Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Сторожев вспомнил об атамане Вороне, — летает ли он еще?
«Боже мой, — подумал он, — что осталось от нашего дела!»
Антонов сказал стоящим вокруг него:
— Прощайте, вы. И убирайтесь к псам.
Тяжело волоча ноги, уходили они.
Антонов закутался в дырявую шинель и прилег на траву.
Конец!
Зачем же и кому были нужны эти тысячи жизней, эти потоки крови и слез? Это пламя пожаров?
Зачем и кому нужна вся жизнь его, запачканная человеческой кровью? Всю жизнь кружились вокруг него какие-то люди, а он был один, и вот подошло: не надо ни о чем думать, — нет армии, и нет боевых товарищей, и коня, на котором хотел он въехать в Москву, убили в бою.
— Вот, братишка, остались мы одни, — сказал он со злобой. — Ну и дьявол с ними.
Димитрий, от моложавости которого почти ничего не осталось, молчал и сидел, насупившись, в грязной шинели и буденовке с сорванной красной звездой.
Антонов машинально оглянулся, приметил клок бумаги, выброшенный Санфировым. Косой кусок был оторван на цигарку. Антонов поднял этот клок и прочитал:
«Товарищи крестьяне и рабочие!
Настал момент, когда, как широкое море, вся матушка Русь святая всколыхнулась из края в край… Настал час, и восстал народ. И вот мы, восставшие, пришли к вам, братьям мужикам, пришли крикнуть: власти Советов, власти обидчиков и грабителей не должно быть, времена насилия прошли… Да здравствует Учредительное…»
И ничего дальше: конец пошел на цигарку, В дым пошло все! Антонов передал бумагу брату.
— Ты писал, что ли?
Димитрий взглянул и кивнул головой.
— Да, Митя. Вот все, что осталось у нас. Клок бумаги от того, что было, да и тот потрачен Санфировым на курево.
Посидели еще молча.
Антонов тронул брата за плечо.
— Пойдем, Митя. Сыро, холодно, знобит меня.
Они ушли в лес, и вечерние тени поглотили их.
5В те же дни работники Инжавинского ревкома приняли оружие у Якова Васильевича Санфирова — командира антоновской гвардии.
Его спросили:
— Почему вы сдались?
Санфиров сказал глухо:
— Потому, что потерял правду. Может быть, найду у вас, кто знает?
Те, кто принимал от него оружие, усмехнулись. Санфиров приметил их усмешки.
— Я знаю, вы не верите мне. Что ж, я докажу, что пришел сюда не затем, чтобы сдаться и сесть в тюрьму. Если вы вернете мне оружие, буду вместе с вами уничтожать последнее из того, что создавал и я.
Санфирова допросил чекист Сергей Полин и поверил ему.
Якову Васильевичу вернули оружие и послали с отрядом в Лебедянский уезд, где еще разбойничал один из антоновских командиров, Уткин.
Банду Уткина разгромили, атаман удрал; Санфиров вскочил на коня и погнался за ним.
Шел холодный дождь, ветер свистел в поле, низко шли бурые облака, дорога раскисла, конь храпел и падал, но впереди маячила фигура скачущего Уткина, и Санфиров нахлестывал и нахлестывал лошадь. С каждой минутой все ближе становилась фигура бандита, расплывающаяся в туманной мгле.
И казалось Якову Васильевичу: прикончит он Уткина, и навсегда убьет в себе то, что еще оставалось в нем от прошлого, — неверие всем и всему, мрак, обволакивающий душу в часы противоречивых раздумий.
В его винтовке осталось три патрона, когда он нагнал Уткина. Тот отстреливался, оборачиваясь, но пули летели мимо, и он все гнал и гнал коня, а Санфиров не отставал.
И тут лошадь Уткина поскользнулась. От внезапной остановки Уткин чуть не вылетел из седла. Он быстро оправился, но секунда задержки стоила ему жизни.
Санфиров придержал кобылу, прицелился. Уткин, услышав щелканье затвора, обернулся и что-то крикнул. Ветер отнес его слова в поле.
Прозвучал выстрел. Уткин упал. Лошадь его ускакала.
Санфиров подъехал к убитому, снял с него оружие, зеленый бант с фуражки и уехал.
Теперь ему поверили до конца. Но Яков Васильевич знал: он еще не убил в себе прошлое.
Глава двенадцатая
Несколько дней подряд Сторожев безуспешно охотился за новой лошадью — он снова пришел в родные места. Но люди знали, кто бродит ночью около их костров, кто прячется в ночи, и крепко берегли свои табуны.
Сергей Иванович приказал добровольческим крестьянским дружинам охранять самые дальние поля и луга, тщательно обыскивать лощины и, если будет обнаружен след Сторожева, взять его живым или мертвым.
Петр Иванович бросил поиски, забился в дальние кусты, стал осторожен, спал урывками, просыпался от всякого шороха, от крика ночной птицы.
Как-то в жаркий полдень, когда дали струились, колыхаясь, словно на волнах, Петр Иванович проснулся. Перед ним сидела толстая лягушка, уставив на него глупые глаза. Он вздрогнул, спина покрылась потом, колени онемели. Лягушка, встревоженная пробуждением человека, исчезла в траве. А Сторожев долго не мог прийти в себя, руки тряслись, глаза блуждали, мысли перескакивали с одного на другое, болела голова, и шумело в ушах.
В эту ночь он увидел сон.
…Разгоряченный работой, он в безмерной жажде подошел к ручью, который бурно бил из-под кочки. Но когда он нагнулся, чтобы припасть воспаленными губами к воде, на него оттуда глядела широко открытыми глазами лягушка. Было противно и тошно пить, но грудь и горло ломила сухота. Внезапно со дна поднялась муть, грязная пена клубилась и росла, яростно хлестала, обволакивала Сторожева. Он пытался бежать, но ноги его вязли в густой липкой грязи, и все гуще становились клубы мути, обволакивали его, захлестывали и переливались через голову. Потом появились лягушки, лапами они задевали по лицу, и не мог он прогнать их, потому что и руки его были погружены в смрадное месиво. И не могли закрыться глаза, чтобы не видеть бездушных тяжелых взглядов лягушек. Потом он увидел сияющего улыбкой Митьку, тот стоял, показывая ручонкой на отца, и что-то торопливо говорил толпящимся вокруг него людям. А те, не двигаясь, с любопытством глядели, как гибнет он, захлебываясь в удушливых парах…
Очнулся Сторожев, сел. От земли шел белесоватый пар, верхушки кустов серебрились и тихо шуршали. На горизонте пробивалась узкая желтая полоска зари, недалеко было утро. Порыв ветра обвеял его утренней сыроватой свежестью. Он вздрогнул: перед взором еще стояли холодные пустые лягушечьи глаза.
И почему-то так же внезапно, как налетел ветерок, в памяти встали образы людей, убитых им, лужи застывшей человеческой крови, жаркий отсвет пожарищ.
…Фрол Петрович показывал исполосованную нагайками спину, кровавые клочья дыбились на ребрах.
…Огромный, худой Александр Кособоков гневно плакал от боли и унижения — горит хутор, приютивший двух разведчиков-коммунистов.
Эти призраки стали приходить теперь все чаще и чаще. Они появлялись во сне и наяву, шли мимо, задевали его окровавленными руками, и тогда чудилась ему их горячая кровь на щеках и лбу. Он бежал к воде, смывал жгучие пятна, потом приходил в сознание.
— С ума схожу, — думал вслух Сторожев.
Он перестал подолгу сидеть на одном месте, шатался по оврагам и никак не мог отойти далеко от села, хоть и знал, что скоро ему конец, что брат Сергей ловит его, как зверя, что вот-вот доберутся до него красные.
Часто Сторожев думал о том, чтобы пробраться в село и убить Сергея.
Только одного Сергея! Хотя бы его! Ему казалось, что от Матроса пошла вся смута, что Матрос виноват в падении сторожевского рода, это он натравил на него брата Семена, и все село, и весь мир; он, и только он виновник всех его, Петра Ивановича, бед и унижений!
Убить его! Сжечь! Распилить на куски!
Но в село Сторожев пробраться не мог — боялся.
Иногда решал: «Уйду». И шел день и ночь и еще день и ночь на запад, к границе… И внезапно поворачивал и спешил обратно.
2Он не мог больше быть один; дума о доме, тоска по работе, по людям, по людской речи становилась подчас сильнее ненависти и страха.
Он подползал к полям и смотрел, как идут с косами крестьяне и падает желтая созревшая рожь. Однажды, выбрав далекий загон чужой деревни, где косили четверо незнакомых мужиков и вязали снопы говорливые бабы, Сторожев подошел к ним.
Они увидели его и сгрудились, косы их легли на оголенную землю. Страшен был вид Сторожева для людей, начавших забывать о боях. Одежда его порвалась, глаза ввалились, черная с проседью борода обросла вокруг лица с медным отливом, нелепо висело оружие.
— Уходи, — сказал сурово седой высокий мужик. — Порежем!
Петр Иванович поглядел на них. Злые глаза были спрятаны за хмурыми, сердитыми изгибами бровей.
— Иди отсюда, чего шляешься, Волк! — продолжал старик. — Не смущай, не тревожь нас. Мира мы хотим, работать желаем, хлеб собирать надо. Иди, откуда пришел.
Сторожев повернулся и ушел. Мужики долго смотрели ему вслед, слушали, как шелестят кусты, пропуская чужого и страшного человека. Потом, поплевав на ладони, снова размахнулись косами.
