Лев Экономов - Готовность номер один
Цель была поражена. Юрий нашел на старте командира эскадрильи и доложил ему о стрельбах.
Уваров внимательно выслушал рассказ о действиях своих подчиненных в воздухе и сказал:
— Хорошо, что вы отошли от традиций при атаке цели, дали Мешкову развернуться. Однако нашелся вот.
Сделал, как нужно.
Когда летчики пришли на обед — в дни полетов они обедали на аэродроме в домике для отдыха, — то увидели на стене новый боевой листок. Он был посвящен Стахову и Мешкову. В нем говорилось о большой армейской дружбе двух летчиков, которые настойчиво овладевают летным мастерством.
Страница пятьдесят вторая
На стоянку приходит инженер эскадрильи и говорит, что нужно проверить (пришло указание из соединения) клапаны перепуска топлива, расположенные в керосиновом баке.
Щербина еще не вернулся с обеда, и проверку клапанов я, не раздумывая, беру на себя. Принимаю решение залезть через люк в керосиновый бак. Дело нелегкое. Приходится раздеться до трусов.
Мне помогают забраться в бак, опускают туда на шнуре лампу подсвета. Сладковато-удушливые пары керосина лезут в горло и щиплют глаза. Но я стараюсь дышать не глубоко. Уже через минуту к горлу подступает тошнота. Ощущение такое, словно я напился керосина. Внутри пылает самый настоящий пожар, и мне хочется вывернуть себя наизнанку. В голове муть какая-то. А тут, как нарочно, электрический контакт нарушился, и лампочка погасла.
Сижу и жду, когда мне подадут другую переноску: за ней побежали в каптерку.
«Надо было противогазную маску надеть, а трубку вывести на свежий воздух», — мелькает в голове. Но терплю.
А перед глазами плывут красные круги, в ушах звенит. Попробовал переменить позу — затекли ноги — и вдруг почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Лечу в тартарары…
Обморочное состояние не поддается контролю. Каким образом удалось товарищам вытащить меня из керосинового бака? Видимо, это было нелегко.
Придя в себя, вижу светло-голубое выцветшее небо и склонившегося надо мной маленького горбоносого Саникидзе со шприцем в руках. А кругом стоят товарищи с взволнованными лицами.
— Как это нам, дорогой, удалось? — говорит доктор, облизывая полные влажные губы.
Он наскоро перевязывает мне ссадины на плечах и ногах.
Пытаюсь встать, но Саникидзе не разрешает, делает знак находящимся рядом солдатам. И тут чувствую, как тело мое поднимается кверху и плывет ногами вперед к санитарной машине, стоящей возле самолета.
Страница пятьдесят третья
Лежу в белой палате под простынью. Кожа во многих местах обожжена и чуть зудит. Ее смазали специальным раствором. Мне дают прохладное питье, когда глотаю его, кажется, что это керосин.
Хочется спать. Закрываю глаза. Сон вырывает меня из действительности. Снится аэродром, самолет и то, как я сижу в баке и проверяю клапаны перепуска топлива. Пары керосина подступают к горлу, я задыхаюсь и, сделав усилие над собой, просыпаюсь.
В палате по-прежнему полумрак, но уже не серебристый, а желтоватый — это от настольной лампочки.
Хочется пить. Кто-то протягивает чашку с водой. Знакомая чашка с золотым ободком и целующимися голубками. Где я мог видеть такую? Вспомнил. У Зины Кругловой. Теперь я вижу перед собой смуглое лицо Тузова. На старшине серый больничный халат с синими обшлагами и воротом.
— Ну как, сынок? — спрашивает он улыбаясь. — Очухался?
— Вполне, — делаю несколько глотков. — А вы как сюда попали?
— Что-то рана моя разнылась. Нет спасу, — отвечает он, — вот сделали переливание крови. Кормят сырой печенкой.
Старшина включает верхний свет. В палате стоят еще три койки, но они застланы белыми покрывалами — больных, как видно, больше нет.
— Или потушить? — спрашивает Тузов, снова берясь за книгу. — Ты скажи, не стесняйся.
— Пусть.
— Перестарался ты малость. А опыта-то нету, — говорит старшина в раздумье. — Надо было отсоединить от бака площадку с этими клапанами, и вся недолга.
Из широкого окна виден угол нашего клуба и освещенное объявление о том, что в полку организуются курсы по подготовке в вузы военнослужащих срочной службы.
Вспоминается давний разговор с техником Щербиной. Он советовал не терять время даром и, как только начнется подготовка солдат и сержантов старших возрастов к поступлению в институт, обязательно воспользоваться случаем и устроиться на курсы. Ведь такое и на гражданке не всегда возможно. «А если и в самом деле послушаться его совета», — думаю я.
Мать хотела, чтоб я стал дипломатом. Но теперь, когда я приобщился к технике, меня институт международных отношений не интересует. Конечно, надо попасть в технический ВУЗ.
Я говорю о своем решении Тузову и уже представляю себя окончившим высшее учебное заведение, имеющим диплом инженера, получившим назначение на один из авиационных заводов или в один из аэропортов. Воображение рисует картину встречи с однополчанами…
За окном слышится четкая поступь шагов и барабанный бой. Смотрю на часы. Судя по времени — это ребята идут на ужин. В дверях палаты появляется Саникидзе.
— Как мы себя чувствуем? — спрашивает он. — Голова болит?
— Нет, — говорю я, приподнимаясь с подушки.
— Ну, значит, завтра нам можно будет встать. А пока поужинаем здесь.
Мне приносят манник с абрикосовым вареньем, белый хлеб, стакан молока. Такую пищу я ел последний раз несколько лет тому назад. Не солдатская это еда, прямо скажем. Мне даже почему-то неудобно делается. Не успеваю опустошить тарелку, как в палату вваливаются Скороход, Шмырин и Бордюжа.
— Вот, паря, пришли проведать, — говорит Семен, ставя на тумбочку огромный ананас. — Это тебе от всех ребят.
Оттого, что меня навестили друзья, сразу становится легче, даже не чувствую зуда на коже. Они наперебой рассказывают о том, как меня вытаскивали из бака, как приводили в чувство. Бордюжа, по обыкновению, не очень-то кстати смеется.
Потом мы заводим разговор о курсах по подготовке в вузы, о нашей дальнейшей учебе на гражданке. Занятия начнутся в сентябре и будут проводиться в вечернее время три раза в неделю по четыре часа. Всего на занятия отводилось больше трехсот учебных часов с тем расчетом, чтобы программу по подготовке в вузы закончить к пятнадцатому июля.
Отбор кандидатов, как они мне сказали, будет производиться специальной комиссией под председательством майора Жеребова. Скороход доверительно сообщает нам, что останется на сверхсрочную.
— И сразу же пойду в вечернюю школу. Так что не больно-то задирай нос, — говорит он мне, — не успеешь глазом моргнуть, как догоню тебя по образованию, — и он но-дружески тычет мне кулаком в грудь. — Вместе будем.
— Я в этом никогда не сомневался, — отвечаю Семену, искренне радуясь его решению. — Ты и сейчас знаешь больше меня.
— А как родители смотрят на то, что ты хочешь стать инженером? — спрашивает у меня старшина.
— Они пока ничего не знают, — отвечаю я.
— Это не порядок. Надо посоветоваться.
— Мать будет против, — говорю я. — Определенно.
— Выходит, против родительской воли… — Тузов хмурится. — А может, ты решил стать авиационным инженером, потому что ничего другого не видел.
— По-моему, надо просто почувствовать призвание к чему-то, — уверенно говорю я. — И я его здесь отлично, почувствовал.
— Вот оно что, — старшина улыбается одними глазами. — Почувствовать призвание. Ну что же, призвание быть авиационным специалистом похвальное.
Потом, внимательно посмотрев мне в глаза, Тузов спрашивает:
— Ну, а что все-таки скажешь матушке?
— Что и вам. И плюс еще то, что вы мне сейчас сказали.
— Убедишь?
— Постараюсь.
— А если она переубедит?
— Исключено. Я теперь вроде бы самостоятельный. Или это не кажется?
— Кажется, Артамонов. И еще какой самостоятельный! — вдруг слышится в дверях голос старшего лейтенанта Стахова. Он в белом халате, в руках огромный сверток. Положил его на мою тумбочку, улыбнулся, пожал мне руку. И эта его улыбка и рукопожатие мне почему-то кажутся очень важными и нужными.
В последнее время я много думал о своем командире, стараясь понять его поступки. Какой же он, этот старший лейтенант Стахов, что в нем хорошего и что плохого?
Сложный человек. Ну да в жизни так часто бывает. Сомерсет Моэм в какой-то книге сказал: «Эгоизм, добросердечность, высокие порывы и чувственность, тщеславие, робость, бескорыстие, мужество, лень, нервность, упрямство, неуверенность в себе — все это уживается в одном человеке, не создавая особой дисгармонии».
Старший лейтенант вскоре ушел, сославшись на занятость. Но я безмерно благодарен ему за то, что он приходил. Значит, он тоже обо мне думал. Через полчаса медсестра выпроваживает ребят из лазарета.
