Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
В эти дни во всем громадном цехе царила тревога. Невелик был круг людей, непосредственно связанных с работами по регулятору, каждый участок решал свои задачи, требующие полного напряжения сил. Обычно казалось, что участки живут достаточно разобщенно. Но вот возникла беда — и веяние беды затронуло всех.
А срок сдачи первой турбины приближался, и никогда еще не было так страшно неотвратимое движение времени, — час за часом съедали день, и еще день, и еще день, а ошибка по-прежнему не была найдена.
Никому не доверяя, Любимов сам руководил проверкой всего аппарата. Тут в полной мере сказались и его превосходное знание всех механизмов турбины, и солидный опыт, и понимание всех особенностей производства. Но аппарат во всех его деталях был сработан на совесть, и Любимов был очень горд, когда смог уверенно заявить:
— Вина не наша!
Круг поисков все суживался и наконец замкнулся на конструкторском бюро. Именно там, в самой конструкции узла регулирования, в теоретических предпосылках или технических расчетах — где-то, в чем-то, то ли в принципиальной схеме, то ли в одной из многочисленных деталей — была допущена маленькая или большая, но ошибка.
Пока Котельников со своими конструкторами докапывался до этой ошибки, Любимов напористо подтягивал отстающие узлы и детали, чувствуя невольное облегчение от естественной, не по вине цеха возникшей отсрочки сдаточного испытания турбины.
Наступил период, когда, по выражению производственников, механики «сваливаются с машины», а на первый план выступают сборщики и испытатели.
По-прежнему, приходя на работу, рабочие косились на разобранный регулятор и спрашивали: «Ну что, не нашли?» Но жизнь цеха шла своим чередом, со своими треволнениями и радостями.
Удивительным событием была перемена, происшедшая с Торжуевым: со дня своего выздоровления он неизменно перевыполнял норму — иногда на восемьдесят процентов, иногда и вдвое. А с Белянкиным рассорился насмерть, так, что всем стало ясно: именно старик был заводилой прежней, торгашеской политики «тузов».
Воробьев как-то сказал: позорит Белянкин старую гвардию.
На него набросились все цеховые ветераны.
— Да разве мы его когда считали своим? — кричал Гусаков. — Про него, если хочешь знать, в самом «Кратком курсе» есть специальные слова на сто семьдесят второй странице, — я, брат, красным карандашом отчеркнул и приписал: «Белянкин!» В первую империалистическую из дамских сапожников на завод подался, чтоб от фронта спастись! А как он в тысяча девятьсот шестнадцатом году держался? Ежели забастовка, юлит туда-сюда, перед начальством выслуживается, но и против рабочего люда не попрет: страшно. У него отродясь совести не было!
— А после революции? — подхватила Катя Смолкина. — Укатил в деревню и отсиделся аж до самого нэпа, а в нэп вернулся и вот тут, где нынче пустырь, в собственной халупе мастерскую открыл. Сама к нему бегала простые туфли обращать в лакированные. А потом почуял, что поворот в другую сторону, и на завод, социальное положение исправлять.
— Это точно, — подтверждали другие. — У него и Торжуев начинал сапожным подмастерьем, из деревни был выписан!
— А в эту войну? Смылся опять в деревню и кустарил там до самого Дня Победы! Другие оружие ковали, а он сандалетами на рынке торговал! Этот божий старичок себя не забудет!
Белянкин аккуратно вырабатывал свою норму, придирчиво проверял записи в расчетной книжке, чаще, чем раньше, вздыхал:
— Я бы рад помочь... да силы уже не те...
— Душа у него не та, — с сердцем говорил Ефим Кузьмич.
А Торжуев «гнал» выработку и заносчиво похвалялся:
— А ну-ка, пусть христосик за мной угонится!
Ерохину передали слова Торжуева, но он только усмехнулся:
— Что ж, со злости или из амбиции, а работает по-стахановски, это нам и требуется.
Теперь он не волновался из-за успехов Торжуева, а напряженно готовился к решающему состязанию. Заявление мастеру и начальнику цеха было уже сделано: беремся обработать цилиндр второй турбины за трое суток.
Торжуев узнал об этом и сказал Ерохину:
— Смотри, парень, запорешь, потом век не расквитаться будет.
— Не запорю, Семен Матвеевич, а только говорю вам: и вы начнете в трое суток справляться, если чужим опытом не побрезгуете.
— Мне опыта занимать не нужно, своего хватает.
Массивный угольник был уже доставлен из цеха металлоконструкций. Технологи подсчитали, какую дополнительную жесткость придаст цилиндру новое крепление, предложенное Карцевой, и благословили карусельщиков на обработку цилиндра двумя резцами.
А цилиндр путешествовал по цеху, и Ерохин с Лукичевым следили за ним нетерпеливыми взглядами: вот он лежит у слесарей, разъятый на две половины, слесари устанавливают в нем паровые коробки... вот вспыхивают зарницы электросварки — то приваривают коробки к цилиндру...
Потом цилиндр погрузили на платформу и надолго увезли в термический цех. Посадят его там в огромную печь, пышущую жаром, будут нагревать до 600 — 650 градусов, а затем медленно, постепенно охлаждать.
Ерохин и Лукичев не теряли времени. Карцева доставала им брошюрки о передовом опыте лучших станочников города, и они читали вечерами, выискивая там все, что может пригодиться. Съездили в Дом технической пропаганды, где Карцева устроила им консультацию и встречу с несколькими карусельщиками других заводов.
А цилиндр тем временем снова приехал в турбинный цех и зигзагами приближался к каруселям — вот он восседает на разметочной плите, весь испещренный знаками, вот он на столе «Нарвских ворот», вот проплыл над головой к сверловщикам, вот он опять у слесарей, и слесари сцепляют две его половины десятками массивных «шпилек» — каждая пуда полтора весом...
Все нетерпеливее поглядывали на него Ерохин и Лукичев, и все тревожнее следил за ним и за соседями Торжуев. С интересом ждали решающего дня и Карцева, и Полозов, и Ефим Кузьмич, и Воробьев, да и всем рабочим участка было любопытно, кто пересилит. Маститы «тузы», да не век им нос задирать перед молодежью!
Молодежь в эти дни была особенно приметна, о ней и старики, и начальники отзывались с почтением, хотя порой и покрякивали, — уж очень настойчива да въедлива!
Любимов звонил в кузницу, боясь, что она задержит заготовки.
— Не беспокойтесь, Георгий Семенович, — отвечали из кузницы, — контрольный пост и так дыхнуть не дает! Сейчас отгружаем партию.
Любимов звонил в инструментальный цех, чтобы проверить, будут ли к утру новые резцы и сверла.
— Фу ты, до чего дотошный народ! — кричал Евстигнеев. — Вы молодежь так взбаламутили, что по всему цеху звон! — Засмеявшись, Евстигнеев с удовольствием добавил: — Представьте себе, Георгий Семенович, в транспортном отделе и то комсомол нашелся или старики омолодились. Сами набиваются отгружать да вам возить!.. Ну, а как мой Воловик? — спросил он, мрачнея. — Говорить бы мне с вами не следовало, так я на вас зол!
Неделю назад Любимов сказал бы, что охотно отдаст Воловика обратно, но сейчас он наставительно произнес:
— Поддерживать надо рабочих-изобретателей, дорогой товарищ, поддерживать, а не палки в колеса ставить им! Вы еще услышите, что может сделать изобретатель, когда попадет в хорошие руки.
Бригада, созданная по настоянию Диденко, заканчивала работу над станком. Любимов вызвал бригаду к себе и рассмотрел чертеж станка. И в самом деле, до чего просто и хорошо!
— Кончайте, Александр Васильевич, — сказал он, пожимая Воловику руку. — В случае успеха гарантирую вам крупную премию.
— Спасибо, — неловко кланяясь, пробормотал Воловик и подумал о том, как обрадуется Ася. Но тут же на него нахлынули заботы, занимавшие его гораздо больше, чем любая премия.
— Мне бы Женю Никитина в помощь на день, на два, — попросил он. — К послезавтрему, думаю, закончим!
— Бери Никитина. Может, еще что нужно?
Теперь Любимов готов был отдать не только Никитина — хоть целую бригаду! Опять «гостили» в цехе слесари из других цехов, присланные снимать навалы вручную. Восемьсот рабочих часов предстояло им отработать, прежде чем ротор сможет отправиться на центральную сборку.,.
И вот Любимова вызвали на участок:
— Начинаем!
Диденко был уже там. И Карцева, и Гаршин, и много рабочих, узнавших о торжественной минуте.
Подцепив легкий и с виду очень простой станочек крюком небольшого крана, Воловик перенес его на плиту, к установленным на ней облопаченным дискам.
— Заметьте время, — сказал Воловик.
Он повернул рукоятку — и станок пришел в движение. Шлифовальный круг плавно провернулся и завертелся. Установленный под нужным углом, он послушно вошел в зазор между лопатками и легко, как-то незаметно, будто и не касаясь острых ребрышек лопаток, стал скользить над ними, подравнивая их с механической точностью.
