Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый
— Товарищ комбат, дозвольте покурить... Хоть махорочкой затянуться перед смертью.
— До смерти еще далеко, друг.
— Да я в шутку — когда ночью шли, вы курить запретили и до сих пор свой приказ не отменили.
— Если есть табак, кури...
— Товарис капитан! Вы ранены! — Маштай потянул за рукав Мурата. Комбат оглянулся. Ординарец быстро вытащил из кармана индивидуальный пакет. Из руки Мурата ягодами вишен капала кровь. Маштай умело перевязал рану. Мурат окинул взглядом вражескую сторону.
— К немцам еще идет подмога!.. Но почему так мало? — удивился он.
Человек пятнадцать солдат, со штыками наперевес, бежали на немцев с тыла.
Мурата осенила мысль: «Наверное, это Вася Кусков». Он поднялся во весь рост, потянув за собой край еще не закрепленного Маштаем бинта:
— Встать! В атаку! Вперед!
К нему подбежали солдаты, и с ними политрук Кусков.
— Все, что смог, сделал!.. Потеряли полвзвода, — доложил он.
— Спасибо за помощь! — Мурат пожал Василию руку.
— Выбрались из одного окружения, да угодили в другое, — Кусков усмехнулся. — С народом вместе всегда веселее. Если весь народ сразу вздохнет — буря будет.
Завечерело. Сопротивление обескровленного, но собранного вместе батальона возросло. Мурат отправил бойцам последние ящики с патронами. Вместе с возчиками на передовую линию пошел и Дошевский. Но уже трудно было разобрать, где передовая, где тыл. Круг замкнулся, и батальон в полном окружении остался торчать на холме, занимая также хутор из пяти домишек. И вдруг от Волошина пришла короткая записка: немцы уходят, размыкая цепь окружения.
«Что бы это могло значить, что они замышляют?» — думал Мурат.
— Фашисты еще раз пойдут в атаку, последнюю и решительную, — догадался Кусков, лежавший на снегу, около Мурата.
— Даже покурить не дают, черти...
— Видимо, свежая часть сменяет старую, уже выдохшуюся...
Мурат только теперь заметил, как сильно изменился Василий с потрескавшимися на морозе, кровоточащими, распухшими губами. Щеки его впали, от углов рта, словно царапины, пролегли вниз две горькие морщины. Красивое лицо покрылось болезненной бледностью. «Как дуб после бури», — подумал комбат.
— Боеприпасов осталось совсем мало. И люди тают,как свеча, зажженная с двух концов. Сумеем ли пробиться к своим? — тихо спросил Мурат.
— Сумеем! — уверенно ответил Василий.
Фашисты снова пошли в атаку.
Молча устремив взгляды на приближающуюся стену врагов, бойцы сильнее сжали свои винтовки, у каждого оставалось меньше чем по обойме патронов. Наступил момент, когда надо приложить последние усилия, а что будет потом — одному богу известно.
Мурат понял: положение достигло критической точки, и уже невозможно отбросить наступающую цепь. Но и отступать некуда. Если оставить окопы, перебьют всех до одного. «Что бы ни случилось, будем стоять насмерть. Хорошо было бы послать последнюю радиограмму Парфенову: «Умираем, но не сдаемся!»
Мурат приказал выкатить вперед пушки и расстреливать прямой наводкой фашистские цепи. Наступила решительная минута. Снаряды отпугнули немцев, утихомирили их натиск. Немцы падали, прижимаясь друг к другу, а немного погодя вновь поднимались и бросались вперед.
У русских еще строчили два пулемета. Большинство бойцов, расстреляв все патроны, от злости били землю прикладами, ждали, когда можно будет броситься в штыки. Мурат охрип. Он заменил убитого пулеметчика, сжал теплые ручки затыльника. С каким-то напряженным хладнокровием посылал точные короткие очереди. Внезапно Мурат поднял голову от пулемета, окутанного облачком пара. «Почему улепетывают немцы?» — удивленно подумал он.
Лежащий рядом Маштай закричал:
— Бегут! Бегут, собаки!.. Ура!.. — поднялся, бросился вперед.
Когда немцы беспорядочно отошли к лесу, показалась большая группа наших солдат. Исход длительного кровопролитного боя был решен. Томительное ожидание смерти окончилось.
— Живы ли, братцы?
— Не тот казак, что поборол, а тот, что вывернулся.
Стрелков с разбега схватил в объятия лежавшего у пулемета обессилевшего Мурата.
— Я знал, что это были вы! И пошел вам на выручку — скороговоркой говорил Стрелков. — В километре отсюда передовая...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
События последней недели измучили генерала Парфенова. Наступление немцев усиливалось с каждым днем. Чем больше выматывалась и несла потери его дивизия, тем яростнее напирал враг.
На рассвете после непродолжительной артподготовки немцы вновь начали атаку. На поле перед траншеями забушевали вулканы, заметались вихри размолотой сухой земли, стало трудно дышать горячим воздухом.
Полк Карпова весь день находился под сильными ударами авиации и танков, но продолжал удерживать позиции.
Вражеские автоматчики, примерно около роты, прорвав линию обороны, просочились в наш тыл. Это сеяло панику.
Парфенов долгое время оставался на НП полка. Не в меру осторожный Карпов обычно во время боя просил резервов, но сейчас, находясь рядом с комдивом, изменил своей привычке. Хладнокровие и выдержка генерала передались и ему. Когда атаки были отбиты, Парфенов, покидая траншею, сказал Карпову:
— Как видишь, можно обойтись и своими силами.
Вернувшись в штаб дивизии, Парфенов узнал, что батальон Арыстанова вышел из окружения. Генерал не спал эту ночь, но сразу же, верхом, поехал к Мурату.
Как всегда в момент затишья на фронте, в тылу наступила страдная пора. С огневых позиций везли на подводах раненых. Легкораненые брели пешком — с забинтованными головами, с подвешенными на перевязях руками. Вдоль телефонных кабелей куда-то бежали связисты, спешили выполнять задания солдаты и офицеры; тарахтели брички и рокотали машины. Молох войны требовал новой пищи для своего бездонного чрева.
Морозный ветер, обжигавший лицо в лесной чаще, затих. Генерал Парфенов выехал за опушку леса, натянул поводья, остановил нетерпеливо перебирающего ногами жеребца и приподнялся на стременах. Поднеся к глазам бинокль, он долго смотрел в сторону, где за лесом метались черные гривы дыма.
— Немцы подожгли, — проговорил адъютант, закуривая папиросу и с наслаждением затягиваясь. — Зажигательными пулями стреляют. Боятся, дьяволы,темноты.
Упираясь ногами в стремена, Парфенов напряженно всматривался в полыхавший пожар.
«Горят в огне обжитые родные гнезда русских людей!»
Адъютант, заметив погрустневший взгляд генерала, поспешил отвлечь его:
— В деревнях не осталось ни одной живой души. Все эвакуировались.
— Эвакуировались, — задумчиво повторил генерал. — Но они вернутся.
Батальон Мурата Арыстанова квартировал в маленькой полусгоревшей деревушке, неподалеку от линии фронта. Изб для всех не хватило, и многие красноармейцы расположились на снегу, у жарко горевших костров.
«Ночью обязательно будут бомбить», — подумал генерал, но не решился приказать погасить костры, жалея людей, которые заснули на тридцатиградусном морозе, как убитые.
Из избы, сиротливо притулившейся возле церкви со сбитым крестом, вышел Мурат, узнал генерала и побежал к нему навстречу. Простуженным голосом отдал рапорт.
Соскочив с коня, Парфенов перебил комбата и протянул руку. Мурат крепко сжал ладонь генерала.
— Виноват перед вами. Я ездил в штаб дивизии, чтобы обо всем доложить, но вы были на передовой...
Парфенов долгим пристальным взглядом поглядел в лицо комбата, обнял и поцеловал в губы.
— Все-таки выбрался! Я так и знал. Спасибо. Сейчас каждый человек в дивизии на счету.
Вдвоем они вошли в избу; воздух был спертый от сушившихся портянок, сапог и едкого махорочного дыма. Окна плотно занавешены плащ-палатками: единственная свечка на столе, воткнутая в горлышко бутылки, едва освещала комнату.
Увидев генерала, ординарец Маштай неохотно достал из вещевого мешка и зажег вторую свечу. Парфенов, присевший у стола, усмехнулся:
— Зажги сразу три свечи, пусть будет светло, как в церкви.
— У меня их всего три, а до утра далеко, товарис генерал, — смутившись, ответил Маштай.
— Согрей генералу чай, собери закусить: все, что есть, ставь на стол, — приказал Мурат ординарцу.
— Мы уже все нормы по харчам перебрали.
Мурат незаметно для генерала погрозил ординарцу пальцем.
— По русскому обычаю не мешает побаловаться чайком, — Парфенов потер озябшие руки, при свете свечи вглядываясь в карту, лежащую на столе.
— Немецкая, рекогносцировка 1941 года. У них все здесь нанесено точнее, чем на наших картах, — сказал Мурат.
Генерал внимательно посмотрел на него. Лицо Арыстанова, обожженное морозом, почернело, щеки ввалились, нос обострился. Отросшая черная борода делала его чужим, не похожим на себя.
— Ну-с, рассказывай, через какие беды прошел, — попросил Парфенов.
— Во всей этой скверной истории, признаться, виноват я сам, — медленно ответил Мурат. — В горячке боя я упустил из виду общую обстановку и даже то, что происходило вблизи от меня. И по своей опрометчивости угодил прямо в капкан. За это и наказан. Более лютой муки, чем та, что пришлось вынести в окружении, трудно придумать. Полагаю, что в другой раз этого не случится.
