Виктор Стариков - Звезда победы
По узенькому железному трапу — переходу через разливочный зал — Фомичев прошел к конторке начальника цеха.
Михаил Борисович Гребнев, светловолосый, голубоглазый молодой инженер, был не один. Напротив него за столом сидел рабочий лет 20—23, с очень широкими плечами и застенчивой улыбкой на смуглом лице, в спецовке, видимо, пришедший прямо из цеха. Перед ними на столе лежали чертежи.
Инженеры поздоровались. Фомичев протянул руку рабочему.
— Фурмовщик Катериночкин, — назвал его Гребнев. — Наш стахановец и рационализатор.
Катериночкин застенчиво улыбнулся.
— Сейчас мы закончим, — сказал Гребнев. — Вот, Катериночкин, — обратился он к фурмовщику. — Чертежи твои готовы, скоро все на деле проверим. А учиться осенью обязательно поступай, а то не захочу тебя в цехе видеть. Просто стыд — семилетки не кончил. Товарищи твои вон уже в техникум поступают. А ты чем хуже их?
— Говорил вам, Михаил Борисович: война помешала. А теперь все сразу трудно — работать и учиться…
— Разве я говорю, что тебе легко будет? Но нужно. Сам потом будешь жалеть, что время упустил. Ну, куда ты без знаний пойдешь? Или так и думаешь фурмовщиком оставаться?
— Зачем же, — Катериночкин опять застенчиво улыбнулся, влюбленно посмотрев на своего инженера.
— А для этого учиться надо, — твердо сказал Гребнев.
Катериночкин ушел.
Фомичев считал Гребнева лучшим начальником цеха и самым способным инженером. Цех он вел отлично, неутомимо возился с цеховыми изобретателями и рационализаторами, сам проводил исследовательские работы. Две его статьи были напечатаны в техническом журнале, и Фомичев прочитал их с интересом. Гребнев любил работать. Зимой он успевал в цехе работать и лекции читать в вечернем техникуме. Фомичев слышал отзывы студентов — его лекции были самыми интересными.
В последнее время Гребнев занимался вопросом сокращения варки меди в конверторах. Он побывал на нескольких медеплавильных заводах, знакомился с работой других конверторных цехов, заезжал в исследовательский институт.
Фомичев зашел узнать, как продвигается у него эта работа.
— Да, — сказал Фомичев, когда Гребнев познакомил его с планом работ, — интересное и большое дело. Путь, мне кажется, выбрали вы правильный.
— Такие работы под силу всем нашим цехам. Убежден в этом, — горячо сказал Гребнев. — Знаете, Владимир Иванович, мы в медеплавильном производстве подошли к очень увлекательному этапу — к борьбе за сотые. Легко сократить потери на целые, труднее на десятые процентов, но уж по-настоящему трудно — сотые.
— Да у нас и с десятыми-то плоховато. Кое у кого поднялись потери.
— Сегодня об этом на парткоме будем говорить, — Гребнев дружелюбно улыбнулся. — Извините за критику. Перестали мы техническими вопросами заниматься. Упущений у вас много, Владимир Иванович.
— Готов все выслушать, Михаил Борисович. Знаю — сегодня мне будет! Настроение у всех сердитое.
— Кстати, Сазонова видели?
— Приехал?
— Вернулся… Загорел, располнел, благодушный. Что у них со вторым ватержакетом?
— А! — Фомичев досадливо махнул рукой. — Закозлили печь и поправить не могут. Сазонову я этого не прощу.
Они вместе вышли в цех.
— Чем это вы вчера мою Марину так подкупили? — вдруг спросил Гребнев. — Что-то она о вас начинает положительнее отзываться.
— Марину Николаевну? — спросил Фомичев, отвернувшись. — Не подкупал. У нас ведь с ней отношения сложные и вряд ли поправимые.
Гребнев на это ничего не сказал.
Главный инженер прошел в ватержакетный цех. Сразу бросалось в глаза, что на второй печи неблагополучно. Она почти не газила, все заслоны были наглухо закрыты, рабочие не подходили к ней. «Как запустили», — опять с тревогой подумал Фомичев.
Он спросил о начальнике цеха, но Сазонов еще не появлялся на заводе; цеховые работники его не видели.
«Да, Гребнев прав, — думал Фомичев, направляясь в отражательный цех. — Трудна борьба с потерями сотых, но увлекательна. А ведь завод вплотную подходит к ней. Сейчас возросли потери, но в этом повинны мы сами, их можно быстро устранить. Сложнее, во много раз сложнее вести дальнейшее сокращение потерь. И уж пора об этом думать. Я увлекся общими вопросами — вот моя главная вина. Какие технические вопросы решали мы в эти месяцы, какие технические проблемы решили? Вот Гребнев занят большим делом, сам к нему готовится и весь цех к этому готовит. Потому-то так хорошо и дела у него идут. Остальные начальники цехов? Сазонов, Вишневский? Только «нажимают» на план. Виноваты в этом они, но виноват и он, Фомичев».
«Пересмотреть мощность всего оборудования и повести борьбу с потерями — вот наш путь, — думал дальше Фомичев. — Об этом я должен сегодня сказать на парткоме. — Борьба за сотые! Высший класс производства! Там, где когда-то медь в шлаках уходила сотнями тонн в отвалы, ее надо уловить, ее надо удержать, выловить из породы.
В эту борьбу надо вовлечь всех людей. Огонь творчества должен ярче вспыхнуть на заводе. Ведь как вдохновенно — по истине вдохновенно! — работали люди в войну. И после войны недаром засияла звезда над заводом. Она должна опять вспыхнуть в заводском небе!»
Фомичев поднялся на колошниковую площадку отражательного цеха. Старший мастер Фирсов, рыжеусый, коренастый, следил, как из бункеров в печь засыпают медный концентрат. Мастер очень волновался, переходил от бункера к бункеру, показывая рабочим, какие надо открывать.
Фомичев наблюдал знакомую до мелочей картину, дожидаясь, когда освободится мастер. Вдруг одно обстоятельство задержало внимание главного инженера. Почему Фирсов отступал от режима, засыпал много концентрата в самую холодную часть печи? Может быть, мастер так строго, не доверяя засыпщику, следил за загрузкой материала из опасения, что он напутает? Но зачем все же он нарушает режим?
В длинной отражательной печи материалы засыпаются на боковые откосы. Тепло от нефтяного пламени отражается сводом, боковыми стенками и поверхностью расплавленного материала. Особенно высокая температура держится примерно до половины печи от передней стенки. Здесь и идет самый активный процесс плавления концентрата. Фомичев вспомнил разговоры о шлаке на «оперативке». Он начинал о чем-то догадываться. «Вот почему у него, видимо, шлака так много», — подумал Фомичев.
Главный инженер дождался конца загрузки печи. Фирсов стоял на колошниковой площадке, сверху наблюдая за рабочими. Внизу у летки готовились выпустить штейн — огненно-жидкий сплав.
— Петрович! — окликнул мастера главный инженер.
Фирсов обернулся, и лицо его оживилось.
— Здравствуйте, Владимир Иванович! — и он подошел, протягивая руку.
— Петрович! — горячо произнес Фомичев, пожимая твердую и сильную руку мастера. — Давно я вас не видел.
— И я рад вас видеть! — сердечно ответил Фирсов, сжимая кепку и вытирая платком лысеющую голову. — Забыли вы нас в последнее время. Совсем забыли.
Какие-то непривычные нотки звучали в голосе мастера, словно он сочувствовал главному инженеру в его невеселых делах.
— Как ваш сад? — спросил Фомичев, вспоминая домик его на горе, буйный цвет фуксий и гераней во всех трех оконцах, садик с молодыми деревцами и среди них высокую тонкую рябину.
— А вы в свободный час зашли бы взглянуть. Поднялись деревца; разрослись — просто удивление! Первенцы мои уж яблоки и вишню дают. Да и старуха моя вас помнит, — он помолчал и уже другим, деловым, тоном сказал: — Дело у меня к вам, Владимир Иванович. Хотел к вам в управление зайти. Чашами нас обижают. Не успеваем ванну от шлака освобождать. Просишь, просишь чаши!.. А диспетчер знай свое твердит: «Даем, сколько положено».
— Да откуда у вас столько шлака?
— Сколько плавим, столько и шлака.
— Но всем чаш хватает?
— В том-то горе наше… Всем хватает, а мне маловато.
— Мудрите вы, Василий Петрович! Рассказывайте: почему вы правила нарушаете?
— Владимир Иванович, — в глазах мастера заискрился лукавый огонек, — засыпаю, как мне печь приказывает. Секрет мой невелик. Поставили мы пирометриста за температурой следить. Сами знаете: держать температуру легко, а упустишь — сразу не поднимешь. А в сутки, если на сто градусов температуру снизишь, проплав на сто тонн потеряешь. Стараюсь держать печь горячо. Смотрю, а у меня в задней части печи температура полезла — там плавление пошло быстрее: вот и подсыпаю туда лишку концентрата.
— Чаши у вас будут. А всех мастеров научите так печь вести?
— С шлаками не управимся, Владимир Иванович. За смену двенадцать раз шлаки выпускаю. Подсчитайте, сколько это паровозу туда и обратно надо сбегать. Тяжело транспортникам. Да и наши люди не управляются. Вот бы нам ковши втрое увеличить. Народу станет легче. Тогда за печью можно строже следить.
