Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый
— Ну-с, рассказывай, через какие беды прошел, — попросил Парфенов.
— Во всей этой скверной истории, признаться, виноват я сам, — медленно ответил Мурат. — В горячке боя я упустил из виду общую обстановку и даже то, что происходило вблизи от меня. И по своей опрометчивости угодил прямо в капкан. За это и наказан. Более лютой муки, чем та, что пришлось вынести в окружении, трудно придумать. Полагаю, что в другой раз этого не случится.
Парфенов, постукивая пальцами по столу, спокойно продолжал наблюдать за Муратом.
— Я далек от мысли обвинять тебя в том, что произошло. Полк потерял связь с батальонами. Кроме того, седьмая рота в ходе боя проявила неустойчивость, чем воспользовался противник и быстро прорвался в тыл. Вообще немцы бросили против нас превосходящие силы.
— Так-то оно так. Я получил жестокий урок. Но ведь другие-то батальоны не попали в окружение? Мне тяжело от одной этой мысли. Почему именно я оказался в окружении?
Парфенов приехал в хорошем, приподнятом настроении и самобичевания Мурата не одобрил.
— В другой раз будешь умнее, — усмехнулся он, сильнее пристукнув пальцами по столу. — Ну-с, ничего. Все хорошо, что хорошо кончается. А лично я без памяти рад, что ты вырвался. — Парфенов выпрямился, опираясь локтями о край стола. — Я верил в тебя. И знал, что ты не запятнаешь своего имени, что бы там ни случилось. Но война есть война... Не стану скрывать — порою нет-нет да и вкрадывалась в мысли тревога о том, что мы навсегда потеряли батальон. — Генерал виновато и добродушно поглядел на Мурата. — Прошу прощения за откровенность. Говорят, что человек к старости бывает беспокойным. Наверное, я становлюсь старым... — заключил он, грустно усмехнувшись.
Обычная сдержанность между начальником и подчиненным незаметно перешла в откровенность. Друзья, встретившись снова после разлуки, делились мыслями, переживаниями. Лицо Мурата засветилось искренним расположением.
Парфенов любил этого волевого капитана. Он любовался его плотным телосложением, мужественной, уверенной походкой, военной выправкой, ясностью мысли. И его дела, и он сам вызывали невольное восхищение.
Парфенов узнал еще одну черту в характере Мурата. Он дорожил своей честью и даже был слишком самолюбив. Мурат всем своим существом всегда старался выдвинуться среди сверстников, был безукоризненно аккуратным во всех делах. Его батарея, а потом батальон были всегда впереди. Разношерстную массу солдат, людей различных профессий, только вчера занимавшихся мирными делами, он за короткое время научил искусству воевать. И это качество — дорожить своей честью — неизменно звало его вперед.
Маштай приготовил чай, даже раздобыл где-то ароматный ломтик лимона. Парфенов глотнул из кружки, сделанной из снарядной медной гильзы, обжег рот.
— Чай-то твой горяченек, солдат, — сказал он, морщась.
— Холодного не держим, товарис генерал, — молодцевато ответил развязный, как все ординарцы, Маштай.
— Как настроение у твоих солдат? Есть больные и обмороженные?
Помедлив, Мурат ответил:
— Бойцы хлебнули горя, но ничего, выдержали.
— Пока немцы ведут перегруппировку, пусть батальон отдохнет денька два... Больше нет времени. Получишь приказ из штаба. А потом будешь готовить новый оборонительный рубеж. В условиях войны это тоже отдых.
— Для здоровых людей работа — всегда отдых, — согласился Мурат.
— На строительстве оборонительных сооружений заняты полмиллиона москвичей. Из них семьдесят пять процентов женщины. Солдатам придется работать вместе с женщинами, и, думаю, это хорошо. Присутствие женщины радует сердце солдата.
Из кучи солдатских тел, лежавших вповалку, приподнялся человек в бязевой нательной рубахе.
— Хочешь чаю, солдат? — спросил генерал.
— Никак нет, а вот закурить, это бы премного благодарен.
Парфенов протянул солдату початую пачку «Казбека».
— Возьми на всех...
Солдаты зашевелились под шинелями, разобрали папиросы и закурили.
Свечи догорели, и Маштай зажег третью, последнюю свою свечу. Парфенов долго смотрел, как в белом венчике свечи, словно в яблоневом цветке, копошится золотая пчелка огня.
— Немцы сильно тебя потрепали. В штабе мне доложили, что у тебя большие потери в людях.
— Да, не одна казахская мать прольет слезы над своим погибшим сыном, многие семьи не дождутся своих кормильцев. Во время последнего прорыва шли прямо на пулеметы... К тому же потеряли один взвод целиком, оставили его в засаде. Немцы отрезали...
Генерал нахмурился и покатал в пальцах хлебный шарик.
— Какой взвод? Как фамилия командира?
— Комвзвода Кайсаров. Может, помните, его недавно обсуждали на партбюро.
— Помню, помню... Совсем молодой парень.
— Да, молод. Не следовало его оставлять в засаде... Это тоже моя ошибка.
— Мотя... Мотечка, родная моя, — забормотал на полу солдат.
— Во сне жену кличет... — сказал тот, что взял папиросы. — Фашисты жену его повесили где-то под Киевом... Так она ему каждую ночь снится.
Парфенов выпил еще кружку чаю.
— Пока вы отходили, Кайсаров, надо полагать, сдерживал противника?
— Да.
— Значит, он выполнял твой приказ... — взволнованно сказал генерал. — Подождем, может быть, Кайсаров тоже выйдет. Не будем его хоронить прежде времени. Арыстанов, ты себе веришь?
— Верю!
— Тогда и людям верь. Без веры в людей трудно жить на войне. Кстати, этот старший лейтенант, споривший на бюро... Как его фамилия? Кажется, Молдабаев? Из-за него и ты попал в окружение. Ведь немцы прорвались на участке его роты. Егоров тяжело ранен, и я назначаю тебя командиром полка, думаю, что Военсовет армии не станет возражать. Завтра принимай полк.
— Ничего не понимаю, товарищ генерал. Я думал, вы приехали разнести меня, а вы доверяете мне полк, — растерянно сказал Мурат. — Да и справлюсь ли я с полком? Думаю, Купцианов больше подходит, у него и военное образование, и опыта побольше моего.
— Купцианов прирожденный штабист, для командира полка он не подходит. С завтрашнего дня приступай к новым обязанностям, — решительно сказал генерал, вставая из-за стола. — Завтра, если выкрою время, загляну к тебе в волк. Посмотрю твоих героев. Можно бы и сейчас отправиться, да не хочется нарушать их отдых.
II
Десятка два солдат в грязных, помятых шинелях идут в строю. Люди как будто молодые, но измученные, почерневшие, выдубленные морозом лица обросли бородой. Кто знает, сколько ночей не спали они, когда в последний раз ели? Замыкая строй, прихрамывая, ковыляет рослый старик в дубленом тулупе. Длинную бороду его треплет ветер.
Впереди показалась деревня. Солдаты приободрились, зашагали быстрее.
— Ну, вот и Никольская. Тут он, ваш штаб, и квартирует. Отдохну маленько с вами и пойду назад, через немца, к своей старухе, — проговорил старик.
Ержан, шагавший впереди взвода, увидел у околицы человека, радостно закричал:
— Маштай!.. Эй, Маштай, живо ко мне, на носках!
Ординарец комбата круто обернулся, с минуту постоял в недоумении, потом бросился навстречу Ержану.
— Вы ли это?
— Комбат-то жив, где он? — спрашивал Ержан.
— Здесь, здесь, в деревне... Он теперь командир полка! А я по-прежнему его ординарец. Командиры рот за ручку со мной здороваются, — с гордостью отрапортовал Маштай. — Сейчас обрадую капитана. — Он подбежал к большой избе, неистово застучал в крохотное окошко.
— Товарис капитан, больсая радость, Ержан вернулся!
Запыхавшись, прибежали неразлучные друзья Картбай и Кожек. Ержан обнимал то одного, то другого.
— Апырмай, уцелели! Сохранили вас материнские молитвы! — Простодушный Кожек вытер навернувшиеся слезы.
Мурат вышел из избы в одной гимнастерке и, пройдя мимо расступившихся красноармейцев, крепко обнял Ержана.
— Ну, спасибо тебе от всего сердца, Ержан. Показал себя настоящим джигитом.
Он обошел солдат взвода, по-братски обнимая каждого.
— Молодцы, ребята. Герои!
И здесь увидел старика, который оглаживал ладонью бороду.
Ержан представил лесника Мурату.
— Этот папаша вывел нас из окружения, зовут его Ерофей Максимович, — и, повернувшись к старику, добавил: — А это наш командир товарищ Арыстанов.
— Ну, ну, не конфузь деда. Как мог я один вывести? Сами они вышли. Я им только дорогу показывал, а то в наших лесах заблукать можно, — твердил Ерофей Максимович.
— Великая вам благодарность, Ерофей Максимович, от командования Советской Армии. — Мурат пожал огромную, как лопата, руку старика. — Ну, что ж, дед, поцелуемся по русскому обычаю. Выручил ты из беды хороших солдат.
Они расцеловались трижды.
Ержан спохватился:
— Ерофей Максимович ранен... Доктора надо кликнуть.
— Ну уж, ранен... До свадьбы-то, глядишь, заживет, — засмеялся дед.
— Куда ранен? — спросил Мурат.
— В бедро...
— Вылечим, Ерофей Максимович. Сейчас врач осмотрит.
Дав распоряжение вызвать доктора и отойдя от старика, Мурат неожиданно заметил Раушан, стоявшую в сторонке. Волосы ее выбивались из-под ушанки и серебрились от инея.
