Виктор Стариков - Звезда победы
Лицо Немчинова стало строгим.
— Спокойнее говорить можете? Сразу — не справился! Видимо, с нервами у вас не все в порядке. Что вас подвело? Были аварии?
— Нет, Георгий Георгиевич, — вздохнул Фомичев, — обошлось. Просто — не вытянули.
— Когда мы принимали обязательства дать медь сверх плана, оно вызывало у вас сомнение?
— Никогда, — поспешно сказал Фомичев.
— Вот вам и ответ на вопрос: почему сорвались. Надо было сомневаться, Владимир Иванович, а не просто надеяться. Какие участки вы считаете самыми опасными?
— Ухудшили работу только обогатители. Это понятно, они проводили большой ремонт. Один ватержакет совсем «закозлился», почти не принимает руду.
— А вы говорите, что аварий нет… «Козел» — это уже авария и серьезная.
Открытое окно выходило в сад. Возле дома стояла цветущая черемуха, вся белая, словно облако, опустившееся на землю. Острый запах ее наполнял комнату.
Немчинов встал, подошел к окну и сдул с подоконника белые лепестки.
— Хорошая в этом году весна — ранняя, теплая. Вы многое потеряли, что с утра не приехали.
— Дела, Георгий Георгиевич, не пустили.
— Я это вижу. Закружили они вас. Хотите я скажу, о чем вы сейчас думаете?
— Скажите, — Фомичев с любопытством смотрел на Немчинова.
— Вы сейчас решаете для себя вопрос, годитесь ли вы на должность главного инженера. Угадал?
Фомичев молчал.
— Вы эту мысль выкиньте из головы. — Немчинов подошел к Фомичеву и положил ему руку на плечо. — Да, выкиньте, это вам будет очень мешать в работе. Очень, знаю по себе. — Он снял руку с плеча Фомичева и прошелся по комнате.
На Урале Немчинов был сравнительно новым человеком. Он приехал сюда в дни войны, сопровождая эвакуированный с юга эшелон заводского оборудования.
Георгий Георгиевич был из тех людей, которых партия еще в двадцатые годы выдвинула с производства на руководящую работу. Он вдруг стал директором завода, на котором долго работал токарем-лекальщиком. С тех пор прошло много лет. Немчинов успел сменить несколько заводов, окончить Промышленную академию. Одно время работал управляющим крупным трестом, но скоро вернулся к производству.
В его служебном кабинете висела большая фотография группы хозяйственников во главе с Серго Орджоникидзе. Сверху рукой покойного наркома была сделана дарственная надпись. Групповой портрет этот относился к тридцатому году, когда Немчинов работал в Донбассе, и он очень дорожил им. В свободные минуты Георгий Георгиевич любил рассказать о своих встречах с Серго Орджоникидзе.
Немчинов все ходил по комнате.
Фомичев подумал, что ехал он сюда с тревожным чувством, а теперь все прошло. Георгий Георгиевич спокоен, значит верит, что они поправят дела. Это и понятно: у него огромный опыт директорской работы, очевидно бывали такие положения. Ведь ни слова упрека, выговора. Большая выдержка.
Немчинов остановился и спросил:
— С рудой все в порядке?
— На горняков не могу жаловаться. План они выдерживают. Правда, богатыми рудами они нас не баловали.
— И не надо баловать. У нас и так потери велики. Если говорить начистоту, то меня тревожит план будущего месяца. Задания-то нам повышаются.
С террасы донеслись оживленные голоса, потом звонкий ребячий смех. Что-то громко крикнула Марина Николаевна, и тотчас раздался топот ног. Фомичев прислушался, вздохнул и спросил:
— В чем же наши просчеты, Георгий Георгиевич?
— А вот я вам сейчас объясню. — И Немчинов быстрее зашагал по комнате. — Надеялись без особых усилий выполнить план и собственные обязательства. Все сначала шло хорошо, напряжения уж очень особого не было. Думали, что, мол, полегонечку, как вниз по реке, без весел — с рулем, доплывем до конца года. Требовательность снизили, не учли, что план-то наш все растет. Вот и просчитались. Ну, признавайтесь: трудно было вам, товарищ бывший подполковник? — ободряюще спросил Немчинов. — Масштаб вашей работы изменился. Вы ведь теперь вроде как в генералы произведены. На дивизию перешли. Это вам не цехом управлять, а заводом руководить.
— Я все же думаю: в чем лично я-то виноват?
— Растерялись, Владимир Иванович, растерялись. Так или не так? На горняков надеялись, что они богатую руду подбросят. Соревнование в первые месяцы помогло нам с обязательствами справиться. Кое-какие резервы для роста у нас были. А теперь нужно другое… — Он присел возле Фомичева и, дотрагиваясь до его колена рукой, сказал: — Вот что, Владимир Иванович, с завтрашнего дня освобождайтесь от всех организационных дел, я и один с ними управлюсь; садитесь-ка за свое прямое дело: за технологию, за поиски самых выгодных режимов работы, за полное использование всех наших мощностей, — начинайте настоящую борьбу с потерями. Условились?
— Не торопитесь, Георгий Георгиевич, выходить. Врачи же не пускают вас!
— Врачи… Я себя лучше знаю. Словом, с завтрашнего дня я на заводе. Да, полумерами нам дела не поправить. Имейте это в виду. Честно говоря, уж и соскучился я по заводу, по поселку. Как с домами на проспекте? Хороши получаются? Сдадут к июлю?
Немчинов опять поднялся и стал ходить по кабинету. Видимо, на ходу ему было легче думать.
— Вот с чего мы завтра начнем, — сказал он и взял со стола лист бумаги. — Надо покончить нам с этим двойным планом. Только себя путаем и людей в заблуждение вводим. Колхозники перед товарищем Сталиным принимают обязательства по повышению урожайности. Они это свое обязательство и считают планом. А ведь у них зависимость от всяких природных случайностей еще большая. А у нас с вами завод-то какой! Какая техника! Нам нельзя бояться случайностей. У нас должен быть точный расчет. С завтрашнего дня планом будет наше обязательство. Так и в министерство сообщим. Вот я и пишу об этом в приказе. — Он протянул приказ Фомичеву. — Вся страна сейчас на большом подъеме. Все заботятся о перевыполнении планов. Вот какой теперь размах соревнования. Какое же мы имеем право отставать от всех? Никто нам этого не позволит.
— Да, нам будет проверка, чего стоят наши слова, — согласился Фомичев.
Немчинов внимательно посмотрел на главного инженера. Ему не понравились эти слова.
— Я так воспитал себя, — заметил он, — что план для меня — это закон. Я не сомневаюсь в нем, всегда ищу все возможности выполнить его. Нас всех партия так воспитывала. Вот почему мы и в войну со всеми заданиями справлялись. Посмотришь на план: «Ну, кажется, Георгий Георгиевич, придется вам в отставку подавать». А пройдешь по цехам, поговоришь с людьми, подумаешь, — смотришь, нашел неиспользованные источники. Вот где наши производственные мощности, Владимир Иванович. Сила людей! Сталин говорил, что план — это живые люди. Образно и точно. — Немчинов задумался. — Полумерами ничего не сделаешь… Кстати, Владимир Иванович, не вернуть ли нам Марину Николаевну на старое место? Надо нам укреплять диспетчерский аппарат.
— Не подумайте, Георгий Георгиевич, что я…
— Я ничего не думаю, я спрашиваю.
— Она мне очень нужна в центральной лаборатории.
— Ну и отлично. А теперь пойдемте пить чай.
Марину Николаевну они застали на террасе в кругу детей; их было четверо; самому старшему лет четырнадцать. Марина Николаевна сидела за столом и рисовала. Меньшая девочка, лет шести, устроилась у нее на коленях и смотрела, как тетя Марина рисует.
Почему-то эта картина напомнила Фомичеву, что и у Марины Николаевны есть дочь.
— Тетя Марина, а слона умеете рисовать? — спрашивала девочка.
— Слона? Трудновато, Наташенька. Но попробую. Похож?
— Ой, как вы хорошо рисуете!.. А где хвостик?
— Вот и хвостик.
Девочка захлопала в ладоши, а Марина Николаевна оглянулась на вошедших мужчин и, не удерживаясь, рассмеялась.
— Уже взяты в плен? — спросил Немчинов. — Они меня каждый день спрашивали, когда тетя Марина приедет.
Ксения Дмитриевна, жена директора, внесла самовар, и шумное семейство кинулось занимать свои места за столом. Только маленькая Наташа не хотела расставаться с тетей Мариной, осталась возле нее и за чаем, то держала ее за руку, поглядывая на нее влюбленными глазами, то с трогательной заботой принималась угощать ее.
Светлая и мягкая улыбка не сходила с лица Марины Николаевны весь этот вечер. Казалось, что она была счастлива не меньше девочки.
После чая все пошли к озеру. Наташа семенила рядом с Мариной Николаевной, крепко вцепившись в ее руку. Женщины шли впереди, и Фомичев слышал, как Марина Николаевна жаловалась:
— Напрасно я отвезла Галку. Скучаю о ней так, словно целую вечность не видела.
Гости уезжали, когда уже начало смеркаться. Марина Николаевна и Владимир Иванович, простившись с Немчиновыми, спустились с террасы, и пошли по длинной и прямой аллее к калитке. Провожая глазами гостей, Ксения Дмитриевна задумчиво сказала:
