Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести
Арсахан, жаждавший славы, многое прощал Магдилаву–багадуру. У кого самая злая собака? У Арсахана. Чей конь одержал победу на скачках? Арсахана. Вот и теперь у него есть борец, которому равного нет во всей Аварии. Сам Нуцал–хан завидует ему.
Неизвестно, как в дальнейшем сложилась бы судьба Магдилава, если бы внезапно не скончался гондохский богач. Умер он, даже не успев сказать завещательных слов, ведь никто не знает, когда наступит его последний час, так и Арсахан не собирался умирать. У него не было наследника — сына, лишь прикованная к постели старая жена — Шамсият да трое замужних дочерей. Все они были в отца — рыжие, некрасивые, но из‑за богатства их взяли красивые парни Гондоха и один бакдабец — из соседнего аула. В приданое дочери Арсахана, кроме овец, коров и домашней утвари, не получили ни земли, ни садов, ни лесов. «Знаю я, за что эти парни женились на моих дочерях, но им не видать ни аршина моей земли, — говорил хитрый богач. — Богатство делает человека умным и сильным. Пусть зятья идут ко мне с поклоном, пусть служат мне, а если получат все богатство сразу в руки, то перестанут уважать меня».
А когда Арсахан скончался, развязались руки у зятьев, как волки на падаль, набросились на богатство тестя. Так померкла слава гондохского Арсахана; на скачках не видно было уже его чистокровных скакунов, в собачьих боях не грызлись его знаменитые собаки, да и о Магдилаве будто все забыли. На базарах уже никто не похвалялся силой и сноровкой молодого борца, да и сам ен будто охладел к борьбе. К тому же умер его наставник и вдохновитель старый Шагидав.
В этом году не повезло гондохцам. Долгая изнурительная зима измотала их силы, рано кончились запасы хлеба, корм для скота, поэтому крестьяне были голодными и злыми. А хиндалалцы такой народ — уж если веселятся — хохочут до слез, а в несчастье — рыдают так, что в дальних аулах слышно.
Вот в такое зимнее время, когда у них в сундуках пусто, сидят, посиживают они на годекане в шубах, окутанные табачным дымом, лениво перебрасываясь словами. Придет кунак из далекого края, скажет, «салам алейкум». Еле слышно ответят гостю, и никто не позовет его домой. Староста аула сам назначает кунака каждому по очереди. Зато уж в урожайный год годекан жужжит, как растревоженный улей — столько интересных рассказов наслушаешься здесь, удивительных историй и просто веселого шума. А уж кунака издали заметят, все встанут навстречу и начнут тащить на угощенье.
Вот почему и про Магдилава все забыли, будто и не он прославил родной аул, будто и не аульчане закидывали его папахами, красавицы не бросали в него шалей, когда он побеждал на кородинском базаре. А какой крик стоял тогда там: «Это наш гондохский лев!» Будто не гордились гондохцы, что живет он с ними рядом — в детстве играли вместе, — что не пьет он воду из одного источника с ними, не ест хлеб, испеченный из муки, которую мелют на одной мельнице. Да, так и было, и вот все стало иначе. После смерти Арсахана зятья его смотрели на Магдилава, как на дармоеда. «Наш хлеб ешь», — упрекали они его. Им не было дела до его силы и славы, они прогнали его из сада, со двора, и стал он опять тем, чем был — сыном бедного мельника Магди. Опять он таскал чужие мешки с мукой, опять питался кукурузными лепешками с крапивой, которые пекла его хромая мать.
Опять будил его соседский петух на заре, а отец уже ждал его, чтобы идти на мельницу: «Вставай, сынок, бедняку надо вставать до утренней звезды».
И опять играл он с ровесниками в бурдичвай, на сельских гумнах. Не было у него и коня Арсахана, чтобы разъезжать по торжествам; никто не приносил ему целого барана, говоря: «Крепни, багадур, для новой встречи». Ходил он теперь на базар, держа за хвост осла, нагруженного корзинами фруктов.
А время было неспокойным. Со всех сторон Дагестан окужали враги. Персидский правитель — Надиршах разорвал мирные отношения с турецким султаном, объявил ему войну и вторгся на Кавказ. Первым он поднял меч над Ширваном, воротами в Нагорный Дагестан, где властвовал Сурхай–хан. Сила была такая у Надира, как пели в песнях: «Войска у него столько, сколько звезд на небе, а пуль столько, сколько листьев на полях».
Закованные в железо, жаждущие наживы, полились буйным потоком в сторону гор многочисленные полчища иранского шаха. И, чувствуя, что не устоять перед ним, Сурхай–хан отступал со своим малочисленным войском в Кабалу, который стоял в стороне, и постепенно начал строить укрепления. Вот почему и Нуца–хана Аварский начал готовиться к кровопролитной войне.
В кузнях кузнецы ковали шашки и кинжалы, искусные оружейники день и ночь потели над цедехами[25]. А в своих владениях хан тоже начал строить укрепления, собирать по аулам людей для войска.
5Сегодня встал Магдилав раньше соседского петуха, чтобы поспеть на кородинский базар. Отец еще спал, утомленный вчерашним днем. Накануне чинили они с сыном мельницу после зимы, заменили жернова, латали крышу. Магдилав видел, как суетилась во дворе его хромая мать, такая маленькая, сгорбленная, в стареньком залатанном платье.
Сердце у него сжималось, глядя на нее. Он достал из кармана старой чухи золотую монетку — единственное свое богатство и дал себе слово купить матери сугуры на одежду.
Базар был в самом разгаре, когда появился Магдилав. В первую очередь юноша зашел к базаргану и купил пять метров сугуры, а потом с легким сердцем отправился бродить вдоль рядов. Магдилав любил веселую сутолоку базара. Она напоминала ему большой растревоженный муравейник. Юноша не приценивался к товарам, так как в кармане его уже было пусто, он просто смотрел, как это делали другие. Люди, в свою очередь, с любопытством взирали на него. Дети ватагой ходили за ним. Еще бы! Совсем недавно это был знаменитый на всю Аварию борец, да и сейчас взглянуть на него было интересно. Такой великан, а ноги‑то, ноги! Один чарык в полметра! Правда, похудел багадур и лицом грустный, но зато как он возвышается над толпой!
На площадке, где обычно продавали овец, играли пехлеваны, а чуть подальше, на песчаном берегу Койсу готовили коней для скачек. Магдилав очень любил наблюдать за игрой пехлеван, но без гроша в кармане тут нечего делать. Вот–вот пойдет помощник пехлевана в волчьей шкуре и маске. Обычно помощники начинали кричать на весь базар, расхваливая на все лады стоящего и прося денег за игру. И какой стыд, если кто‑нибудь не подаст. «Волк» осрамит его, назовет скупым, скрягой и будет позорить до тех пор, пока несчастный не унесет ноги!
Уж лучше посмотреть на скачки, там не требуется платы. Стой сколько хочешь и наслаждайся красавцами скакунами. Чем больше народу, тем хозяину приятнее — больше похвал достанется.
Коней было пять. В стороне стояли владельцы, договариваясь об условиях. Любители скачек с нетерпением ждали их начала, спорили, какой конь придет первым. Тут же толклись и просто зеваки, плели всякие хабары–новости о боях с Надиршахом, о будущем урожае — слава Аллаху, всходы по всей Аварии хорошие, лишь бы не уничтожил их град, не опалило солнце.
— Садам алейкум! — услышал Магдилав приветствие, повернулся и увидел знакомого техинца, по имени Будагилав.
Познакомились они в ханском дворе в тот памятный день торжества, когда Магдилав, раздвигая широкими плечами толпу, шел на свой первый бой.
Маленький, щупленький техинец в атласной черкеске с золоченым кинжалом, шашкой, кончик которой царапал землю, в белоснежной папахе набекрень преградил ему дорогу.
— Хочешь попробовать свою силу, бычок? — сказал он, пренебрежительно глядя снизу вверх на Магдилава. — Смотри, готовь заранее бурку, а то не на чем выносить тебя будет. Мустафа, мой дядя, не таких валил!
Магдилав ничего не ответил наглецу. Небрежно отодвинул карлика со своего пути и вышел на ковер. Как бесновался потом после боя маленький техинец.
— Не обращай на него внимания, сынок, — говорил старый Шагидав, — этот барановод из Техина Будагилав доводится племянником Мустафе. Низкорослые и хромые часто бывают злыми. Видишь, как он взбесился, что ты уложил Мустафу.
И вот теперь опять перед Магдилавом маленький техинец. Сам улыбается, а глаза хитрые, злые.
— Ваалейкум салам, — ответил Магдилав на приветствие и подал свою огромную тяжелую руку. — Вот пришел посмотреть на скачки!
— Смотри, смотри, — говорил Будагилав, опираясь о рукоятку кинжала, — однако шея твоя что‑то тоньше стала после смерти Арсахана. Некому больше кормить тебя барашками? Конечно, на одной сыворотке да муке не потолстеешь!
Магдилава задела речь техинца, но он и виду не подал, вспомнив Шагидава, а сам подумал: «Однако, братец, хоть ты и богат, но, видно, глуп. По–прежнему ненавидишь меня, бедняка…»
Тут начались скачки, и Магдилав отвернулся от Будагилава. Сначала впереди шел серебристо–серый конь, за ним вороной, а вот красного, блестевшего на солнце, как пламя, наездник попридержал, хотя конь рвался и плясал под ним, как бешеный.