарищ Мюллер. Но согласитесь, что некоторые ленятся нагнуться и затаптывают срыв в угар. Кажется, мелочь, а если посчитать в масштабе фабрики, сколько это будет? — Черные брови вновь многозначительно зашевелились. — Кипы… Десятки, может быть, сотни кип…
— Сотни кип? — вдруг радостно переспросила Галка, хотя, как справедливо полагал серьезный мастер, радоваться тут было вовсе нечему, — Сотни кип? Нет, вы серьезно? Сотни? Уж честное комсомольское?.. Вот здорово-то!
И Галка выбежала из застекленного кабинетика, ослепив мастера сверканием своих маленьких, тугих икр. Хасбулатов, вздохнув, покачал головой. Он недавно прибыл из института и, хотя успел зарекомендовать себя неплохим специалистом, в людях разбираться еще не умел. А ткачиха Мюллер, очень нравившаяся ему, так сказать, в личном плане, была слишком известна бойким нравом и язычком, острым, как нож, которым срезают основы. «И почему она так обрадовалась? Странная, очень странная девушка».
Загадочное поведение бригадира комсомольской фронтовой бригады Галины Мюллер объяснялось вот чем. Вернувшись на производство после освобождения города, Варвара Алексеевна, обучая молодежь, стремилась передать питомцам не только свое, действительно редкое мастерство, но и приобщить их к традициям своей фабрики. А это было посложнее, чем научить их делать у станка то-то и так-то. Девушкам предписывалось, например, строжайше следить за чистотой не только станков, рабочего места, но и собственной одежды, собственных рук. Старуха хотела, чтобы по примеру коренных ткачих девушки завели по шесть ситцевых кофт и косынок и каждый день надевали на работу свежие. В военное время требовать этого от всех было нельзя, и она заставляла девушек стирать кофты каждый день, строго выговаривала за каждое пятнышко. Но особенно старалась старая ткачиха внушить ученицам, что фабрика их собственная, что работают они на самих себя, что любое фабричное достижение — их прибыль, любой ущерб — их убыток: «Вы, козы, думайте не только о своих станочках. Все вокруг ваше, вы хозяйки, и до всего вам дело, всюду свой нос суйте».
Галка жадно впитывала эти бабкины поучения, и вот теперь, узнав из случайного разговора, сколько хлопка гибнет в угарах, она поразилась. В неугомонной ее голове, как это иногда пишется в газетах, «бурно забил ключ инициативы». Сотни кип, ведь это подумать! И по одной их фабрике. А по трем фабрикам города? А по стране? Да из того, что безвозвратно гибнет в рвани и угарах, можно столько наткать — целую армию оденешь! Вот сговориться бы с девчонками из непобедимой гвардейской фронтовой бригады каждую ниточку подбирать. Подбирать день, другой, третий. Потом все сложить вместе и взвесить. Вычислить, сколько сэкономили, сколько можно сэкономить в месяц, в год, и трахнуть обязательство: мол, всей бригадой сэкономим столько, что целый полк оденем. И письмо в областную газету или, нет, лучше в «Комсомольскую правду», чтоб Юнонка позеленела от зависти.
