Юрий Рытхэу - Белые снега
Млеткын запустил руки в моржовый желудок и принялся вылавливать жирных моллюсков, полусладких, полусоленых, необыкновенно вкусных. Все торопились: надвигалась ночь.
Часть кымгытов сносили на высокий берег, складывали в углубления в прибрежных скалах и заваливали тяжелыми камнями, чтобы ни песцы, ни росомахи, ни белые медведи не смогли до них добраться.
В сумерках вельботы миновали пролив Пильгын и вышли из лагуны в открытое море, чтобы приблизиться к месту, где только что располагались моржи. Теперь запрет на шум был снят, и гребцы орали вовсю, гоня вельботы но густой, студеной воде.
На узкой галечной косе стало людно. С моря прилетели не успевшие уйти на юг чайки, чтобы последний раз в этом году полакомиться свежатиной.
Пэнкок взял кымгыты, которые готовила ему мать. В полость между мясной и жировой стенкой складывали куски сердца, печени, очищенных кишок. Такой кымгыт в морозный зимний вечер — изысканное лакомство. Его рубили только в особо торжественных случаях, когда приезжал хороший гость.
Темнота накрыла галечную косу.
Большую часть кымгытов сволокли в ямы, заложили камнями. Необработанное мясо закопали в не тающую снежницу, а потом еще раз прошлись по всей косе, чтобы на ней не осталось ни костей, ни обрезков.
Люди погрузились на вельботы и байдары, осевшие под тяжестью груза по самые кромки бортов. Но это было не опасно: море было спокойно — от холода вода загустела.
Последним с косы уходили Омрылькот и шаман Млеткын.
Омрылькот окликнул Пэнкока.
Млеткын кивком указал на усатую моржовую голову с широко раскрытыми глазами. Пэнкок взял ее и подтащил к воде, туда, где не было вельботов.
С моря несло холодом, сыростью и запахом свежего соленого льда.
Млеткын встал у самой воды, обратив горящий взор в темноту.
— Все сущее и великое, — сказал он вполголоса. — Мы приносим тебе благодарность за милость и доброту. Все невидимое и доброе, мы теплоту своего сердца обращаем к тебе… Мы поступили так, как ты повелел, и приносим з жертву эту голову. Пусть она будет знаком благодарности от твоих детей, живущих в Улаке.
Млеткын произносил слова старинной молитвы и чувствовал, как он на самом деле переполняется чувством великой благодарности и радости от мысли, что впереди обеспеченная зима, переход через холода и пурги к новой весне, к новой жизни.
В сущности, все зависит от человека. И эти слова, которые мы говорим богу, направлены больше внутрь говорящего, чтобы укрепить его в собственных силах, придать ему уверенность… Конечно, великое дело иметь много, но и дух человеческий, его крепость, сила тоже не последнее…
Закончив молитву, Млеткын обратил взор на Омрылькота. Теперь шаман догадался, как неуютно на сердце у великого человека. На его лице заботы и следы трудных мыслей. И он не знает, что делать. Нет, дело не в грамоте, не в значках на белом, как свежий снег, листке бумаги, а в том, что пришла власть бедных, власть тех, кто ничего не имеет… Вот что тревожит Омрылькота, Гаттэ, Вамче, Вуквуна. В этой неуверенности нельзя упустить своей выгоды. Он, шаман Млеткын, познавший стремления белого человека, его сущность, не только спасет Омрылькота и Вамче, но и сделает так, что эти могущественные и великие эрмэчины не смогут обойтись без него.
Млеткын улыбнулся уголками губ и громко сказал:
— Я кончил.
5Вельботы плыли во тьме, но вот вдали мелькнул один огонек, другой: это оставшиеся в Улаке давали знать, что ждут на берегу.
Пэнкок стоял на носу вельбота и всматривался в темноту надвигающегося берега. Сегодня ночи не было. Она прошла, не дав сомкнуть глаз, полная радостного труда. Как хорошо жить на земле, когда есть еда, когда нет тревоги за завтрашний день, когда ты молод, полон сил и ожидаешь предстоящего чуда — свидания с удивительными глазами, в которых вместились тепло и нежность всего мира.
Пэнкок различил на берегу горящий костер. Это было необычное пламя — высокое, плотное, увенчанное густым жирным дымом.
Все с тревогой уставились на костер. Наконец Млеткын высказал догадку:
— Да это жирный камень[13] жгут тангитаны!
Когда вельботы причалили, все убедились в том, что шаман был прав. Учитель и милиционер с почерневшими лицами сидели у костра.
Омрылькот подозвал Тэгрына и велел перевести русским:
— Завтра всем селом возьмемся и перетащим ваше дерево на зеленый бугор.
Петр Сорокин не ожидал такого и растерянно стал благодарить:
— Большое спасибо, очень благодарны…
— Не стоит, — усмехнулся Омрылькот и обратился к Драбкину: — Вам мы дадим в помощь человека, который будет караулить товар. Можете быть спокойны — здесь, на берегу Улака, ничего не пропадет: у нас нет воров.
— Да я, в общем-то, не из-за этого… Мало ли какое стихийное бедствие… — забормотал Семен.
— Сегодня Рычын будет сторожить товары, — а завтра и это перетащим на зеленый бугор, — заключил Омрылькот и отошел.
Млеткын последовал за ним, внутренне осуждая эрмэчина. Не надо было помогать так открыто. Сначала надо дать белым почувствовать их беспомощность, дать понять, что без таких, как Омрылькот, им тут и пальцем не шевельнуть.
Драбкин и Сорокин весело переглянулись и впряглись в канат, которым люди тащили на берег первый вельбот. Они вместе со всеми принялись громко подбадривать себя возгласом:
— То-гок! То-гок!
До ранней зари они помогали таскать мясо, жир и кымгыты на берег, сваливая добычу в мясные ямы.
Когда солнце взошло, усталые, перемазанные жиром и угольным дымом, они ввалились к себе в домик и удивились — комнатка их была аккуратно прибрана. На столе на большой черной сковородке шипела жареная моржовая печенка, а на печке пыхтел чайник. У окна стояла улыбающаяся Наргинау, в гимнастерке, плотно обтягивающей грудь.
— Трастите! — весело приветствовала она вошедших.
— Настасья! — удивленно воскликнул Драбкин. — Что ты тут делаешь? Зачем это?
— Моя тут рапота, вари, стирай, мой, — стыдливо прикрываясь рукавом, произнесла Наргинау.
— Что делать с ней будем? — спросил Драбкин у Сорокина.
— Не знаю.
— Может, возьмем на службу? Нам же нужен истопник.
— То истопник, а не повар и горничная, — жестко ответил Сорокин, — тебе бы еще личного слугу.
— Ну ладно, ладно, — обескураженно произнес Драбкин.
— Настасья, — мягко обратился он к женщине, — ты уж не обижайся… но… услуги нам не нужны. Мы должны все сами делать — и стирай, и мой, и вари… Вот как наладим школу, возьмем тебя…
Наргинау не привыкла к быстрой русской речи и почти ничего не могла разобрать, но все же она догадалась, что от ее услуг отказываются. Ей стало обидно. Хазин был куда приветливее… А этот… Еще на морском берегу, в день приезда милиционера в Улак, она подумала о том, что будет служить ему, стирать матерчатую одежду, чинить кухлянку, готовить еду, убирать в комнате. Ей нравилось это делать, потому что у нее не было мужчины, о котором она могла бы заботиться, кому могла бы отдавать теплоту своего сердца. Наргинау ведь не виновата в том, что ее мужа унесло на льдине и она стала вдовой. Таких вдов замуж не брали — считалось, что муж ее может превратиться в оборотня и прийти за своей женой в страшном облике тэрыкы[14]. А бывало и хуже: унесенные на льдине посещали своих жен тайно, во сне, и даже случалось, что потом у тех появлялись дети.
Наргинау как-то виновато улыбнулась и быстро вышла из комнаты.
Присаживаясь к столу, Драбкин вздохнул:
— Зря мы так с ней…
— Может быть, — согласился Сорокин, — но мы не имеем права поступать иначе.
Рано утром перенесли на зеленый бугор деревянные части будущей школы и товары. Уголь пока остался на берегу. Омрылькот заверил: больших штормов больше не будет.
Сорокин достал инструкции по сборке дома. На чертеже домик был круглый, приземистый.
— Чисто яранга, — усмехнулся милиционер. — Зато собирать просто: ставь стенки да крепи. Работы всего на два дня.
И действительно, через два дня среди яранг поднялось необыкновенное сооружение — круглый деревянный дом с окнами. На макушке его торчала высокая железная труба.
Разбирая груз, Сорокин с ужасом обнаружил, что не хватает ящиков с карандашами и тетрадями. Он несколько раз переворошил все, но… ящиков нигде не было.
— Должно быть, по ошибке выгрузили в Анадыре, — предположил Драбкин.
Что же теперь делать? Как начинать учебный год? Плыть на вельботе в Анадырь невозможно — очень далеко. Омрылькот посоветовал купить карандаши и тетради в Номе. Пути туда — всего день от зари до зари при попутном ветре.
Сорокин прибежал в недостроенную школу, где работал Драбкин.
— Сеня, срочно развертывай свою лавку и торгуй! — крикнул он удивленному милиционеру.
