Евгения Изюмова - Дорога неровная
- Эх, Федоровна, - гудел довольным басом Симаков, - боле баско ты, милушка, поёшь, и хотя учительша ты, спасибо, что не гнушаешься нас, землепашцев.
Вдруг распахнулась дверь и на пороге возник заснеженный Андрюшка Воронов, живший рядом со школой.
- Пал-Фёдна! - возвестил он с порога. - А там к вам какой-то дядька приехал, у нас дожидатца, - и выскочил на улицу, где ожидали его мальчишки-дружки: взрослые празднуют, домой не загоняют, то-то приволье сорванцам побегать по улице, поваляться в снегу да подшутить над подвыпившим прохожим.
Павла надела старенькое свое пальтецо «на рыбьем меху», накинула шаль, купленную в городе на рынке, ноги сунула в валенки, которые ей накануне праздника неожиданно привез Максим Дружников. Он часто бывал в школе: его избрали в родительский комитет от Четырнадцатого участка, расположенного в двух километрах от Шабалино, и дети оттуда ходили в шабалинскую школу, а не в Жиряково. Таких пришлых, не шабалинских, было много, и Павла настояла, чтобы детей из близлежащих деревень или привозили ежедневно в школу взрослые, или же устраивали ребят кому-либо на постой в Шабалино. С Четырнадцатого детей чаще всего возил Егор Артемьевич Дружников, отец Максима, но под Новый год приехал Максим. Зашел к Павле и молча протянул ей валенки, по-местному катанки. Павла попробовала отнекаться от неожиданного подарка, но Максим и бровью не повел, сказал только:
- Носите на здоровье, а то в ботиках ваших по нашему снегу не очень ловко ходить. Валенки батя мой скатал. Матери сделал обнову, заодно и вам, овечки-то у нас свои, - поставил валенки у порога и вышел, топоча сапогами.
И вот шла теперь Павла в этих валенках-катанках по улице, снег приятно похрустывал под ногами - его и впрямь навалило в октябрьские праздники с полметра. Валенки были серые, из некрашенной шерсти, и потому какие-то пегие, но лёгкие и удобные, мягкие - у Павлы таких сроду не бывало. Ей было весело, и она закружилась на дороге в вальсе, подпевая самой себе. Так бы и кружилась всю ночь, однако, нужно узнать, кто приехал, ведь никого Павла не ждала к себе.
У Вороновых также было шумно, пели песни, особенно старался Парфен Воронов, огромный мужичина, который отсутствие музыкального слуха заменял медвежьим рыком, ему казалось, что чем громче ревёт, тем красивее получается. И за столом - Павла сразу выхватила взглядом - сидел Иван Копаев, тоже весёлый, видно и ему с дороги да ради праздника поднесли чарочку.
- Батюшки, - ахнула Павла и привалилась щекой к дверному косяку. Вот уж кого не ожидала увидеть! Иван, как уехал из Тюмени, ни разу не написал, да и она, душевно переболев, редко вспоминала о нем. И вот появился нежданно-негаданно, каким только шальным ветром его сюда занесло?
- О, Пал-Фёдна! - вскричал хозяин. - А тя тут гость дожидатца. Садись и ты к нам, споем, - и грянул: - «Ревела буря, гром гремел!!!»
- Спасибо за приглашение, поздравляю вас с праздником, желаю счастья полон дом, - учтиво ответила Павла хозяевам, а в сторону Копаева повела бровями, сказала насмешливо. - Пошли что ли, гостенёк нежданный-негаданный, который хуже татарина.
Ивану не хотелось покидать шумное и обильное застолье, но подчинился. Во дворе Павла отдала Копаеву ключи от своей квартиры, велела:
- Ступай в школу, а я за Витюшкой.
У Симаковых она объяснила, что приехал земляк, забрала сына, который вместе с младшим Симачёнком возился у порога с двумя щенками.
- Федоровна, а ты давай его к нам, - предложил Симаков, - чай праздник, чего куковать будете вдвоем. Да споем с тобой, больно ты баско поешь, Федоровна, - дюжий хозяин обнял осторожно молодую женщину, стараясь не сделать ей больно.
- Спасибо, Василий Трофимович, мы пойдем, - с сожалением отказалась Павла, не придумав пока, кем она назовет Копаева.
Павла шла по заснеженной улице нарочито медленно, оттягивая момент встречи с Копаевым. Она вела Витю за руку, мальчишка, едва научившись ходить, отказался «ездить» на руках, и теперь важно переступал ножками, обутыми в старые валеночки, оставшиеся от симачат. Василий Трофимович принес валеночки, надел на ножки малышу, щекотнул его бородой:
- Носи, оголец, да будь молодец! - Витька тут же доказал, что он и сейчас молодец: сцапал Симакова за бороду обеими руками, тот аж скривился от боли, а потом засмеялся: - И чего это тебе так моя борода нравится? Как ни увидишь, так цепляешься! Видно, сбрить придется, пока совсем не выдрал.
Павла шла и не знала, как ей быть. Вот уже больше года живет в Шабалино и чувствует себя по-настоящему счастливой, хотя по-прежнему одинока. Конечно, есть в деревне неженатые парни, заглядываются они на молодую учительницу, но Павла не спешила спутать себя семейными узами, ей и так хорошо жилось с сыном. И даже думать не думала об Иване. Он был где-то там, в прежней жизни, а здесь жизнь была иная. И вот он появился. Казалось, радоваться надо: приехал, хоть не венчанный, но муж, отец её ребенка, а радости не было. В душе - одна пустота, заполнявшаяся раздражением, чем ближе подходила к дому. Но едва перешагнула за порог, увидела его, исхудавшего, бледного, грязного, такого беспомощного, и жалость тронула сердце… Ох уж эта женская жалость!
Павла затопила печь, нагрела воды в ведерном чугуне, разогрела щи. Когда вода нагрелась достаточно, заставила Ивана вымыться хоть немного, мол, потом и в баню сходит. А есть он не стал: сыт вороновским угощением.
Иной постели, как единственная кровать, у Павлы не было, постелить Ивану на пол - нечего, и она, уложив спать Витюшку, легла и сама, сказав, что Иван может пристроиться рядом с краю. Сжалась вся в комок в ожидании, как поведет себя Иван. А тот долго лежал молча, потом начал сбивчиво рассказывать о своих мытарствах на Сахалине, о безденежье и голоде. Павла слушала, и жалобы Копаева совсем не трогали её сердце. Иван осторожно положил ей руку на грудь, и она почему-то не отбросила её. Тогда Иван стал ласкать Павлу более смело, и женщина вскоре потянулась к нему: её тело истосковалось по мужской ласке. Она приняла эти ласки с неожиданной для себя жадностью. Наконец Иван, утомлённый и успокоенный, заснул, обняв Павлу худой рукой. Он приник к ней словно ребенок после долгого плача, ожидая от неё помощи и защиты. А молодой женщине эта рука вдруг показалась невыносимо тяжелой, и она осторожно сняла её с груди, отодвинулась подальше. Павла поняла, что чужой, совсем чужой, чуть ли не случайный мужчина делил с ней сегодня постель, и теперь, когда всё было позади, она поняла, что нет уже у неё к Ивану ни любви, ни тепла, и жалость, что вошла в её сердце, исчезла с последними его ласками. Павла жалела уже, что поддалась на ласки Копаева.
Утром, покормив Ивана, Павла строго сказала:
- Уезжай, Иван. Не надо тебе здесь оставаться.
- Дак, Пань, я же насовсем приехал, - забормотал растерянно Копаев. - И ты приняла меня ночью, Пань, - он шагнул к ней с явным намерением обнять. - И Витьке ведь отец нужен.
Павла отшатнулась брезгливо:
- Нет-нет, уезжай. Я одна Витюшку подыму. А к тебе у меня ничего не осталось.
Иван заморгал удивленно, в его глазах закипали слезы.
«Господи! - все возмутилось в душе Павлы. - И я любила этого слюнтяя!»
У ребят начались каникулы, но Павла, чтобы не видеть, как Иван уезжает, решила все же позаниматься с отстающими, потому отвела сына к бабушке Вороновой, у которой всегда при необходимости оставляла Витю. Заодно попросила Андрюшку Воронова созвать ребят в школу. Перед уходом сказала Копаеву, что в район отправляется колхозная подвода с молоком, с ней он и может уехать.
До конца занятий Павла не заходила в свою квартиру, боясь новых слез Ивана. А вернулась - и остолбенела.
Иван сидел, как ни в чём ни бывало, на чурбаке перед печью, строгал из куска сосновой коры кораблик. А рядом с ним на коврике сидел Витюшка. Увидев Павлу, Иван улыбнулся:
- Во, Витьша, и мамка наша пришла!
Но Павла не приняла его улыбки, нахмурилась:
- Иван! Я утром совсем не шутила! Уезжай!
И он понял, наконец, что Павла и впрямь не шутит, посерьезнел.
- Ну, куда же я, на ночь глядя, поеду?
Вероятно, Копаев рассчитывал улестить Павлу ночью в постели, однако Павла отвергла решительно его намерение, и вторую ночь они спали отдельно. Вернее, спала Павла, а Иван просидел у дверцы печи, прокурил всю ночь. Лишь на рассвете вышла на кухню Павла.
- Ну, чего расстраиваешься? - спросила миролюбиво. - Все равно у нас жизни не будет. Опять умотаешь куда-нибудь. А я опять - ни жена, ни девка. Уезжай.
- А Витька?
- Что - Витька? Ты о нем думал, когда уезжал? Ты о нем думал, когда не писал? Вот приехал, а сыну даже конфетку не привез. И ведь не вернулся бы, если б удача тебе была. Удача, Ваня, к работящим приходит, а к лодырям - нет. Работать ты не любишь. Ищешь, где бы денег было больше, а работы - поменьше, а так не бывает. Деньги заработать надо. Ты лучше учительствовать куда-нибудь в деревню иди, все при деле будешь. Учителей на селе уважают.
