Елена Серебровская - Весенний шум
— Ничего не сделала… А впрочем… — Она вспомнила разговор с Геней и тотчас рассказала о нем Козакову.
После занятий Маша поехала в редакцию. Увидела на двери вывеску «Отдел учащейся молодежи» и вошла.
— У вас подготовлена к печати одна статья, которая может очень подвести газету, — сказала Маша заведующей отделом, молодой женщине с подстриженными под горшок прямыми светлыми волосами. — Придется вскоре давать опровержение, если напечатаете.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала заведующая отделом. — Мало ли какие статьи подготовлены к печати, докладывать вам о них я не имею права.
— Вы не докладывайте, я сама расскажу вам, о чем может быть эта статья и кто ее автор, — поспешно сказала Маша.
И она рассказала о том, что узнала от Гриши Козакова. А после рассказала, за что злится на нее Игорь Курочкин, который и знать-то ее хорошенько не знает. Маша умолчала только об одном — о своих догадках по поводу того, откуда узнал Курочкин о ее разговоре с членом партбюро.
— Хорошо, мы еще раз проверим эти факты, — сказала заведующая отделом.
Курочкин имел в редакции добрых знакомых, он сам не раз выступал в газете. Узнав, что на его пути возникла какая-то преграда, Курочкин начал «воспитывать» сотрудников редакции, уговаривать, разъяснять. Он делал всё, чтобы статья увидела свет.
И все-таки статья не была напечатана.
Но слишком рано радовалась Маша Лоза. Не такой человек был Игорь Курочкин, чтобы прощать кровные обиды, а «болтовню» Миронова и Лозы он рассматривал именно так.
Лидин доклад на кружке прошел успешно. В обсуждении участвовали многие студенты, аспирант Антон Рауде и двое преподавателей. Лида изучила материалы министерства земледелия и лесных угодий того периода, архивов Третьего отделения. При небольшой дополнительной работе доклад мог превратиться в интересную статью для «Ученых записок» университета. И руководитель кружка сказал об этом в заключительном слове.
Сошников в течение всего доклада и затем пока шло обсуждение сидел неподвижно. Он смотрел то на Лиду, то на сидевшего рядом с преподавателем Антона Рауде, смотрел и молчал. Когда обсуждение закончилось и они все трое — Лида, Маша и Иван — вышли на набережную Невы, Лида спросила:
— Ты что, Ваня, плохо себя чувствуешь? Вид у тебя какой-то…
— Понимаете, девушки, — сказал Иван, глядя куда-то далеко через Неву, — странное бывает у меня ощущение: вдруг заболят, заноют пальцы на правой руке, которой нет. Видимо, это какие-то нервные окончания хулиганят, не знаю, но ощущение очень неприятное. Хочется почесать пальцы, а их-то и нет!
— И надо же, чтобы это случилось на моем докладе, — грустно сказала Лида. — Наверно, такой был доклад, что от него все ноет.
— Нет, твой доклад тут не повинен, — поспешил перебить ее Иван. — Тут причина совсем не в докладе, дорогие вы мои девчата. Тут причина во внутренней борьбе между юристом и фантазером, между приверженцем точных улик и просто человеком, который чувствует истину, вовсе не имея ее доказательств.
— О чем ты говоришь, Ваня?
Вместо того чтобы отвечать, Сошников обнял за плечи обеих девушек, шедших справа и слева от него, обнял остатками своих искалеченных рук и сказал:
— Лидин доклад безусловно интересен и перерастет в научную статью. Но давайте отвлечемся немного. Предлагаю сходить в кино, посмотрим еще раз «Чапаева».
* * *— Мария, тебя вызывают на бюро факультета, — сообщил Гриша Козаков.
— Зачем?
— Видимо, продолжение той истории со статьей, которая не пошла. Я пойду с тобой как комсорг.
И вот они на бюро. Знакомые лица — всё свои студенты с разных курсов. Многие из них знают Машу, они аплодировали известию о том, что у нее дочка родилась. Сейчас они все сидят серьезные, без улыбок. А секретарь бюро просто мрачен.
Бюро заседает вечером, а вешалка закрывается в восемь часов. На всякий случай Лоза и Козаков пришли в верхнем. Маша расстегивает пальто, снимает резиновые ботики и ставит их под свой стул. Сейчас начнется заседание.
— К нам поступили сигналы о недостойном поведении комсомолки Марии Лозы, — говорит секретарь, открывая заседание. — В основном ради этого вопроса я и собрал внеочередное бюро. Лоза приносила в университет и показывала ребятам белогвардейскую литературу. Была близко связана с врагами народа и получала от них ценные подарки. Распространяла аморальную теорию безотцовщины. Все эти поступки заставляют нас ставить вопрос об исключении Марии Лозы из рядов комсомола.
— С ума сошли! — бормочет Гриша Козаков.
— Это все неправда! — выпаливает Лоза, не дождавшись, когда ей дадут слово.
— Давай не устраивай дезорганизации, — мрачно говорит секретарь. — И прошу вас, товарищи члены бюро, подойти к этому вопросу безо всякого лишнего либерализма. Прошу приступить к обсуждению.
— Может, вы дадите мне слово? — спрашивает Маша.
— Слово имеет Лоза.
Маша говорит бурно, сбивчиво. Какая ерунда — обвинить ее в распространении белогвардейской литературы! Ничего подобного она никогда в руках не держала.
Еще глупее обвинение в безотцовщине. Они хотят осудить ее за то, что с ней приключилось несчастье, что плохой человек обманул ее? Что касается «врагов народа» и «ценных подарков», то тут, видимо, речь идет о подаренной ей книжке стихов. Книжку подарил автор, поставив сверху свой автограф. Видела она этого автора на квартире у отца своей дочки, всего два раза. Откуда она знала, что он окажется врагом народа? Ничего вражеского он при ней не говорил. Обвинение высосано из пальца.
— Постой, постой, — перебивает ее секретарь. — Как это ты не распространяла белогвардейской литературы? А поэма про последнее свидание? Кто ее автор?
— Автор ее действительно живет в эмиграции. Это стихи не о политике.
— Не имеет значения. Откуда ты достала их?
— Переписала у отца своей дочки режиссера молодежного театра Семена Григорьича Маркизова.
— Итак, ты не отрицаешь, что приносила в университет переписанную поэму этой белоэмигрантки. И книги с надписями от врага народа получала, не отрицаешь. А насчет безотцовства — вот если б ты вышла замуж за эти два года, мы бы не обвиняли тебя. Ты же могла выйти, а не вышла. Значит, не хочешь семью иметь. В общем, заявление было правильное. Хорошо, что нас вовремя предупредили.
— Заявление писали клеветники; Кто его автор? — Этого мы тебе не имеем права говорить.
— Ну так я сама скажу: автор его Курочкин или кто-нибудь из его приятелей.
— Слово имеет комсорг группы Козаков. Дай характеристику Лозы.
Гриша очень взволнован. Веснушчатое лицо его покраснело и стало почти одного цвета с огненными волосами.
Он начинает свою речь с того, что называет Лозу лучшей комсомолкой их группы, наиболее принципиальной, честной, порядочной, хорошим товарищем и прилежной студенткой. Гриша категорически против исключения Лозы из комсомола, он не видит для этого никаких оснований.
— Ты не видишь, а кое-кто постарше тебя видит, — замечает секретарь. Он, видимо, тоже взволнован не меньше Лозы и Козакова. Он — честный комсомолец, а вчера услышал от Антона Рауде в свой адрес такие обвинения, что просто испугался. Видимо, он плохо знает своих комсомольцев. Но теперь он будет непримирим.
— Кто хочет высказаться, товарищи члены бюро? — спрашивает секретарь. Но члены бюро молчат.
— Вы можете идти, обсуждать без вас будем, — говорит секретарь Лозе и Козакову. И они выходят.
— Идиоты, дискредитируют такой серьезный партийный лозунг, как повышение бдительности, — возмущенно говорит Гриша. — Если так рассуждать, то у кого хочешь наберется всяких пустяков. Кто-то его настращал, секретаря нашего, сам он не стал бы так. Он же тебя тоже знает. Он выбрал легкий путь, формальный. А чтобы настоящих врагов разоблачить, работать надо, изучать людей, проверять их на поручениях, на всем. Да и разве скажешь вперед, сколько их окажется?
