Виктор Стариков - Звезда победы
«Славная, славная, — думал Фомичев. — Вероятно была счастлива с мужем. Такие долго не решаются на второе замужество».
— Какие на вашем Урале хорошие места, — сказала она, показывая рукой в сторону обрыва, где в самой глубине паровоз тащил длинный состав с рудой, а среди густой зелени виднелись шахтные копры. — Мне о нем говорили — суровый, угрюмый… А здесь зимой солнца больше, чем в Ростове, да и лето такое чудное.
Он слушал ее рассказы о жизни на Урале, о детстве, и ему становилось легче, словно сердце его отогревалось.
— А вы — хорошая рассказчица. С вами не скучно, — пошутил он.
— А вы — хороший слушатель: терпеливый.
Оба взглянули друг на друга и весело, как дети, рассмеялись.
Внезапно лес справа от дороги потемнел, пахнуло прохладой. Несколько крупных капель разбилось о ветровое стекло. Оглянувшись, Фомичев увидел настигавшую их дождевую тучу. Она шла, словно цепляясь за вершины сосен. Дождь мутной пеленой закрывал дали. Тень от тучи уже ложилась и на левую половину леса, но впереди все еще сверкало солнце.
— Попали! — с беспокойством произнес Фомичев, посмотрев на безмятежное лицо Марины Николаевны.
Он прибавил газу, увеличивая скорость, надеясь уйти от дождя. Ему не хотелось останавливать машину, возиться с подъемом защитного верха.
— Вы что же, и приговор успели мне вынести? — спросил он, усмехаясь. — Окончательный, не подлежащий обжалованию. Рановато, торопитесь. Все наладим, наведем порядок.
— Это всего только попытка утешить себя, — сказала Марина Николаевна с явным вызовом.
— Нет, твердая убежденность.
Он произнес это так уверенно, что она удивленно и с каким-то новым еще не ясным ей чувством посмотрела на него.
— Вы мне не верите? — настойчиво спросил он.
— Зачем об этом говорить, — она уклонилась от ответа. Ей не хотелось сейчас обижать его. Ведь они на прогулке.
Из-под колес машины вырвались клубы пыли, покатили по дороге, все увеличиваясь, все ускоряя бег. Затрепетали березы, вытягивая ветви. Дождь нагнал сидевших в машине и косо хлестнул в плечи. Марина Николаевна засмеялась.
Фомичев свернул машину с дороги под зеленый навес большой березы и заглушил мотор. Стремительный дождь гулко зашумел по всему лесу, едва они спрятались под лиственным шатром.
— Ах, какой дождь! — с восхищением крикнула Марина Николаевна, повернувшись к Фомичеву, словно приглашая полюбоваться. — Вот сила!
А он летел разбойно-веселый, раскачивая ветви, срывая листья, дробясь на миллионы брызг, затянув в одну минуту все кругом водяной пылью, скрыв даже лес через дорогу. Потемнело, словно настали вечерние сумерки. На дороге зашумел мутный поток, вода кипела, пузырясь и разливаясь все шире.
Под защитой березы Фомичев и Жильцова были в относительной безопасности, только редкие капли падали на них с ветвей. Оба молчали.
Но вот ливень ослабел, стало светлеть. Искрясь и сверкая, срывались с ветвей крупные дождевые капли. Теперь уже только реденькие нити дождя тянулись к земле. Туча промчалась дальше.
— Смотрите! — воскликнула Марина Николаевна. — Ландыши! Как много!
Она выпрыгнула из машины и побежала к кустам.
— Ноги промочите! — крикнул ей вслед Фомичев.
Но она в ответ только озорно засмеялась.
Фомичев сидел в машине, покуривая трубку, и невольно следил за тем, как между потемневших стволов сосен и яркой омытой зелени кустов мелькает фигура женщины.
— Владимир Иванович! Смотрите! — звонко крикнула издали Марина Николаевна, поднимая руку и показывая цветы.
В посветлевшем лесу, пронизанном солнечными лучами, защебетали птицы. Пестрая пичуга порхнула на крыло машины.
Фомичев наслаждался покоем и тишиной, которую не могли нарушить даже птичьи голоса. Вот так же ему было хорошо в студенческие годы. В этот самый лес, взвалив за спину рюкзаки, приходили они в свое первое заводское лето.
Когда же это было? Фомичев, улыбаясь, начал считать. На практику он приехал со второго курса, до войны уже четыре года работал в цехе; пять лет, если считать и год службы в Австрии, продолжалась для него война. Потом два года мирной работы…
Давно… Пятнадцать лет назад. Тогда ему было около двадцати, а теперь уже перевалило за тридцать.
Как быстро прошли эти годы. Да, пятнадцать лет назад и определился его путь, когда впервые миновал он проходную будку и испытал юношеский восторг перед заводом, поразившим его своими размерами, сложностью всех взаимосвязанных цехов.
Десятки километров железнодорожных путей, километры кабельных подземных каналов, огромная сложная сеть водного и канализационного хозяйств. Длинные составы поднимались на эстакады, разгружались, уходили. Состав за составом… Из шестидесяти четырех вагонов руды на заводе получали один вагон металла…. За сутки одной только руды принимали около шестисот вагонов. К этому надо прибавить сотни вагонов кокса, флюсов, самых различных материалов.
Шесть тысяч людей за сутки проходили через заводские ворота. Они стояли у печей и моторов, у железнодорожных стрелок, у генераторов, дробилок, у аналитических весов и контрольно-измерительных приборов… Обогатители, ватержакетчики, транспортники, электрики, слесари, химики, ремонтники… Десятки профессий…
Пятнадцать лет — это уже значительная часть жизни. Ведь он тогда и не думал, что когда-нибудь будет стоять во главе этого завода. После войны Фомичев с радостью вернулся в свой отражательный цех. Как хорошо его там встретили мастер Петрович, выросший за эти годы из мальчонки в мужчину Толя Коробкин и другие, кого он застал. И выдвижение его на должность главного инженера было совершенной неожиданностью. Умер внезапно главный инженер на заводе, на посту, от разрыва сердца… Директор предложил Фомичеву временно занять место главного инженера до приезда нового. Потом пришел приказ министра, которым Фомичев утверждался в новой должности.
Оправдал ли он оказанное ему доверие? Припоминая подробности работы завода за последний месяц, Фомичев думал о своих ошибках.
Марина Николаевна, раскрасневшаяся, в мокрых туфлях, шла к машине с цветами в руках. И мысли Фомичева опять вернулись к ней. Вот он, Фомичев, отлично понимает роль и значение химической лаборатории на заводе. И Марину Николаевну он поставил на это место, чтобы укрепить лабораторию. Но за последний месяц не нашел времени поговорить с Жильцовой. Удовлетворялся обычными суточными и сменными сводками о работе, о всех качественных показателях, не вникая в глубину дела. Позор!
«Позор!» — повторял он мысленно, вглядываясь в оживленное лицо Марины Николаевны, ощущая свежий запах ландышей, словно струившийся от ее одежды, от ее волос, от всей ее фигуры.
Марина Николаевна торжествующе подняла букет.
— Сколько цветов! Хороши?
— Да, очень, — пробормотал Фомичев и, повинуясь какой-то внутренней потребности установить полную ясность во всех отношениях с этой женщиной, он спросил: — Я вас тогда очень обидел… перемещением?
Глаза ее потемнели, лицо стало холодным и враждебным.
— А вы как думаете? Если бы еще доказали, что я, как работник, не на месте… А так…
— Марина Николаевна, я поздно спохватился, но, прошу вас, забудьте эту обиду. Нам ведь работать вместе. Поймите, что и без той аварии, я вас все равно бы направил в лабораторию. Ведь я вас на самостоятельную работу выдвинул.
— Зачем теперь об этом говорить. Все это давно было… Поедемте.
Фомичев завел машину, и они поехали по направлению к даче директора.
3
Маленькая хорошенькая девочка с двумя тугозаплетенными светлыми косичками бежала навстречу по влажной после дождя дорожке и звонко кричала:
— Тетя Марина! Тетя Марина!
Марина Николаевна подхватила девочку на руки и расцеловала в обе щеки. Лицо ее озарилось удивительно нежной улыбкой, словно упавшим светом.
Директор завода Георгий Георгиевич Немчинов, с сединой на висках, с пожелтевшим после болезни печени лицом, встретил их на террасе.
Он не удивился появлению Марины Николаевны. Она была частым гостем в семье Немчиновых. Обняв за талию Фомичева, директор повел его к себе в комнату. Марина Николаевна осталась с хозяйкой дома.
В кабинете Немчинов усадил Фомичева в плетеное кресло, сам сел напротив и, смотря ему в лицо темными, как у птицы, выпукловатыми глазами, добродушно упрекнул:
— Наконец-то собрались приехать. Думал, что вы и сегодня обманете. Что вы там без меня натворили?
— Даже рассказывать не хочется. Выполнили только план. В этом месяце будет еще труднее. Словом — без вас не справился, провалился. Себя и завод опозорил.
Лицо Немчинова стало строгим.
— Спокойнее говорить можете? Сразу — не справился! Видимо, с нервами у вас не все в порядке. Что вас подвело? Были аварии?
