Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Три дня подряд шли дожди. Прибитая ими, лежала сплошной лавиной нескошенная рожь. Низко над землей ветер гнал набухшие тучи, солнце показывалось на минуту, но сердитый ветер нес из-за горизонта новые и новью грязно-бурые облака, они закрывали небо, и дождь шумел в полях, туман и сырость бродили по межам и дорогам.
Мимо кустов ехала подвода. Мальчик, накрывшись мешком, правил лошадью. Сзади на соломе, точно черная птица, сидел священник. Сторожев издали услышал шлепанье колес по грязи и сердитое понуканье возчика. Он вышел на дорогу; сетка дождя закрывала горизонт, и, кроме этой подводы, ничего нельзя было различить.
Петр Иванович остановил лошадь. Мальчонка окаменел.
— Благословите, отец Степан. Исповедаться хочу и причаститься.
Священник благословил Сторожева.
— Иди с миром, — пробормотал он. — Иди, некогда мне, к умирающему еду.
— А как же причаститься-то?
— В другой раз, в другой раз, — заспешил поп. — Иди, иди, бог благословит, бог простит.
Сторожев поглядел на попа, и ему стало почему-то весело.
— Вы что ж, батюшка, волнуетесь? Красные вас не тронут, я при оружии. Так и скажи: заставил, мол.
Поп замахал широкими рукавами рясы.
— Уйди, Петр! Сам знаешь, за одно дело стоим. Однако расчет нужен: когда и что можно, когда и что нельзя. Расчет надо, друг, иметь.
— Ладно, — подумав, ответил Сторожев. — Умный ты, батюшка! А я боялся, что и ты повернул. Исповедуй меня. За мной смерть по пятам ходит. Вот она, видишь, костлявая, в кустах прячется. Так и цепляется, не отходит. Исповедуй!
Мальчишка сидел не двигаясь, только трясся его подбородок и по лицу молчаливо катились слезы. Потом он закричал; Сторожев ударил его — мальчик затих.
Под мелким теплым дождем, под серым и сырым покровом дня священник спеша отпустил Петру Ивановичу грехи, сунул в рот дары, торопливо влез в телегу и погнал лошадь.
Сторожев поглядел ему вслед, и так тяжело сделалось на сердце, так захотелось кричать, выть, чтоб услышал весь мир.
Все отреклись от него, даже этот поп! Сторожев яростно топтал грязь, богохульствовал, смеялся неистово и дико. Потом смолк, упал в траву и лежал без движения до позднего холодного вечера.
3Однажды он наткнулся на Андриана, брата жены. Старый унтер сидел на меже, перевязывая онучи. Сторожев вышел, Андриан откинулся в страхе. Потом испуг прошел, и он гневно оглядел Сторожева.
Был когда-то Андриан исступленным пьяницей, но вылечил случай в шестом году, — когда горело село, подожженное по указу царя. С тех пор Андриан не переносил и запаха вина, перестал есть мясо, был суров, неразговорчив. Когда Сторожев ушел к Антонову, Андриан стал старшим в семье и хозяйстве.
— Тебя ищут… Оброс весь, у-у, бандит чертов! — С Петром Ивановичем Андриан всегда говорил грубо и прямо, хотя и побаивался его.
Сторожев сел рядом. Догорала заря, ночь шла с востока, накрывая поля.
— Объявился бы, — продолжал Андриан, свертывая цигарку. — Простили бы, может быть. Намедни Сергей Иванович заходил. Ежели бы, говорит, сдался, может быть, и помиловали. И Семен приходил, он теперь в Совете. Все Прасковью уговаривал: «Ступай, мол, найди хозяина, прикажи явиться — простим».
— Не простят, — глухо сказал Сторожев и злобно прибавил: — И я их не помилую. Я их, паршивых чертей, живыми испеку, хотя они мне и братья.
— Будя болтать-то! — сердито прикрикнул на него Андриан. — Испеку! О себе подумай, о детях. Дом бросил, старый пес, семью забыл. Тебе ли воевать?
Сторожев махнул рукой.
— Не лотоши! Если не мне, кому же? Не на тебя надеяться. Ну, что там у вас? Разграбили, поди, сожгли?
— Нет, только твое взяли, а у ребят ничего не тронули… Прасковью было посадили, да выпустили, — красные, мол, с бабами не воюют. Устал народ от войны, работают, Петр, ровно черти. Да и жизнь стала легче. Разверстку отменили, вольная торговля открылась. Говорю: объявись, сдайся, может, жив будешь. А то ведь горе, горе в семье-то, Петя. — Голос Андриана задрожал.
— Горе? Какое горе? — У Петра Ивановича забилось сердце.
— Митьку-то…
— Что Митьку? — не своим голосом, страшно закричал Сторожев. — Убили, что ли?
Он поднялся и, схватив Андриана, бешено тряс.
— Ты что, очумел? — Андриан выругался и с силой высвободился из рук зятя. — Бандит чертов! У кого же рука поднимется на ребенка? Звери, что ли?
— Ну, да не тяни, не тяни, седой!.. Говори, что с ним?
— Лошадь ударила. Черт ее знает, так по лбу саданула — смотреть страховидно.
Андриан чиркнул зажигалкой, прикурил цигарку.
— Насмерть? — дохнул Петр Иванович.
— Доктор говорит, будет жив.
Андриан хотел что-то сказать еще, но вдали загрохотала телега.
— Уходи, убьют. Зол на тебя народ… У-у, Волк, ушел бы уж куда-нибудь.
— Куда уходить? — в великой тоске спросил Сторожев: вот он снова будет один, и ночь впереди.
— В чужую землю иди, все равно тут тебе крышка! Чего ждешь? Кого поджидаешь? Убили вашего Антонова, чай, слышал?
— Как убили? — рявкнул Сторожев. — Кто убил?
Андриан не успел ответить — телега приближалась.
Сторожев махнул рукой и исчез. Андриан оглянулся кругом, встал и скрылся в лощине.
4Ночью Сторожев лежал, уткнувшись головой в траву. Хотелось плакать, но в воспаленных глазах не рождались слезы, только удушье давило сердце. Он не верил, что Митьку убила лошадь, нет, она не могла убить его.
Вспоминал: когда сын только что начал ходить, он сажал его верхом на кобылу, и ребенок, цепляясь ручонками за гриву, озаренный радостью, ехал и лопотал, захлебываясь словами. «Убили Митьку! Наследника моего убили! Выучить его хотел, вывести в люди, чтобы прибавлял богатство к отцовскому добру, чтобы новые сотни десятин прирезал к отцовской земле, чтобы вся округа ломала шапки перед сторожевским племенем… Убили наследника Митьку. А может быть, жив?»
…Бесшумно ползли, причудливо громоздясь, тучи, безнадежно, тоскливо каркали галки.
Глава тринадцатая
Стояли теплые сухие дни. Обгоняли друг друга, появляясь и исчезая, будто растопленные солнцем, ленивые облака, шуршали овсы, и одинокие встрепанные вороны бродили по жнивью.
Сторожев был один в поле, кишащем людьми. Он обходил их, незримый в кустах и густой траве. Он никуда не отходил от села и день и ночь, пока не приходил желанный сон, об одном думал теперь — о Митьке.
«Что я, брежу? Жив ли он или умер, не все ли равно: не помочь, не поправить».
Но уйти не мог.
«Хоть бы узнать, жив или нет», — сверлила неотступная мысль.
Наконец Петр Иванович решился разузнать о Митьке. Он вспомнил, что на дальнем поле есть загон брата Семена. Копны с дальнего поля не были еще убраны, их свозили после того, как убирали ближние поля.
Ранним утром, когда на востоке едва занималась заря и из лощины полз между копен скошенной ржи туман, на мосту затарахтела телега.
Сторожев выглянул из куста и узнал Семенова рыжего костистого мерина. В телеге, свесив босые ноги и встряхиваясь на ходу, сидел Семенов сын, Сашка. Телеги пошла медленней; мерин, тяжело дыша, взбирался на крутогор. Петр Иванович вышел из кустов. Сашка, узнав дядю, закричал. Сторожев остановил мерина и подошел к телеге. Парнишка дрожал и лопотал что-то неразборчивое.
— Я не трону, не трону тебя, ну! — крикнул Петр Иванович. — Заткнись, паршивец! Скажи, что дома? Что с Митькой? Да ну, говори, чтоб тебя…
Сашка — четырнадцатилетний, веснушчатый и бледный — тряс головой и бормотал что-то несвязное. И снова захлестнула Сторожева волна ярости к брату, ко всему, что было там, за невидимой чертой.
Будто кто-то шепнул: «Вот он, сын твоего брата, того самого, который был в комбеде, того самого, кто помогал Сергею делить с гольтепой твоих коров и твое зерно. Вот он, его щенок, живой, трясется от страха, а твой Митька, может быть, уже давно гниет в земле, окутанный клубком жадных, прожорливых червей».
Кровь била в голову, и остаток рассудка растаял о свистопляске бешенства и ненависти.
— Говори же, сукин сын! — взревел Сторожев, не помня себя, и хлестнул плетью по дощатому настилу телеги.
Сашка замотал головой и, повалясь навзничь, закричал:
— Дяденька, не бей! Дядя Петя, не трогай!
Сторожев поднял плеть. Парень по-звериному взвизгнул; мерин, до сих пор жевавший траву, вздрогнул от крика, попятился. Вторично поднятая плетка Петра Ивановича ожгла его круп, и вот, сорвавшись с места, лошадь огромными прыжками метнулась вправо, влево и галопом, вздымая пыль, помчалась через мост. В телеге беспомощно метался и колотился о доски Сашка.
Сторожев бежал за ним вслед, срывая из-за спины винтовку, но дрожащие руки путались в ремнях. Наконец, обессиленный, он упал на пыльную дорогу.
