Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести
— Смотри, смотри, — говорил Будагилав, опираясь о рукоятку кинжала, — однако шея твоя что‑то тоньше стала после смерти Арсахана. Некому больше кормить тебя барашками? Конечно, на одной сыворотке да муке не потолстеешь!
Магдилава задела речь техинца, но он и виду не подал, вспомнив Шагидава, а сам подумал: «Однако, братец, хоть ты и богат, но, видно, глуп. По–прежнему ненавидишь меня, бедняка…»
Тут начались скачки, и Магдилав отвернулся от Будагилава. Сначала впереди шел серебристо–серый конь, за ним вороной, а вот красного, блестевшего на солнце, как пламя, наездник попридержал, хотя конь рвался и плясал под ним, как бешеный.
Зрелище было так прекрасно, что Магдилав забыл обо всем на свете. Кони неслись плавно, будто летели по воздуху, из‑под копыт брызгали, рассыпались камешки, ураганными вихрями поднималась золотая пыль речного песка.
По–прежнему серый конь шел впереди, а Будагилав нервно пощипывал свои усы, все сильнее сжимал рукоятку кинжала. Едва красный конь поравнялся с ним, он что‑то крикнул наезднику. И вот, услышав крик Будагилава, тот приподнялся в стременах, будто сам собрался лететь, и подался вперед. Умное животное сразу поняло, что от него хотят. Ноги коня, казалось, не касаясь земли, понесли его вперед. Вот он уж оставил позади себя вороного, затем и серого.
— Машаллах! — кричали люди.
Будагилав выхватил тапанча[26] и выстрелил вверх. Тяжело дыша, обливаясь потом, к нему подошел наездник и подвел коня. На лбу победителя красовался талисман от сглаза, был он крепко привязан за уши. Гордый хозяин обернулся к Магдилаву.
— Ну как конь, «багадур»? — последнее слово он произнес презрительно. Но Магдилав не обратил на это внимания.
— Хороший конь, мало таких я встречал!
— А много ли ты вообще видел коней, сын мельника? Хочешь иметь такого?
— Зачем? Карманы мои пусты, — добродушно ответил Магдилав.
— Могу подарить при одном условии.
— Каком? — поспешно спросил Магдилав.
— Потащишь его на спине?
— Куда?
— Куда, говоришь? — злобно засмеялся Будагилав. — Отсюда и до того места — видишь стоит высокий камень на краю базара?
— Вижу.
— Только помни. Остановишься, хоть пять шагов до камня, пеняй на себя, дотащишь — конь твой.
Будагилав хотел посмеяться над богатырем. Разве такое под силу кому‑нибудь? Тащить коня через весь базар!
Но Магдилав не понял его издевки. Под общий хохот окружающих он подошел к коню, завязал ремнем ему ноги и, засучив рукава, сказал: «Я начинаю, силу дай мне, Аллах!» Потом встал на колени спиной к коню. А Будагилав все еще ухмылялся, подмигивал друзьям, которые присутствовали при сделке: «Вот, мол, смотрите, как издеваюсь над «багадуром» из Гондоха, ясно, надорвется молодец!»
Между тем Магдилав на коленях подполз под брюхо коню, крепко ухватился за ноги и, положив его на спину, медленно встал, встряхнулся, чтобы поудобнее улегся конь на широкой спине. Люди замерли: ждали, вот–вот рухнет великан–залим своим огромным телом на землю. Но Магдилав и не собирается падать, он сделал шаг–друтой, еще… еще сначала рывками, раскачиваясь всем телом, а потом пошел ровнее и тише.
— Идет, проклятый, — прошептал Будагилав. Улыбка исчезла с его лица. — Споткнись и упади, Аллах, только сбереги моего коня, а то этот сумасшедший может сломать и ему ноги… — просил он всевышнего, и чем дальше уходил Магдилав, тем злее становился Будагилав.
Вот Магдилав дошел уже до базара, люди, бросив торговлю, вытаращив глаза, смотрели на него. Женщины шептали молитвы. «Бай, что это? Куда он?» — слышно было кругом, а Магдилав все шел и шел, шаги у него становились увереннее, и вдруг, не доходя до камня метров десять, пошатнулся великан, задев огромной ногой придорожный камень.
Будагилав чуть было не вскрикнул: «Береги коня!» Он думал — вот свалится Магдилав. Но тот выпрямился, еще крепче стал ставить ноги и дошел до камня. Присел и, сняв со спины, осторожно положил коня на землю, вытирая ручищей пот со лба. Потом вздохнул облегченно, посмотрел на людей и на Будагилава, будто говорил: «Вот и донес!»
Не зря говорят: «Слово не птица, вылетело с языка, не поймаешь!» Пришлось Будагилаву расстаться со своим любимым конем.
Вот, что делает глупость с человеком: хотел посмеяться над другим, унизить его перед людьми, а получилось наоборот.
Хоть и делал вид он, что ему не жаль коня, сотни таких пасутся в его табуне в горах, это песчинка для него, владельца трех тысяч баранов, но все же он очень переживал, внутренне ругал себя: «Зачем было держать пари с этим сумасшедшим, вот и увел такого скакуна, которого не продал бы и за столько золота, сколько весит конь, даром. Притом кто увел‑то, хоть был бы кунак или ханский сын, мог бы утешить себя, что попало в руки стоящего человека, — он тоже может тебе когда‑нибудь добро сделать. А то ненавистный бедняк, сын мельника из Гондоха, на которого он давно имеет зло из‑за Мустафы». Взял и ушел, оставив Будагилава в дураках.
Уж как скрипел зубами Будагилав, кусал себе губы до крови, зло глотал, но вслух ничего не мог сказать. Положил позолоченное седло, которое так подходило красному скакуну, и велел слуге седлать ему другого коня. Убитый горем вернулся он с базара,
6А Магдилав стоит на повороте тропинки, любуется природой — когда на душе хорошо, кажется, все вокруг улыбается и ласточки поют именно ему свои весенние веселые песни. Конь его, приобретенный так нежданно–негаданно, щиплет зеленую траву. Вот удивятся отец с матерью, шутка ли, ушел сын с одной монеткой, а возвратился с таким красавцем скакуном!
Мысли юноши прервались ржанием коня. Он поднял голову и увидел верховых, рысцой пробиравшихся по каменистой тропинке со стороны леса.
«Ага, увидел незнакомых и даешь мне знать! — сказал он нежно коню. — Кто же эти двое?» Не успел он сообразить, как всадники были уже рядом, и Магдилав сразу узнал круглолицего, плотного черноглазого Исилава и с ним его сына.
Как они сидели на конях! Просто любо было смотреть на них. Отец был в черной бурке, серой, в цвет коня, каракулевой папахе, а за плечами висел башлык из сугуры, чтобы укрыть голову на случай дождя.
— Вах! Это ты, прославленный Магдилав? Я‑то думал, что за утес преградил нам дорогу. Салам–алейкум, сынок, — так приветствовал Исилав юношу, улыбаясь от всей души, и как аксакал соскочил с коня, выказывая уважение встречному.
То же самое сделал и его сын.
— Давно я хотел увидеть тебя, да все не удавалось. Как ты поживаешь?
— Ваалейкум салам, — говорил Магдилав, неловко протягивая большую, как лопата, руку. — Вот был на базаре…
— А это твой конь? Почему же он без седла?
— Да не успел купить.
— Приезжай, сынок, ко мне в гости, в Турутли, отсюда рукой подать. И седло для твоего коня найдется. А уж леса у нас богаты дичью, и горы, и реки. Мы с тобой поедем на охоту, не пожалеешь!
Магдилав потупил голову.
— Не знаю, как быть.
— Не хочу слышать «не знаю». Ровно через неделю, в следующий четверг будем ждать тебя! Правда, Аслан? — обратился Исилав к сыну, тот согласно кивнул головой — не положено горцу разговаривать при старших.
Обрадованный Магдилав обхватил коня своего обеими руками и, будто мешок с пшеницей, поднял с дороги и поставил на скалу, освободив путь Исилаву и его сыну.
— Спасибо, сынок. — Исилав восхищенно смотрел на юношу. — Вот были у Нуцала по делам. Теперь спешим домой. Прощай, Магдилав, не забудь наше приглашение, будем ждать тебя!
И они ускакали. Магдилав взял коня и спустил его на тропинку. Вытирая пот с лица, он долгим взглядом смотрел вслед всадникам. «Видно, хороший человек Исилав», — думал юноша. Как ласково разговаривал он со мной. Мой отец ненавидит его, неужели Исилав заслужил ненависть? Совсем не похож он на других богачей. Три шкуры дерут они с нас. При встрече мы должны кланяться им до земли. Одному Аллаху молимся, по одной земле ходим, одним солнцем греемся, а богатым почет и честь, беднякам — горести и слезы. Слава Аллаху, что есть такой Исилав. Он говорил с ним как равный и в гости приглашал. Обязательно поедет он к нему, хоть и бедно одет. На дочку прекрасную взглянет. Только как она примет его?
Магдилав не помнил, как подошел к отцовскому дому — мысли его были далеко. Будто во сне, представлял он сказочную крепость, поднимающуюся до небес среди неприступных скал, а у солнечного окна красавицу, сестру семи братьев. Вокруг красавицы араваши–служанки и поют, и танцуют — развлекают свою госпожу, но красавица грустно смотрит на дорогу и ждет своего рыцаря. А рыцарь — это он, Магдилав, — скачет на красном коне, будто по небу плывет, в руках у него шашка из гоцатлинской стали, сверкает как молния…
Но все это мечты, а пока Магдилав не спеша открыл покосившиеся от старости ворота родного дома и, низко пригнувшись, чтобы не задеть их головой, вошел в маленький дворик. Отец только что вернулся с мельницы, даже не стряхнув мельничной пыли с бороды и одежды, обозленный на что‑то, рубил топором огромный чурбан. Пень был крепким — из гипары и каждый раз, когда отец на что‑нибудь сердился, хватал он топор и начинал стучать по чурбану сначала изо всех сил, так что мелкие щепки летели во все стороны, наводя ужас на соседских кур, а потом, по мере того как гнев его утихал, топор стучал все тише, взмахи рук делались все медленнее, и наконец морщины на лбу разглаживались, и глаза опять смотрели на домочадцев спокойно и ласково.
