Евгения Изюмова - Дорога неровная
И тут судьба сжалилась над Павлой.
Вечерами Павла, переделав домашние дела, выходила гулять с сынишкой в небольшой скверик, расположенный неподалеку от их дома. Она забиралась в самый потаенный уголок, садилась на скамью и думала свою невесёлую думу. Там, в скверике, однажды и встретила Илью Григорьевича Урбанского, бывшего своего учителя. Урбанский прогуливался медленно по аллеям, тяжело опираясь на палочку, не глядя по сторонам. Вероятнее всего и не заметил бы Павлу, если бы та не окликнула его: Урбанский ей всегда нравился.
- Илья Григорьевич! - Павла поспешно вскочила и бросилась к учителю.
Урбанский несколько секунд всматривался в лицо молодой женщины с ребенком на руках, вспоминая ее, вспомнив, широко улыбнулся:
- Паня? Да ты ли это? А это чей отрок у тебя?
Павла покраснела и еле слышно сказала:
- Мой сын.
- Ого! - Урбанский приоткрыл одеяльце и посмотрел на малыша. Витюшка тут же проснулся и сердито посмотрел на незнакомца, дескать, зачем разбудил. - Ого! - рассмеялся Урбанский. - Какой серьезный молодой человек. На тебя, Паня, похож.
Павла покраснела еще сильнее, не зная, о чем говорить с учителем, жалея уже, что окликнула его, но Урбанский сам предложил присесть, и начал расспрашивать её о жизни. Молодая женщина сперва смущалась, а потом поведала Урбанскому всё без утайки, даже о том, что готова покинуть родной дом.
Урбанский слушал внимательно, покачивал головой, то ли осуждая, то ли сочувствуя, наконец, сказал:
- Тебе учиться надо, Паня, недоучкам несладко живется. Можно, конечно, и на заводе где-нибудь хорошую профессию приобрести, да ведь не для тебя это, натура у тебя иная. Знаешь, я, кажется, могу тебе помочь. Я, хоть и не учительствую: болею, но с Павлом Ивановичем Сырневым знакомство веду, и он до сих пор в педучилище директором. Так вот он мне как-то говорил, что при училище организуются ускоренные курсы для подготовки учителей начальных классов, но самое главное, я думаю, для тебя - главное, а не для дела, что слушатели этих курсов получают такой же диплом, как и студенты, прошедшие полный курс обучения. Тебе легче будет работу найти, а вообще, я думаю, такие курсы не дают настоящего образования, которое должен иметь учитель. Но стране, как пишут в газетах, нужны свои молодые кадры, вот и развелось множество всяких курсов, откуда выпархивают специалисты-скороспелки, от их работы потом, пожалуй, один вред… - и Урбанский тяжело вздохнул. - Ты сходи завтра к Сырневу, мне кажется, занятия или должны начаться, или уже начались, ну если и начались, ты - девочка умная, догонишь. Сырнев, думаю, поможет тебе.
Павла на следующий день так и поступила. Сырнев её встретил приветливо, и Павла во второй раз вслух - теперь это далось намного легче - поведала о своих злоключениях. Сырнев пожурил её, однако в просьбе не отказал: занятия начнутся через неделю.
- Только, Паня, слушатели курсов будут направлены в сельскую местность, - предупредил Сырнев. - Некоторым это не нравится, может, и ты хочешь в городе работать? Тогда эти курсы тебе не подойдут.
- Что вы! - вскричала испуганно Павла. - Я согласна поехать и в деревню, ведь и там есть дети, учить их тоже надо!
- Ну, вот и хорошо, - улыбнулся Сырнев и вызвал секретаря, сказал, чтобы Павлу включили в список новой группы. - И вот еще что, - добавил он, подумав, - оформите Ермолаеву и на получение стипендии.
Павла возвращалась домой окрыленная, она впервые за долгое время шла, высоко подняв голову, открыто улыбалась всем прохожим, дышала крепким морозным воздухом, измученная душа её пела, тенькала, как синица, которая прыгала по кусту сирени в саду. Павла побродила немного по узким, проложенным в снегу тропкам, и, почувствовав, как набухают молоком груди - пора кормить сына, направилась домой.
Ефимовна не очень обрадовалась, что Павла вновь будет учиться: «И чего ей это ученье далось? Шла бы на фабрику какую-нибудь, все-таки рабочим лучше живется». Однако стипендия дочери, хоть небольшой, но все же прибыток дому, поэтому ей подумалось: «Ну, хоть не совсем на моей шее будет, хоть мальчишке на молоко, и то ладно…» И впервые за то время, как Павла вернулась домой, Ефимовна не выразила вслух своего отношения к желанию старшей дочери вновь учиться. Впервые пришла в голову и мысль, что, может быть, и она виновата в неладной судьбе дочери, но в чём виновата - не додумала.
Для Павлы время полетело легко и стремительно. Занятия шли по очень плотному расписанию, но молодая женщина занималась так старательно, что шла вровень со своими молодыми сокурсниками, недавними школьниками. Прошла зима, наступила весна, и в конце августа учеба на курсах завершилась. Молодым учителям хватало времени лишь добраться до места будущей работы, немного оглядеться-обустроиться, и сразу же начинать занятия с детьми. Всем предстояло выехать в сельские школы, но это не было неожиданностью - каждый ещё до поступления на курсы знал, где потом предстоит работать. Некоторые возвращались в родные места, Павле же выпало ехать в Верхне-Тавдинский район, конкретное направление предполагалось получить в местном райотделе народного образования. Сокурсники сочувствовали Павле: едет в такую даль, где, говорят, чуть ли не медведи по улицам бродят, и добираться надо через Свердловск, оттуда есть железная дорога-однопутка в Верхнюю Тавду, от Тюмени же вряд ли есть туда хотя бы грунтовая дорога.
Павла узнала о Верхней Тавде из газеты, в которой прочла об убийстве 3 сентября 1932 года пионера Павлика Морозова. В окрестностях Герасимовки, где жила семья Морозовых, действовала банда братьев Пуртовых. Отец Павлика, Трофим, председатель сельсовета, был связан с бандой и снабжал местных богатеев, разумеется, не бескорыстно, справками о принадлежности к беднейшему крестьянству. Когда Трофима Морозова разоблачили, Павлик был одним из свидетелей по его делу. Мальчишка он был честный, вожак герасимовских пионеров, отца он, конечно, любил, хотя пьяный Трофим бил и жену, и детей. Однако считал, что отец не должен был помогать бандитам, которые держали в страхе всю округу, поэтому рассказал на суде всё, что знал о связи отца с бандитами. Кулаки, лишившись возможности избежать раскулачивания, процесс которого шёл полным ходом, не смогли простить Павлику свидетельства против Трофима и приговорили мальчишку к смерти. Воспользовавшись тем, что мать его, Татьяна Морозова, уехала с обозом зерна в Тавду, бабка, мать Татьяны, позвала Павлика и его младшего братишку Федю в лес за клюквой, где ребят поджидали дед Сергей и дядя Данила - родня мальчишек по матери. Всё бы, наверное, так и осталось тайным, если бы не феноменальная жадность бабки: не выбросила она нож, которым Данила убил племянников, не сожгла окровавленную одежду мужа и сына… К месту гибели ребят милиционеров привёл их пёс Китай, наверное, он мог бы сразу рассказать об убийцах, но пёс - бессловесное существо. Но убийц всё же нашли. И наказали. Растреляли и кулака, который чуть не задушил герасимовскую пионерку Мотю Потупчик только лишь за то, что увидел на ней красный галстук. Когда в Герасимовске был организован колхоз, то его назвали именем убитого пионера Павлика Морозова.
Полвека спустя имя Павлика вновь запестрело на страницах газет по милости тех, кто хотел на перестроечной пене восьмидесятых годов ХХ века взлететь на вершину власти: мальчишку называли предателем, отцеубийцей. Но при этом почему-то не называли убийцами его убийц: деда по матери, Сергея, и брата матери - Данилу, не проводили аналогии с подобными случаями в период Великой Отечественной войны, когда дети шли против отцов-предателей. Просто Павлика Морозова сделали чёрным символом эпохи Сталина, культ личности которого старательно разоблачали те, кто рвался к власти. Но о том, как имя Павлика втаптывалось в грязь, Павле не суждено было узнать. И слава Богу!
Павла ничуть не печалилась, что предстоит ехать в Верхнюю Тавду: чем дальше от дома, тем лучше, а на проезд ей деньги выдали. Мать хоть и всплакнула на прощание, а всё же, наверное, рада, что Павла уезжает - двумя едоками в доме будет меньше.
- Пань, а почему поближе не дали работу-то? В Успенском али в Богандинке, а то в Велижанах? - спросила Ефимовна.
- Я сама попросилась туда, - ответила коротко Павла.
- Далеко-то как, Панюшка, и Витьке всего восемь месяцев, как ты там с ним одна? - мать вытерла слезы уголком платка. - И не наведаться к тебе, дорога дальняя, денжищи-то какие на одну дорогу надо, и тебе приехать - расходы-то какие. И помочь тебе ничем не смогу, - а сама сердито подумала: «Может, и хорошо, что далеко будет, вот ведь какая: сердце у ней, что ли каменно - не поплачет даже, может, навсегда уезжает. На могиле Егора, хоть и знает сейчас, что он ей - неродной отец, плакала, а тут - ни слезинки не проронила».
Павла будто подслушала ее мысли, сказала слегка улыбнувшись:
- Да ладно тебе, мама! Не надо мне твоей помощи, а я, если смогу, пришлю денег, там, в деревне, наверное, немного денег понадобится.
