Александр Шмаков - Гарнизон в тайге
— На удочку.
— На удочку сейчас рыбу не поймаешь, умная стала. На «хорошо», на «отлично» надо заниматься! Тогда и прибор изобретать не надо.
— А еще я интересуюсь вопросом… Кулаков мы ликвидировали, живут они в определенном месте. А как кончат там жить, куда их денем?
— Пойдут в колхозы работать, Мыларчик, тружениками станут…
— А в колхозе кулачье снова не замутит?
— Не замутит, — вставил Власов. — Мы теперь сила-а! Да и правильный курс на индустриализацию взяли.
— Верно, верно, — одобрил Шаев, — говори…
— На индустрию нажимать и надо было. Я вот так думаю. Понаделали бы нам вместо одного котелка три: для супа, каши и чаю, а пушек пообождали бы. Ели бы мы суп из одного котелка, кашу из другого, пили чай из третьего, а воевать-то понадобилось бы, чем воевать стали? Ложками да котелками? Нет! Новых пушечек, пулеметов, винтовок понаделали нам, хорошо! Можно из одного котелка все похлебать, лишь бы спокойным быть, уверенным, не с голыми руками драться… Так и в стране. Индустрия есть — колхозы есть, частной собственности и нос приткнуть некуда. Она за коровку, за лошадку, за десятинку земли держалась, а теперь все это колхозное… Была у пуза толстого, стала у брюха тонкого…
— Ну, а конец-то, конец-то где у тебя? Хорошо начал, — страстно заговорил Шаев, — а не кончил…
— Я все доказал.
— Доказчик, да недосказчик, — сострил Мыларчик. Лицо его приняло хитроватое и простодушное выражение.
— Еще один вопросик можно подкинуть?
Шаев ухмыльнулся, покрутил головой.
— Подкинь.
— Мы, беспартийные, как будем чистить коммунистов?
Все дружно рассмеялись.
— Как сказано в Постановлении ЦК. Читал? Не взирая на лица, на открытых собраниях, с участием всех желающих. И чем больше будет присутствовать народу на чистке, тем лучше проверят. Понял?
— Внял, — отозвался Мыларчик, — буду, значит, готовиться. А беспартийных нельзя будет прочистить?
— Партия проводит чистку только своих членов и кандидатов.
— Жалковато.
Помполит опять усмехнулся, спросил:
— Кем-нибудь недоволен?
— Это я так. А то гадов ползучих много развелось, повычищивать их надо, в колхозы да на заводы пролезли…
— Верно, Мыларчик, враг стал хитрее и умнее, действует сложнее и тоньше, — Шаев стал обобщать, стараясь рассказать, как надо понимать классовую борьбу, наступление на внутреннего врата. Его охватило привычное возбуждение. Незаметно для себя помполит перешел к сообщениям из газет. Пока он говорил, вокруг него собрались все. Волейболисты, накинув на загорелые спины майки, лежали на траве.
В казарме кончилось разучивание песен. С крыльца сошел дневальный и направился на площадку.
— Товарищ комиссар, разрешите объявить, — и дневальный подал команду: — Становись на обед!
Связисты выстроились.
Дневальный скомандовал:
— Ша-го-ом…
— С песней, — напомнил Шаев.
Заливисто затянул песенник:
Вперед же по солнечным реям
На фабрики, шахты, суда…
Строй подхватил:
По всем океанам и стра-нам разве-ем
Мы-ы алое-е зна-амя тру-уда!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пальцы Милашева перебегали с дискантов на басы и стремительно возвращались обратно. Лицо его неуловимо менялось и было настолько выразительно, что Шаев, глядя на него и слушая мелодию, почти зримо видел перед собой изображаемую картину.
Голову Милашев часто закидывал кверху. Изредка пальцы попадали на ненужный клавиш. Сразу же лицо пианиста перекашивалось гримасой, и Шаев, глядя на Милашева, улавливал фальшь в сыгранном отрывке.
Клавдия Ивановна сидела рядом с мужем. Она, как и Сергей Иванович, с упоением слушала музыку, словно залитую солнечным светом. Иногда гибкие пальцы Милашева создавали картину бушующей тайги, разгулявшегося ветра.
В отдалении находились Светаев с Портнягиной, Аксанов, Ласточкин, Шехман с Людой Неженец и сзади них — Тина Русинова. Все пристально следили за игрой, вслушиваясь в мелодию. И исполнитель чувствовал: мелодия не только нравилась, но и захватила его, слушателей.
Ласточкин, как всегда, стоял возле стула в неизменной позе, скрестив руки на груди и легким покачиванием головы выражая глубокое удовлетворение.
Шаев, откинувшись назад, поглощенный музыкой, казалось, ничего не замечал сейчас вокруг себя, забылся и находился весь в мире звуков.
Люда Неженец, сжавшаяся в комочек, осторожно прильнула к плечу Шехмана и так застыла.
Светаев сидел рядом с женой. Жестковатое лицо Федора и наоборот, мягкое у Ани, с карими выразительными глазами, в обрамлении пышных черных волос, доверчиво милое, словно подчеркивали, что они счастливы, довольны и благодарны сейчас не только музыканту, доставившему блаженные минуты, но и жизни, наконец соединившей их после долгой разлуки.
Светловолосая и светлоглазая зардевшаяся Тина Русинова казалась Милашеву особенно прелестной в эти минуты. Тина не спускала с него взгляда. И сейчас, когда их глаза встретились, она едва заметно вытянула губы в поцелуе, в знак того, что необычайно счастлива и благодарна ему.
Только Аксанов, любивший музыку, на этот раз показался Милашеву грустным. Глаза его, обычно ясные, спокойные, теперь метались, что-то искали и не находили. Он из отпуска вернулся с заметным душевным надломом. Молчал, когда его спрашивали, что с ним, и часто был задумчивым и чем-то встревоженным. Друзья догадывались о причине его настроения и, чтобы не растравлять свежую рану, старались в разговоре не затрагивать этой темы.
Милашев кончил играть. Первым нарушил молчание сам музыкант. Он в досаде сказал:
— Жаль, что руки не успевают за головой…
— Вася, а ты полутонами ниже возьми, это обогатит мелодию.
Шаев попросил сыграть один из этюдов.
— Командирский…
— Да, большая сила в нем, — заговорили наперебой голоса.
Милашев повернулся на стуле, и разговор смолк.
Снова полились звуки: сначала они оставляли впечатление града, барабанящего по крыше, потом нежного шума, но под конец музыка становилась все повелительнее и повелительнее. Шаев, взяв за руку Клавдию Ивановну, с упоением все слушал, что играл Милашев. Аккорды уже повторялись и словно дробили музыкальную фразу, нарушая этим гармонию. «Нужны ли эти повторы? — подумал Сергей Иванович и заключил: — Пожалуй, нужны».
Милашев неожиданно оборвал игру.
— Хорошо-о! — протянул Шаев, встал и пожал руку Милашеву.
Заговорили о вдохновении, о музыке.
— Надо идти вдохновению навстречу, — сказал Шаев, — иначе ничего не напишешь. Лучше всего у тебя получаются этюды, это твоя стихия. Я слушал, и мне казалось, что я шагаю в походной колонне…
— Музыку надо создавать героическую, такую, чтобы на подвиги звала, — заметил Светаев, все еще находясь под впечатлением прослушанного.
Гурьбой все вывалились из клуба. День уже клонился к вечеру, зной спал. Дышалось легко и свободно.
Корпуса городка, будто принаряженные, поблескивали под лучами яркого солнца. Черные квадраты окон, казалось, с нескрываемым любопытством глядели на Проспект командиров, по которому неторопливо шагали несколько пар.
Клавдия Ивановна легонько придерживалась за Шаева к слушала его разговор со Светаевыми.
— Да, университет закончить — не поле перейти, — говорил Сергей Иванович. — Специальность почвоведа интересная, увлекательная, завидую я вам, молодым. Перспективы-то какие перед вами открываются!..
Сергей Иванович довольно сощурил глаза.
— А наша молодость по иной дороге взбиралась. Верно, Клаша? — и в голосе прозвучали нотки явного сожаления. Жена поняла это и только плотнее прижала его упругий локоть. Шаеву хотелось поговорить задушевно.
— Ну, а Аксанов как съездил? — спросил помполит задумавшегося, немножко рассеянного командира взвода.
— Хорошо. Побывал на пуске тракторного завода.
— Это я знаю, — перебил Шаев. — А я ведь сейчас не пуском завода интересуюсь. Помнишь наш разговор?
Андрей смутился.
— Не получилось.
— Да-а! — протянул Сергей Иванович. — Что ж, характером не сошлись, а?
— Даже не знаю.
— Молодо-зелено… — он сокрушенно вздохнул. — Ищем часто то, что под руками лежит. Видать, еще не выстоялся, время не пришло. Ну, молодые люди, спасибо за компанию. Нам с Клавдией Ивановной, как сказал бы Поджарый, до хаты, — и Сергей Иванович приветливо раскланялся с командирами.
* * *…Милашев хотел объясниться Тине, но глядя на льняные кольца волос, только спросил:
— Ты меня любишь?
Тина чуть вспыхнула, зарделась. Она раньше ждала этих пьянящих слов. И вот они сказаны и не так, как она думала, а совсем по-другому. Она ждала признания, приготовилась к нему, хотя не знала, каким оно будет. Это признание произошло. Так говорил ей внутренний голос. Но почему он, любимый, не хочет сказать откровенно об этом, а спрашивает ее?
