Григорий Терещенко - Гранит
— Если бы он у меня был, — вырвалось у Середы, — я стал бы вместе с вами, Степан Степанович, создавать монумент подпольщикам, которые погибли в борьбе за нашу Отчизну.
Борода внимательно посмотрел на Ивана Середу.
— А что? Хорошую мысль ты подал, сынок. Над этим стоит подумать...
Завыла сирена, и все направилась по своим рабочим местам.
2
Во время работы Ростислава вызвали в прорабскую, к телефону.
«Кто может звонить мне?» — ломал голову Лисяк, пока шел.
— Это я... — услышал он в трубке голос Светланы. — Не узнал?
— Как не узнать. Конечно, узнал.
Светлана не раз подстерегала Ростислава возле столовой, но он всегда был среди друзей, с которыми вместе ходил обедать. В общежитие идти ей было неудобно. И Светлана решила позвонить.
— Может, пойдем сегодня в парк на танцы?
— Да какой из меня танцор.
— Не прикидывайся... Ну хорошо, тогда пошли в кино.
— В такую жару в кино? Да и времени нет...
— А завтра?
— Завтра... тоже...
— Значит, занят? Да? Ты лучше скажи честно, причина другая — Любка? Так знай: она тебя не любит и никогда не полюбит. Попомни мои слова! Разборчивая она очень. Походит, походит с тобой, а потом скажет, что разочаровалась... Что касается меня — я тебе свидания больше назначать не буду. Не бойся! А если рожу, никто от меня не узнает, что твой... Разве что сами люди увидят... Ну, пока!..
Ростислав долго не опускал трубку. «Вот во что вылилась та прогулка. Она любит меня, потому и решилась... Кто бы мог подумать, что Светлана еще девушка... Ну и попался ты, Лисяк!..»
Конечно, о Светлане ничего плохого Ростислав сказать не мог. Ну а то, что другие о ней говорят, — сплошное вранье. Теперь-то он точно знает.
Светлана тем временем шла ко второй насосной и вся кипела от возмущения. «Неужели он такой негодяй?.. Но он мне ничего не обещал... Сама виновата. Сама!.. Ну ничего, я ему еще устрою!.. Вот перейду на строительство крановщицей и каждый день буду у него на глазах. Может, тогда совесть заговорит... Конечно, Комашко меня туда не переведет. Придется обращаться к директору. Только бы уехал куда-нибудь Комашко».
Ничего не замечая вокруг, Светлана шла со своими горькими мыслями и неожиданно столкнулась с дочкой Файбисовича.
Риту Светлана знала хорошо. Они вместе занимались в художественной самодеятельности. Потом встречала ее несколько раз с Иваном Середой.
— Ты к нам?
— Отца ищу, — ответила Рита. — А ты все еще на насосной?
— Скоро на кран перейду. Курсы уже закончила.
— Правильно...
— Чего это ты такая?
— Какая? — смутилась Рита.
— Печальная вроде. Не заболела?
— Нет. Здорова.
Помолчали.
— Послушай, Рита. Как у тебя... с Иваном?
— Так себе, — пожала плечами Рита.
— Что так?
— На прошлой неделе увидели его с девушкой. Но мне клянется, что случайно встретил землячку.
— Ой, и дурные мы! Верим им. Надеемся. А они нас обманывают...
— Как тогда жить, если человеку не верить?
— Верить, говоришь? А откуда, по-твоему, матери-одиночки берутся? Все от этой веры! Разве не так?..
— Ну, я пойду, — сказала печально Рита.
От такой откровенности Светланы она растерялась. Всегда румяное лицо ее внезапно стало бледным.
3
Когда Григоренко вернулся в управление, ему сказали, чтобы он позвонил секретарю горкома партии.
— Что это ты не показываешься! — спросил после приветствия Громов.
Григоренко подумал, что не так-то просто застать секретаря на месте. Дел у него хватает. Одних совещаний сколько. Город не маленький — больше пятисот предприятий. То иностранные делегации, то совещания, вплоть до всесоюзных...
— Собирался на этой неделе зайти, Георгий Михайлович.
— Приходи сегодня! В девятнадцать ноль-ноль.
— Буду!
— Кстати, был у меня тут инструктор ЦК. Говорил, что в третьем квартале начнете выпускать гранитные плиты для Киева. А ты — секретарю ни слова.
— Да, мы разговаривали об этом с начальником главка... Но наряда еще нет. Да и дела с плитами у нас пока плохи...
Григоренко колебался, сказать секретарю о монументе, который решили изготовить на комбинате, или еще рано. Он уже есть, правда пока в гипсе. Но Степан Степанович скоро сделает его из гранита. Григоренко отчетливо представлял, как будет выглядеть памятник на площади... Матрос в разорванной тельняшке. Рабочий с протянутыми вверх руками. Падает сраженный пулей красноармеец, второй поддерживает товарища. Молодая женщина закрывает собою маленькую девочку... Внизу лаконичная надпись золотыми буквами: «Вечно живым».
«Нет, сегодня не следует говорить об этом секретарю горкома. Не время. Конечно, Георгий Михайлович поддержит... Но сейчас нужны плиты, прежде всего плиты, которые никак не идут...»
— Значит, так... Москве, Киеву, — продолжал Громов. — А своему городу Григоренко думает что-нибудь выделить?
— Я думал об этом. Очевидно, за счет сверхплановой продукции...
— Нам пока немного — для фойе гостиницы «Интурист». А как у вас дела со строительством завода вторичного дробления?
— Строим. Все цеха мобилизовали.
— К монтажу пульта управления приступили?
— Монтируем единый пульт управления с телевизионными узлами, герметичными кабинами...
— Интересно. Очень интересно. Вечером расскажешь подробнее... А что с Комашко? Москва его еще никуда не выдвигает?
— Пока что нет.
— Послушай, Сергей Сергеевич, может, главк и не думает брать отсюда Комашко?.. Ну ладно, об этом тоже потом, когда придешь.
Попрощались.
По некоторым признакам и отдельным намекам Григоренко понимал, что Комашко добивается выдвижения. Возможно, о нем говорил Соловушкин и с секретарем горкома. «Но каким директором будет Комашко? Он только о власти мечтает. А об ответственности не думает... Но, может, на должности директора он по-иному станет подходить к делу? Кто его знает. Сейчас же он чувствует себя на комбинате временным. Потому и инициативы от него никакой...»
4
Оксана Васильевна не думала, что так сильно взволнует ее разговор с дочерью. Оставшись одна, она долго ходила по комнате. Тягостные мысли не оставляли ее. «Скорее бы вернулся Сергей». Трижды звонила на комбинат, но слышала в ответ одно и то же: «Уехал куда-то и еще не вернулся».
Оксана Васильевна прибрала письменный стол мужа, еще раз протерла его. Поправила книги на полках.
«Эх, нет Елизаветы Максимовны, — с сожалением подумала она. — Не с кем посоветоваться. Не у кого помощи попросить. Девочки бабушку слушались, любили ее. Она всегда находила с ними общий язык».
Здесь, в квартире, куда ни глянь, все сделано заботливыми руками Елизаветы Максимовны. Чехлы на креслах, рушники, салфетки... Нет, человек не сразу уходит из жизни.
Сергей Сергеевич возвратился от Громова в хорошем настроении, хотя немало был удивлен тем, что до него в горкоме побывал Соловушкин. Собственно, затронуло его другое. То, что их куратор главка, встречаясь потом с Григоренко, ни словом не обмолвился о разговоре с Громовым. Значит, его беседа с секретарем держалась в тайне. Только теперь Георгий Михайлович намекнул о его визите. Однако о цели посещения горкома Соловушкиным и он не сказал.
Жена подняла на Сергея Сергеевича печальные, заплаканные глаза:
— Только что пришла!
Григоренко сразу понял, о ком шла речь. Верочка опять ходила к Марченко. Сергей Сергеевич посмотрел на жену. В ее глазах — боль и тревога.
— А где же она сейчас?
— Пошла спать. Ты только подумай, я ее спрашиваю: «Может, насовсем уйдешь от матери?» А она в ответ: «А можно уйти насовсем? Папа говорит — по закону нельзя. Но когда папа станет инженером, мы уедем с ним в Сибирь насовсем». Ты представляешь, о чем он с ней говорит?!
Оксана Васильевна все больше сердилась, и от этого ее лицо потеряло обычную привлекательность, оно стало каким-то угловатым, жестким.
Она сделала несколько шагов по комнате, и нельзя было узнать ее прежнюю походку — свободную, легкую и естественную.
Григоренко понимал, что жена очень расстроена. Но чем ее утешит он? Подошел к ней, положил руки на плечи.
— Успокойся, Ксаночка!
— Нет, нужно что-то делать. И немедленно. Ты думаешь, он любит дочь? Нет! Я знаю, я уверена. Эта привязанность к дочери — бессовестная игра. Он хотел бы взять дочку, лишь бы отомстить мне. Я не знаю, какие слова он ей говорит. Но девочка становится своенравной, замкнутой и смотрит на меня — на свою мать — как затравленный зверек...
Григоренко почувствовал, что жена хочет сказать еще что-то важное и никак не решается. Но вот наконец:
— Ты знаешь, Сережа, ведь Иринка еще ни разу не назвала меня мамой... Я не знала, что так будет!..
