Евгения Изюмова - Дорога неровная
Павла открыла дровяник, вынесла и зажгла керосиновую лампу, подвесила её над дверями, схватилась за чурку. Но человек грубовато сказал:
- Да не путайся ты под ногами! Сам сложу, тут вот у дровяника, а мужики потом переколют.
Незнакомец быстро и ловко таскал увесистые чурбаки, складывал их у стенки. Двигался легко, почти бесшумно ставил на землю слегка косолапые ноги, обутые в сапоги.
- Ну, вот и все, вот и лады! - удовлетворенно сказал человек, завершив работу. - Дело сделано. Дай-ка попить, а?
- Конечно, конечно, - заторопилась Павла, бросилась в дом, но с крыльца спросила. - А, может, чайку горячего попьете перед дорогой?
- А что? Ежели горячий, то хорошо, можно и попить, - согласился незнакомец. - А то мне на Четырнадцатый ехать. А в Шабалино у меня сестра живет, я к ней по делу приезжал, заодно попутно и дрова для школы завёз, все равно ведь надо. В вашей школе моя дочь учится, Раечка, она живёт у сестры, у Бурдаковых, - человек говорил быстро, стремительно, так, как и складывал дрова.
Павла вспомнила Раечку, тихую кареглазую девчушку, всегда восторженно смотревшую на учительницу. Она завела гостя в дом, где было тепло и уютно, не то, что в первый день приезда. Человек вытер сапоги о половичок возле дверей, перешагнул через порог, глянул в лицо Павлы и остановился в нерешительности, почему-то сбился с быстрого окающего говорка:
- Может… неудобно это вам, - перешел неожиданный гость на «вы». - Это… чаем поить меня?
- Ну что вы! - поспешила его успокоить Павла. - Чай готов, горячий. И даже щи есть. Хотите?
Павла захлопотала у печи, которая всей массой стояла в ее квартире, а одной стенкой выходила в класс, где занимались ребята. В печи было сделано «окно» с чугунной плитой для приготовления еды. На плите - чугунок со щами, постными, правда, но зато у Павлы имелась сметана: утром прислала мать одного из шабалинских учеников. Рядом с чугунком - пузатый алюминиевый чайник.
Человек сказал:
- Ну, давайте и чаю… и щей! - он разделся, повесил шинель с шапкой на гвоздики, заменявшие вешалку.
Павла налила полную глиняную миску щей, подала сметану. Нарезала хлеб, налила в кружку чай, поставила всё перед поздним гостем, отодвинув недописанное письмо в сторону. Закончив хлопоты, и сама присела к столу. И только тут разглядела гостя.
Было ему, наверное, уже за тридцать. Волосы светлые и не особо пышные, но волнистые. Глаза голубые, на верхней губе щеточка «ворошиловских» усов, лицо спокойное и мужественное, обветренное. Человек ел медленно и осторожно, и это совсем не вязалось с его быстрыми и ловкими движениями, когда он разгружал дрова.
- Извините, а как вас звать? - поинтересовалась Павла.
- Дружников я, Максим Егорыч, - поперхнулся чаем гость, закашлялся и заторопился. - Пора мне. Благодарствую за угощение, - и стремительно вышел, подхватив шинель, заталкивая на ходу руки в рукава.
Павла вышла посветить ему в темных сенцах. Постояла на крыльце, пока Дружников не выехал со двора и не запер ворота. Потом зашла в дом, закинула крючок на двери. Ей стало как-то тревожно на сердце, словно предчувствовало оно что-то худое. Странный он какой-то, этот Дружников. А Раечка совсем на него не похожа, видно - в мать.
Максим ехал по ночному лесу, не понукая коня. Серко дорогу к дому знал хорошо. Максим думал, ежась и пряча лицо в воротнике шинели: «Ты гляди-ко, невелика пичужка эта учительша, а как глянула, словно душу перевернула. И не видная собой, худоба, а взгляд так и завораживает…»
Серко трусил к дому ходко. А прошлой зимой он был не так спокоен. Шастали в округе волки, развелось их - житья не стало. Что ни ночь, так порезан скот у кого-либо на подворье или на колхозной ферме. И ничего не оставалось, как отстреливать их.
Собрал всех охотников председатель Жиряковского сельсовета и, знамо дело, первым позвал Максима Дружникова: он был известен как умелый и удачливый охотник, чапаевец ведь, мужик лихой и бесстрашный.
Максим смастерил легкие, как северные нарты, санки, впряг в них Серка. Неделю мотался по лесам, выслеживая стаю, отстреливая волков, и довел их до такой лютой ненависти, что и волки стали его выслеживать, хотя, завидев ненавистный возок, старались исчезнуть в лесу. И улучили все же момент, подкараулили Дружникова.
Серко распорол заднюю ногу сучком, и Максим, жалея коня, хоть и невелика рана, поставил его в стойло, смазал рану мазью, которую дал дед Артемий. Да и самому нужна передышка: похудел, почернел от гонки за волками. Тут как раз у сестры Елизаветы день рождения наступил. И Максим, положив в заплечную сумку-сидор гостинцев от родителей и себя, пошел в Шабалино. Да припозднился - вышел из дома по темну.
Шел себе гатью да посвистывал. И почуял вдруг, как зверь, что следит за ним кто-то зорко. Глянул вправо-влево и увидел горящие глаза: волки! Вот подкараулили так подкараулили: ни ружья с собой, ни верного Серка!
Максим ускорил шаг. А волки - ближе и ближе. Выхватил Максим рыбину мерзлую из мешка, бросил стае. Волки сбились в кучу над рыбиной, и вновь через секунду потрусили следом, охватывая Максима подковой. Тогда Максим швырнул на дорогу весь мешок, а сам бросился бежать. Но волки, расправившись с мешком, настырно продолжали преследование. Максим вынул из кармана спичку, выдрал пук камыша, поджег, махнул факелом на зверей - те отступили. Так и пятился Максим, поджигая пучки камыша, боясь упасть - тогда волки и накинутся, вон вожак уж изготовился.
- Ах ты, гад! - Максим резко шагнул вперед, ткнул матерому волчищу факел в морду так неожиданно, что тот не успел увернуться и взвыл от боли и страха перед огнем. - Ага, подпалил я тебе усы, мать твою, перемать…
А сам думал: хоть бы до околицы добраться, не набросились бы раньше времени. Кончится гать - кончится и камыш, тогда - шабаш, пропал Максим Дружников… И когда нечего уже было жечь, Максим поджигал и бросал в сторону волков спички. Хилый огонек вспыхивал на секунду и тут же затухал на ветру, и волки уже перестали опасаться огня, но за спиной Максима забрехали собаки, и вскоре он уперся спиной в закрытые жердяные ворота на дороге. Кулем перевалившись через ворота, бросился, спотыкаясь, к домам. Волки не посмели войти в деревню, потому что в ней стоял сплошной лай собак, учуявших зверей.
Максим ввалился к Бурдаковым вместе с клубами морозного пара и глупо засмеялся, привалившись к косяку: спасен! Значит, долго жить будет.
Через две недели Максим Дружников приехал в Шабалинскую школу с утра в субботу. На подводе вновь были дрова, на сей раз сосновые. Он деловито завел Серка во двор, сгрузил дрова.
Павла увидела Дружникова из окна, объявила перерыв - все равно ребята хоть и сидели смирно, а вытягивали шеи, смотрели, что там во дворе делается. И только Павла объявила переменку, все мальчишки повскакивали с мест и ринулись во двор. За ними - девочки.
- Дети, дети! - кричала с крыльца Павла. - Оденьтесь, пожалуйста, простудитесь!
Но ее никто не слушал. Одни гладили по морде Серка - знали о его прошлогоднем геройстве, другие начали помогать Дружникову. Чурбаки, что по силе, мальчишки носили, а те, что потяжельше, катили по земле. Раечка Дружникова подбежала к отцу, прильнула к его руке. Дружников нагнулся, поцеловал девочку, что-то ей сказал, и та звонко рассмеялась. И Павла, глядя на них, впервые подумала, что ее Витюшка не может приласкаться к отцу, он его ни разу не видел.
Дружников отошел от детворы, поздоровался и сказал, отводя в сторону взгляд:
- Это… Павла Федоровна, вы бы отпустили ребятишек домой, а после обеда пусть придут, я к тому времени дровишек наколю, а они потом поленницу сложат. Для них же дрова, вот пусть и поработают. А это… - он потупился и протянул лукошко с мороженой рыбой, - это на ушицу вам.
- А что? Мысль интересная, - улыбнулась Павла. - Я так и сделаю. Все равно сегодня суббота, вот и закончим занятия пораньше. - Ребята, - позвала она учеников.
Когда дети подошли, она объяснила, что дальние могут идти домой до понедельника, а шабалинским надо будет после обеда одеться во что похуже и придти к школе.
- Максим Егорович обещал дрова наколоть, а мы сложим их в поленницу. Согласны?
- Ура! - завопили ребятишки, одевшись, сиганули от школы в разные стороны.
Павла побежала к Симаковым, чтобы попросить у Евдокии муки да пару яиц: она затеяла попотчевать помощников блинами. Евдокия дала, а когда Павла заикнулась, что все отдаст, как купит, замахала возмущенно руками:
- Что вы, что вы, Павла Федоровна! Каки счёты, вы ж детей наших уму-разуму учите, мои-то сорванцы только про вас и говорят, - и похвалила. - А дрова будут разгружать да прибирать - дело хорошее, пусть к делу привыкают, не городские, мужицкие дети.
Павла пекла блины и, поглядывая иногда в окно, любовалась Дружниковым - ладным, ловким, сильным. Он разделся до рубахи, и под ней перекатывались бугристые мускулы. Не любоваться Дружниковым было невозможно: он не просто работал - красиво работал, разваливая с одного удара чурбаны пополам, а потом четкими и точными ударами разбивал те половины на ровные и почти одинаковые поленья. И пока подоспели ребята-помощники, он успел наколоть огромную кучу дров. Павла вместе с ребятами принялась таскать дрова да складывать в сарае поленницу, а Витюшка деловито подбирал щепки и тоже носил их в сарай. Он недавно научился ходить, и ходил медленно, осторожно и важно, вперевалку, лицо у него было серьёзное и насупленное, и когда девочки пытались с ним заигрывать, сердито замахивался на них кулачком. И почему-то лишь Раечке Дружниковой доверчиво подавал руку, когда она хотела поводить его по двору.
