Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
— Интересуетесь, барышня? — с самым вежливым видом спросил Торжуев.
— Не барышня, товарищ Торжуев, а Карцева, Анна Михайловна, — строго поправила Аня и спросила, сдвинув брови: — Почему работаете одним резцом?
Торжуев с улыбкой развел руками:
— Да когда же цилиндр двумя обрабатывали? Расшатает всего. Пробовали как-то давно — чуть цилиндр не запороли.
С утра Аня зашла в другие цехи, где были карусели, но ничего похожего на цилиндр там не нашла. Из бесед с карусельщиками она установила одно: повышать скорость можно только в том случае, если деталь удобно стоит на планшайбе, жестко укреплена и не будет вибрировать. Двумя резцами работают тогда, когда деталь широкая и плоская; высокую деталь, да еще на узком основании, будет «шатать».
Она рассказала Ерохину об этом выводе.
— По технологии тоже так выходит, — скааал Ерохин. — Да ведь мало ли мы знаем случаев: сегодня технология такая, а завтра по-новому придумают и технологию пишут новую.
— Вот что, — решительно сказала Аня. — Как получите цилиндр, давайте усилим крепление и попробуем двумя резцами.
В середине смены Ерохин кончил обработку обоймы. Кран поднял и с предосторожностями опустил на планшайбу отливку цилиндра. Аня была тут же, она приглядывалась, как Ерохин с подручным закреплял отливку тяжелыми подпорами и болтами. Подпоры густо окружили цилиндр, гораздо гуще, чем у Торжуева, болты закручивались до предела, прижимая их к бокам отливки.
— Значит, пробуем двумя резцами, — выжидательно сказал Ерохин.
— Обязательно! — подбадривающе ответила Аня. Ваня Абрамов подогнал оба суппорта к середине траверзы. Он не знал о замысле Ерохина и Карцевой, но ему передалось их настроение, он с торжественным видом крутил маховики.
Подошел Ефим Кузьмич, покачал головой и остался возле карусели.
Тихо тронулась планшайба. В два голоса басовито запел металл под резцами.
Ерохин, Ефим Кузьмич и Аня не спускали глаз с вращающегося цилиндра: как он себя поведет?
Пряча усмешку, издали наблюдал и Торжуев.
Аня видела, что и Ерохин и Ефим Кузьмич прислушиваются, вытянув головы, к гудящим басам. Она тоже прислушалась, но басы ничего не говорили ей. А Ефим Кузьмич насторожился, приложил ладонь к уху, чтоб лучше слышать, рот его приоткрылся — вот-вот тревожно вскрикнет...
Ерохин вдруг остановил карусель. Лицо его было бледно.
По его безмолвному приказу Ваня Абрамов, стоявший на мостике, завертел маховик, и один из суппортов стал вбирать в себя колонку, вобрал ее до конца и медленно отъехал в сторону.
Снова закрутилась карусель, снова запел металл — уже не в два, а в один голос. Суппорт, отведенный в сторону, отдыхал, поджав ногу, и словно дразнился: а я безработный, а я безработный!
— Ничего тут не сделаешь, — со вздохом сказал Ефим Кузьмич и, помявшись возле карусели, огорченно зашагал прочь.
Торжуев, очень веселый, что-то напевал себе под нос.
— Значит, надо продумать новое крепление, — бодрым голосом сказала Аня. — До чистовой время еще есть. Придумаем.
Ерохин попросил с полным доверием:
— Вы только не отставайте от этого дела.
— Нет, конечно.
С этого часа, чем бы она ни была занята, мысли ее все время возвращались к карусели. Останавливаясь у разных станков, она подолгу рассматривала крепление деталей, больших и малых, так что различные болты, угольники и скрепы стали мелькать перед ее глазами и дома, и даже во сне.
Ерохин кончал обдирку.
Стенки цилиндра, еще недавно шершавые, тусклые, с зернами прикипевшей формовочной земли, приобрели стройную округлость и синеватый блеск. Это не была еще та внутренность цилиндра, какою видят ее сборщики на стенде, — то был лишь первый черновик будущего цилиндра, и предстоял ему еще немалый путь — то по воздуху, то на платформе — от одной операции до другой, долгий, тяжкий путь, во время которого двадцатитонная отливка потеряет около трети своего веса, постепенно соскальзывающего с нее многоцветными витками стружек.
Много раз попадет она на простор разметочной плиты, покрываясь меловыми кружками и линиями, превращаясь в овеществленный чертеж. Строгальщики, расточники, сверловщики, слесари докончат овеществление чертежа: каждый кружок станет отверстием, каждая линия — блестящей плоскостью, углублением или ободком.
Десятки рук будут вновь и вновь замерять каждую ее грань, каждое отверстие — сперва самыми простыми, потом самыми сложными и точными инструментами и приборами. Она посветлеет и похорошеет, все ее формы определятся — уже не грубая отливка, а точнейшее изделие человеческого мастерства! И вот тогда-то, перед концом пути, почти завершенный цилиндр вновь проплывет над цехом и опустится на одну из двух каруселей для самой главной, наиответственнейшей чистовой обработки.
На какую из двух он вернется?
Ане казалось, что именно от нее это зависит.
Кран подошел к ерохинской карусели и приспустил тяжелый крюк, похожий на якорь. Рабочие охватывали цилиндр стальными тросами. Аня стояла сбоку, еще и еще раз вглядываясь в его очертания.
За что уцепиться дополнительному креплению?
Великанский горшок сопротивлялся любому ее замыслу — замыслы будто скатывались по его округлым бокам. Только на одном боку находилось большое фигурное отверстие, к которому Аня снова и снова приглядывалась.
Фланец? ..
Вот рабочие пропустили трос в фигурное отверстие. Но на вращающейся планшайбе это отверстие ни с чем не сцепишь. Разве что с самой планшайбой... но как?
И вдруг она ясно представила себе как. Большой, тяжелый угольник, такой большой, чтобы один его конец прижать к отверстию и намертво скрепить с ним болтами, а другой положить на планшайбу вплоть до ее края и тоже закрепить намертво... Какую новую жесткость это придаст громоздкой отливке!
Она, как девчонка, во весь дух побежала к Полозову:
— Алеша!.. Алексей Алексеич!.. Она рассказывала захлебываясь:
— Если найдем угольник таких размеров, я ручаюсь...
Полозов взял телефонную трубку, назвал номер, с шутливой серьезностью сказал Ане:
— Как можно доверять ручательству инженера, у которого так мало солидности? Небось через три ступеньки бежали?
И в трубку телефона:
— Выручай, дружище. Нам срочно нужен большой угольник, примерно два метра на два. К вам зайдет инженер Карцева. Пошуруй там у себя, ладно?
Опустив трубку на рычаг, он буднично сказал Ане:
— Цех металлоконструкций знаете? Идите к начальнику, поищите у них, в крайнем случае — закажем.
И на прощанье, взяв Аню за руку:
— Только отдышитесь сперва. Как-никак, идете представителем ведущего цеха!
10
Когда Николая позвали к телефону в конторку мастера, он помчался бегом, втайне надеясь, что звонит Ксана, но услыхал приглушенный мужской голос:
— Поздравляю тебя, Николенька. Очень за тебя рад.
Еще разгоряченный этим бегом и только что закончившимся митингом, где он принимал переходящее Красное знамя, Николай присел на табурет, растерянно косясь на зажатую в руке трубку. Он не узнал голоса, но понял, кому он принадлежит.
— Что ж, сынок, вот ты и стал настоящим человеком.
— Стараюсь быть, — сказал Николай тем суше, чем отчаяннее сжималось у него сердце от любви и горечи.
— Ну, желаю тебе успехов.
Чувствовалось, что отец хочет сказать еще что-то и не решается.
— Как учишься, Коля? — наконец с усилием спросил он.
— Хорошо, — чужим голосом ответил Николай, от волнения ничем не помогая отцу.
Еще несколько минут длилось выжидательное молчание, потом в трубке прозвучал щелчок разъединения.
«Что он хотел еще сказать? — думал Николай, в группе товарищей по бригаде выходя из цеха. — Сколько времени не встречались, а тут сразу: «Сынок!» А все эти годы что же?.. Ни разу ведь не вспомнил, что у него сыновья...»
Обгоняя дружную группу пакулинцев, пронеслась мимо ватага подростков. Они паясничали, свистели и срывали друг у друга кепки. Кешка Степанов забежал вперед — одна кепка, козырьком назад, на голове, и еще по кепке в каждой руке, — низко поклонился, размахивая ими наподобие того, как рыцари размахивали шляпами и громко выкрикнул:
— Аристократам нижайшее почтенье!
— Дурень, — беззлобно сказал Николай. — Работай хорошенько, таким же будешь.
— Где уж нам уж, со свиным рылом да в калашный ряд! — паясничая, ответил Кешка, шлепнул ногой по луже, норовя обрызгать грязью «аристократов», и со всех ног понесся прочь, чтобы избежать подзатыльника.
— Вот ведь дурень, — повторил Николай, морщась.
Разговор с отцом и глупая выходка Кешки омрачили его настроение. А может быть, всему виной было то, что Ксана не пришла на митинг и даже не позвонила. Что ей стоило протянуть руку к телефону и произнести несколько дружеских слов?
