Лев Экономов - Готовность номер один
Поворачиваюсь на спину, закидываю руки за голову и закрываю глаза. «На курсы, конечно, будут принимать только дисциплинированных солдат и сержантов, хорошо успевающих по боевой и политической подготовке, — думаю я. — Ну что же, последнее взыскание сняли с меня сразу же после моего участия в ремонте дизельного двигателя на командном пункте».
— Больной Тузов, в процедурную, — зовет из коридора сестра.
Не открывая глаз, слышу, как старшина шарит ногами по полу, отыскивая тапочки, и, шлепая ими по линолеуму, уходит.
Думаю о том, что произошло днем на стоянке. В общем, получилось все далеко не по-геройски. Скорее, наоборот. Видно, я еще, как говорит Скороход, слаб в поджилках, раз не мог выстоять. Мне делается не по себе. Даже от стыда закрываю лицо руками.
Не знаю, сколько времени лежал до того мгновения, когда почувствовал, что на меня пристально смотрят. Быстро открываю глаза и вижу перед собой Леру.
На ее бледном лице тревога и смятение. Брови — будто надломленные крылья. Мои губы невольно растягиваются в улыбке.
— Лера! — протягиваю руку, но она не берет ее.
— Тише, — говорит она, приставив палец к губам, и склоняется над постелью. — Тебе нельзя напрягаться.
Целует меня в щеку. Господи, уж не сон ли все это? Остается только, как в старых романах, ущипнуть себя за руку.
— Тебе очень больно? — спрашивает она.
— Нисколечко.
— Ты так морщился, когда я вошла, и долго не открывал глаза.
— Просто вспомнил кое-что, стало не по себе. Лера садится на край постели и кладет руку мне на лоб. Рука у нее прохладная и почти невесомая.
— Мне очень-очень хорошо, — говорю, растроганный ее вниманием. — Честное слово.
— Ну, значит, ты у меня герой, — она так и сказала «ты у меня», но через минуту кажется, что все это послышалось, что то была слуховая галлюцинация, что желаемое я принял за реальное.
— Как ты узнала, что я здесь?
Мой вопрос выводит ее из задумчивости.
— Мне сказал об этом в столовой твой приятель, с которым вы ремонтировали дизель на командном пункте.
— Скороход?! Он настоящий друг. Лера поправляет мне подушку.
— Тебе что-нибудь нужно? Я принесу.
— Нет, — говорю, — то есть нужно, конечно. Нужно, чтобы ты не сердилась больше, не избегала…
— Это, как видишь, уже принесла. Еще? — она снова наклоняется ко мне и снова касается губами моей щеки. — Ты мне кажешься сейчас совсем маленьким ребенком.
Я обнимаю Леру за шею.
— Сюда могут войти, — шепчет она на ухо. Я целую Леру в чуть приоткрытые губы.
— Хочется, чтобы ты иногда, ну хотя бы раз в неделю, думала немного обо мне, чтобы скучала чуть-чуть, если долго не видела.
По коридору шлепают тапочки Тузова. Лера отстраняется от меня и улыбается темно-карими глазами, прикладывает ладони к щекам. Эта милая ее привычка трогает меня чуть ли не до слез.
Узнав о моем намерении устроиться на курсы по подготовке к экзаменам в институт, Лера решает в следующем году тоже поступить в вуз.
— В авиационный? — спрашиваю я с тайной надеждой получить утвердительный ответ. А сам уже думаю о том времени, когда мы оба окончим один и тот же институт и пойдем одной дорогой по жизни.
— Там посмотрим, — отвечает Лера. — Совсем не обязательно в авиационный. Я химик, а в авиации химики тоже нужны.
— Это точно, — соглашаюсь я, тотчас же делая поправки к своей мечте: одной дорогой, рука об руку можно идти, имея разные специальности. И может быть, это даже лучше.
— Пойду, — говорит Лера, взглянув на часы. — Я ведь сюда, так сказать, сверх нормы. Выздоравливай, — Поправив волосы, она добавляет: — У нас сегодня читательская конференция в клубе по книге летчика-испытателя Галлая. Буду выступать.
Лера встает, тонкая, как тростинка. Я откровенно любуюсь ею.
Она улыбается и машет мне пальчиками. Это у нее тоже привычка такая.
— Хорошая дивчина, — говорит старшина. — Держись за нее, Артамонов.
И я так благодарен Тузову за его слова. Мне хочется сказать ему что-то доброе и приятное. Только что я скажу ему? На днях всезнающий Шмырин сообщил, что Зина Круглова таки добилась своего. Ее приняли в театральную студию, и она уехала. Провожал Зину Тузов. Как-то у них сложится жизнь? Мне так хочется, чтобы Зина поняла, какой хороший человек наш старшина.
После я долго лежу молча, смотрю в потолок и улыбаюсь. Мне чертовски хорошо, и я уже, признаться, благодарю судьбу, что она забросила меня в лазарет, что Лера встретила Семена, который рассказал ей, где я и что со мной.
Последний разговор
Он надел новый, только что купленный темный гражданский костюм, белую рубашку с черным галстуком. Долго приглаживал щеткой непокорный ежик волос и все думал: придет она или не придет.
Она пришла. Он узнал ее издалека. Она чуточку похудела, но свежесть и какая-то особая элегантная простота остались.
— Я бы, наверно, не узнала вас, если бы мы встретились на улице, — сказала Белла, подавая руку: — Вы совсем, совсем другой.
А он все стоял и стоял, не выпуская руки девушки и не отрывая взгляда от ее лица.
— Ну, что же мы стоим? — Белла улыбнулась своей мягкой доверчивой улыбкой. — Пойдемте. На нас уже смотрят.
— Куда?
Они двинулись с места. Он взял Беллу под руку.
— Мне все равно. В моем распоряжении целых два часа.
— А потом?
— А потом, — она посмотрела Стахову в глаза и знакомым жестом поправила волосы, — потом мне нужно в дом моделей.
— Показ новых образцов одежды?
— Угадали.
— Как видно, вы любите свою работу.
— Люблю, — согласилась Белла. — Мы ведь работаем для того, чтобы все женщины в городе красиво одевались. — Она улыбнулась: — чтобы больше было счастливых людей.
Стахов никак не мог приступить в разговоре к главному, ради чего он отважился пригласить Беллу.
— Расскажите, как вы живете, — сказала она через минуту. — Как Петр и Саникидзе, как майор Жеребов? Давно их не видела. У вас такие чудесные друзья.
— Живут, — сказал Стахов. — Мне хотелось, чтобы вы простили меня.
Она посмотрела Стахову в глаза.
— Я давно простила. Иначе бы и не пришла. Только не знаю, — она опять замолкла на секунду, — что вам даст мое прощение.
Они шли вдоль улицы.
— Мне ничего не нужно, кроме надежды, — ответил он.
— Надежды на что?
— На дружбу. Я люблю вас. И вы это знаете. И буду любить всегда. — Стахов так часто в душе повторял эти слова, что не мог их не сказать сейчас, а сказав, понял, насколько они общи и невыразительны.
— Что я могу сказать на это? — ответила Белла тихо, замедляя шаги.
— Я не прошу ответа. Может, когда-нибудь и вы… — теперь уже он замялся, — полюбите. Клянусь, я буду достоин вашей любви.
— Верю, Юра, — она вздохнула.
— А пока мы будем просто дружить, встречаться. — Юрий понял, что сказал банальность, но, как утопающий хватается за соломинку, так и он хватался за первые попавшие ему слова.
— Просто дружить, — повторила она как эхо. Наступившее затем молчание породило в душе Стахова чувство беспокойства.
— Возможно ли это? — спросила она. — Обманывать себя — это не каждому дано. Мне, например, не удавалось. Думаю, и вам не удастся. Рассчитывать же на большее не придется.
— Никогда? — он остановился, стараясь заглянуть Белле в лицо. Чувство беспокойства переросло в тревогу.
— Идя сюда, я знала, что буду вынуждена объясниться, — сказала Белла. — Но в последний момент подумала, что, может, ты совсем не для того позвал. Но, как вижу, сердце не солгало. И теперь должна сказать — поздно. — Она опустила голову.
На верхнем этаже дома, возле которого они стояли, заводили радиолу, и оттуда неслось:
Я гляжу ей вслед:
Ничего в ней нет,
А я все гляжу,
Глаз не отвожу…
— Ты вышла замуж? — тихо спросил Стахов. — Этого не может быть.
— Просто я сошлась с прежним мужем, — сказала она.
«Ему вот простила, а мне не могла простить», — подумал Юрий.
— Жизнь нас обоих, что называется, пообкатала, — продолжала Белла. — Открыла нам глаза на многое. Мы вдруг… впрочем, это было, наверно, не вдруг, поняли, что нам нельзя жить порознь. Нас многое связывает. У Олежки, как и у других детей, должны быть и мать и отец. И ради этого можно многое простить друг другу. А как же иначе! Нет, я не хочу сводить личные счеты с мужем, чтобы при этом страдал ребенок, не хочу отнимать у отца право принимать участие в воспитании сына, несмотря на то что когда-то была сильно обижена мужем и вряд ли забуду это.
Жизнь складывается по-разному. И может случиться так, что сын, став взрослым, упрекнет меня в том, что я ради него не поступилась характером, гордостью, не помирилась с отцом.
