Сергей Львов - Спасите наши души
Ася оглянулась. Рядом с ней стояла продавщица из зеленого фургона, который торговал на пустыре. Ее хорошо знали на всей улице. С утра и до вечера, широко разевая ярко накрашенный рот, она хриплым басом отругивалась от хозяек.
— Кто тебя обвешивает? — кричала она. — Стану я мараться — на картошке обвешивать! Пиши, пиши, куда хочешь. Много вас развелось — грамотных! Не больно испугалась! Не трогай лимоны своими руками! Не нравится — не бери, а товар не перекапывай! Барыня нашлась!
Было странно услышать, как тот же голос вдруг почти запел, а губы, с которых стерта краска, сложились в умильный кружок.
— Ведь вот такой я тебя помню. С мамочкой за яблочками все ко мне приходила. «Глядите, Степановна, какая у меня дочка! Свешайте дочке яблочко получше», — сказала она, хотя никак не могла помнить Асю «вот такой», как показала рукой от земли, и даже подумать было невозможно, что тихая Анна Алексеевна решится назвать «Степановной» эту накрашенную ругательницу,
А Степановна все разливалась:
— Вот какая махонькая была! А теперь красавица, родителям радость, невеста. Мать-то у тебя, я знаю, и на пасху лба не перекрестит — попущение божье! — а дочка пришла все-таки. Пришла, так чего же стоять, входи, раз пришла, — сорвалась она на обрадованный крик, а потом снова сказала проникновенно: — В божий храм путь никому не заказан.
Ася промолчала. Ну и день! Павел оказался семинаристом, ее зазывает в церковь самая скандальная баба в квартале! Она даже не знает, что ответить. Стоит, не говорит ничего...
Степановна наклонилась к Асе и, дыша жарким любопытством, громким шепотом оказала:
— Беда, поди, в храм привела? Так оно всегда с нашим братом, женщинами то есть, бывает. Ничего! Такую беду только в храме и замолишь. Свечку поставишь. Заступнице поклонишься. А нужно будет — дело житейское, — Степановна тебе и дальше посоветует, куда с твоей-то бедой.
— Ошибаетесь, — вспыхнула Ася и даже плечом дернула, как в детстве. — Это вам, наверно, есть что замаливать.
Но Степановна, которая в ларьке давно сорвалась бы на лающие ноты, все так же зазывно оказала:
— А нет беды, еще лучше. Значит, сердце привело. Сегодня не хочешь, завтра приходи. Завтра воскресенье. Большая служба будет. И в восемь часов и в десять.
— Это что же у вас, сеансы? — звонко спросила Ася. — Так я к вам не пойду ни на первый сеанс, ни на второй. Мне ваш храм не нужен.
— Что ты, что ты, разве храм мой? Он божий! — сердито оказала Степановна, а потом снова постаралась сделать свой голос миролюбивым: — Ты хоть полюбопытствовать зайди. Хор послушаешь. У нас хор замечательный. Артист один поет. Тенором. Ба-а-альшие деньги ему платим! И батюшка у нас молодой, красивый батюшка.
Асе вдруг показалось, что она уснула и проснулась на сцене. Перед ней стоит сваха, какую она видела по телевизору, когда передавали какую-то пьесу Островского. Те же заплывшие глазки, тот же масленый голос.
«Вот так через несколько лет каких-нибудь девушек будут уговаривать на Павла посмотреть: «Батюшка у нас молодой, смирный батюшка...» — подумала она и засмеялась.
— Вы что же, вашего батюшку сватаете, если так на него поглядеть уговариваете? — спросила она. — С вами мы тоже, по-моему, не знакомы. Удивляюсь, почему вы собираетесь мне какие-то советы давать? Пропустите меня пройти.
— Ах, ты... — начала Степановна своим самым базарным голосом, но ругательство проглотила. — Чуть в грех меня перед храмом не ввела. Нужна ты мне! И мать у тебя бессовестная, а уж отец...
— Ну-ну, вы! — гневно перебила ее Ася.
Но Степановна вдруг увидела кого-то на паперти, замолчала, перекрестилась на икону, висящую на воротах, и торжественно вплыла в раскрытые двери церкви.
ВОСКРЕСЕНЬЕ. УТРО
Если человек всю неделю работал на заводе, вечером катался на речном трамвае, потом бесконечный проспект пешком прошагал, отказался от ужина, а теперь лежит, глядит в потолок, по которому скользят отсветы автомобильных фар, и не может уснуть, — это, наверное, и есть та самая бессонница, о которой Ася до сих пор только в книгах читала.
Обычно только уйдет к себе за ширму, разденется голову положит на подушку — пусть на кухне громко говорит радио, пусть за стеной у соседей поет и бормочет телевизор, пусть отец обсуждает с матерью последние известия, пусть Андрей громыхает чем хочет — она засыпает сразу.
А сегодня никак не уснуть! Уже и машин на улице почти не слышно, уже и фонари погасли, уже и дворники зашаркали метлами, уже и светло стало, а она все не спит. Вчерашний день плывет и плывет у нее перед глазами... Ася не знает, то ли он ей снится, то ли она о нем думает. Но только чуть задремлет — и просыпается снова. Сердце стучит где-то в самом горле: вчера случилась беда. Нужно что-то делать, куда-то бежать, нужно спасать! Кого? Павла спасать, себя спасать. Свою любовь спасать!
А может, он все про себя выдумал? Пошутил? Зачем? Просто так.
Нет, не выдумал. Правду сказал. Это ужасно. Что же с ними будет теперь? Ничего теперь с ними не будет. Но разве так можно? Разве так бывает: вчера радовалась, что увидит Павла, сердилась на него, что в пятницу с ней в кино не захотел идти, ревновала, к кому — неизвестно, а с сегодняшнего дня будет жить, словно ничего этого не было!
Узнала правду и разлюбила. А может, это значит — не любила? У кого спросить? Кому рассказать? «Послушайте, я никогда больше не увижу одного человека. Он оказался совсем не тем, за кого я его принимала. Но, когда я думаю, что больше его не увижу, у меня сжимается сердце. Я и не знала раньше, что оно может так сжиматься. Это пройдет, или всегда будет так больно?» — «А кто этот человек? Кем он оказался? Почему вы этого не говорите, девушка?» — «Он мне очень нравится. У него лицо умное, серьезное и такое переменчивое, что я все мысли его могу прочитать. Мне казалось, что могу. И я ему тоже нравлюсь. Он смотрит на меня так, как на меня еще никто никогда не смотрел. Но, видите ли, — вы только не удивляйтесь — он поп. Нет, пока он еще не поп, но собирается стать попом. Говорит, это его заветное намерение». Такого и сказать никому нельзя, и посоветоваться не с кем. И уснуть невозможно...
— Утро какое проспала! — недовольно сказал отец, когда Ася вышла на кухню, где все уже давно позавтракали.
А утро действительно было необыкновенное. Вчера еще казалось, что совсем холодно, а сегодня солнце как летом. Асфальт во дворе сразу просох и уже расчерчен квадратами классов. На угол в первый раз в этом году выкатили бочку с квасом, и продавщица уселась рядом в сверкающем халате и новеньком клеенчатом фартуке. И продавец воздушных шаров уже появился на своем посту. И Наташка, сестра Марины, которая учится вместе с Андреем, выскочила во двор без пальто и в белых носочках, мелькает голыми коленками, всем соседским девчонкам на зависть. Ася, когда училась в школе, тоже вот так первой выскакивала во двор по-весеннему. И вот уже Андрей, глянув в окошко и заметив Наташу, которая прыгает через веревочку, сказал небрежно: «Пойду порисую», — и кубарем скатился вниз по лестнице. Прошел мимо Наташи, не поглядел, не поздоровался, стал рисовать кота, который разлегся на солнце. Наташа еще быстрее запрыгала, еще громче стала что-то говорить девочкам. Асе захотелось снова стать такой же, как Наташка, чтобы не было вопросов, от которых ночью бессонница, а утром тяжелая голова.
К Марине, что ли, в магазин зайти? Сказать ей всего не скажешь, но чем так сидеть, уж лучше к ней. Все-таки подруга.
Когда Ася вышла на площадку, в коридоре зазвонил телефон. Мать крикнула вдогонку:
— Тебя!
— Слушаю! — сказала Ася и задохнулась. Потом голос ее стал ровным. — А-я, это ты, Генка? Ну, здравствуй. Ты, кажется, грозился, что не будешь больше мне звонить?
— Как видишь, не сдержал слова. Делаю еще одну попытку. Учти, последнюю. Известно ли тебе, Рыжик, что в широкоэкранном днем вторая серия «Сестер»? Разведка донесла, что ты пропустила вторую серию и хочешь ее посмотреть.
— Откуда у тебя такие сведения?
— Главное, что они у меня есть. Сеансы — двенадцать ноль-ноль, четырнадцать ноль-ноль и так далее. Билеты гарантируются.
