Илья Дворкин - Взрыв
Татьяна была единственной женщиной на КПП — да еще молодой, да еще красивой и доброй. И немудрено, что тайной любовью к ней переболели все. Как корью. Никита знал это. Естественно, знала и Таня.
Ведра всегда были полны водой. А дров напилено и наколото было бы лет на десять, если бы не взбунтовался Никита. Не хотел он лишать себя отличной утренней зарядки.
Дом становился постепенно своеобразным музеем солдатского творчества. Каких только поделок тут не было! И забавные фигурки, вырезанные из дерева; и плетенные из цветного провода корзиночки, шкатулки, абажуры; со вкусом сделанный бронзовый нож для бумаг с наборной рукояткой; очень красивые, с загнутыми носами домашние туфли; разнообразные рамы для Таниных рисунков; роскошные рога архара; тщательно выделанный рог для питья... Всего и не перечислишь. Причем все эти подарки делались тайно, прикладывалась только лаконичная записка: «Для Татьяны Дмитриевны».
Солдатам нравилась эта таинственность. Они играли в нее, как мальчишки.
Вася Чубатый безошибочно узнавал автора очередного подарка, удивлялся:
— Откуда они только время берут, дьяволы? Уж, кажется, передохнуть некогда, а поди ж ты! И что вы только с моими хлопцами делаете, Танечка! И что только женщина с нашим братом вытворяет! Каждый день свежие подворотнички, сапоги драят по десять раз на дню. Гиви Баркая усы отпускает. Слезно выпросил разрешение — какой, говорит, я грузин без усов! Ох, гляди, Никита, ох, гляди!
— Не надо, Вася, не смейся, — говорила Татьяна, — это они по невестам да по мамам тоскуют.
Никита даже научился по количеству подарков от одного и того же автора определять продолжительность влюбленности того или иного солдата.
Но, глядя на Ивана, он понял, что здесь совсем иное.
Иван с такой нежностью, с такой тоской и преданностью смотрел на Таню, что на мгновение в душе Никиты шевельнулась ревность. Но она тут же сменилась жалостью к этому чистому, очень одаренному, тонко чувствующему парню из крохотного городка Кологрив, что на реке Унже.
Безнадежная любовь...
А может быть, это прекрасно — первая и безнадежная? Может быть, это научит его ценить и беречь любовь другой женщины, которая должна, обязательно должна встретиться ему в будущей долгой его жизни...
— Да-а, рядовой Федотов, а еще пограничник! Так тебя, Ванюша, и из наряда, чего доброго, уволокут. Десять минут уже наблюдаю, а ты и ухом не ведешь.
Таня засмеялась и подбежала к Никите.
Иван по обыкновению покраснел:
— В наряде я не рисую, Никита Константинович.
— Ну, это руками, а в воображении-то? Бывает ведь?
Иван опустил голову.
— Бывает, — прошептал он, — только я с этим борюсь.
— Ну, давайте-ка, братцы, поужинаем. Я как две собаки голодный. Есть что-нибудь, Таня?
— Есть. Ребята на ручей ходили. Форель принесли.
— У-у-у! — оживился Никита.
— Никак нет! Я не буду, — вскочил Иван.
— Опять начинается? — Таня укоризненно покачала головой.
— Брось ты свои китайские церемонии, — посоветовал Никита.
— Никак нет. — Иван упрямо наклонил голову. — Я уже ужинал. — Он улыбнулся: — Я читал, что к работающему желудку приливает три четверти крови. За счет мозга. Лучше всего думается на голодный желудок.
— Ты хочешь сказать, что, съев эту форель, я вот тут же, на глазах почтеннейшей публики, поглупею на три четверти? — Никита расхохотался.
Таня и Иван тоже.
— Ну, вы личности творческие, вам голодать полезно. А мне после целого дня общения с одним очаровательным иностранцем необходимо подкрепиться.
Иван нахмурился:
— Да, тип... Когда он тут парня одного, грузчика, при мне саданул по печенке, у меня просто в глазах темно стало. Еле сдержался...
— Это ты мне брось — Никита говорил серьезно. — Что за дамские разговорчики: «еле сдержался»?!. Попробовал бы не сдержаться... Служба такая. Думаешь, мне целовать его охота? Ты ничего не заметил?
— Ничего. Во все глаза глядел. А он будто чувствует, скалится только.
— И я ничего, — задумчиво сказал Никита, — и все же сердце как-то неспокойно.
— И у меня, — сказал Иван.
— А ну-ка? — встрепенулся Никита. — Может, заметил что?
— Не знаю... Уж больно он суетился сегодня. Больше, чем обычно.
— В том-то и дело.
— А может быть, это просто кажется вам? — спросила Таня. — Оттого что он вам неприятен?
Иван пожал плечами.
— Может быть, — задумчиво сказал Никита, — может быть.
Он плохо спал в ту ночь. Вертелся, вздыхал. Шлепал босыми ногами по выскобленным доскам пола, часто ходил пить. Потом долго сидел на кузне, курил, глядел упорно в одну точку и не понимал: что такое творится с ним?
Утром он вновь обошел склад, внимательно оглядел штабеля ящиков. Конечно, он мог взять любой из них и проверить. Но что толку?
Ящики стояли одинаковые — яркие, чистенькие, с синими надписями по желтому фону.
На одном только виднелся едва заметный след пятерни. Видно, шофер какой-нибудь помогал грузить, оставил след вымазанной в машинном масле ладони.
Но Никита не поленился вскрыть его. Ничего. Урюк лежал плотной массой — оранжево-желтый, полупрозрачный, отборный.
Никита поставил ящик на место, отошел.
— Что-то ты, видать, заработался, — пробормотал он.
Три дня было относительно свободных, Никита помогал Тане по дому, тренировал солдат, которые после того знаменитого поединка слушались Никиту как господа бога, в рот ему глядели, будто знает он какое-то волшебное, петушиное слово.
Тренировались они с таким желанием, с такой радостью, что и Никите тренерские обязанности доставляли истинное удовольствие.
Никогда не подозревал он в себе педагогических наклонностей, даже удивился, обнаружив их. Удивлялся спокойствию своему, когда какой-нибудь новичок бестолково делал все не так, не понимал очевидных, казалось бы, вещей. Удивлялся радости своей, когда ученик схватывал сказанное на лету.
Особенно его восхищали успехи Гриши Приходько.
Ей-богу, он не радовался так собственным успехам в свое время!
А потом пришли наши автомобили за грузом, и стало не до самбо.
Как обычно, Никита присутствовал при погрузке. Первым на пятачок перед складами лихо влетел ЗИЛ с веселым, разбитным шофером лет сорока.
Он выскочил на землю, присел, разминая ноги, и улыбнулся так, будто выиграл международную автогонку.
Никиту поразили зубы шофера — ослепительно белые, какой-то странной, волчьей формы.
«Да, если бы у всех такие были, — ухмыльнулся Никита, — зубные врачи вывелись бы на земле».
Никита частенько помогал при погрузке, Бабакулиев этого не одобрял.
— Це-це-це! — качал он головой. — Инспектор-грузчик! Силы девать некуда, лучше с Приходько поборолся бы. Какое, понимаешь, уважение иметь будешь?
— Это в тебе восточные предрассудки голову поднимают, — смеялся Никита. — Помоги лучше, авторитету это не повредит. Авторитет такая штука: или он есть, или его нет. Работой еще никто авторитета себе не подрывал.
— Это не моя работа, — обижался Авез.
Он ходил важный, сосредоточенный, официальный — хозяин!
А Никита таскал ящики. Ах, хорошо поразмяться! Он схватил очередной ящик с урюком, как вдруг услышал голос:
— Эй, сюда неси! Эй, таможня, кому гавару!
Никита удивленно обернулся и увидел, что кричит тот самый шофер, приехавший первым. И лицо его было совсем не улыбчивым, а злым.
Никита поставил ящик на землю.
— Ты чего это? Боишься, груза на твою долю не хватит? — Никита взглянул из-под ладони: солнце мешало. — Не бойся, под завязку загрузим.
— А я гавару, сюда неси! — шофер даже ногой топнул.
Никита пристально поглядел на шофера.
— Ты чего это тут разоряешься? — спросил он. — Ты дома женой командуй, понял?
— Да я так... Понимаешь, думал, ближе ко мне... Я не командую, дорогой... — смешался шофер.
Никита удивился еще больше Он уже стоял около чьего-то грузовика, а до машины того, с волчьими зубами, было метров пятнадцать.
— Ты вот что: если голову напекло, иди в тень, посиди, — посоветовал Никита и передал ящик парню в кузове.
На миг мелькнула на боку ящика мазутная пятерня. Никита заколебался было. Но ящики все несли, наваливали друг на друга.
Никита попытался закурить. Руки тряслись, ломали спички, прикурить удалось с четвертой попытки.
«Худо, брат», — мимолетно, будто о ком-то другом, подумал Никита, жадно затянулся и тут же с отвращением скомкал сигарету.
Дым показался отвратительным, горьким, с каким-то мыльным привкусом.
Эх, если бы можно было вернуть то мимолетное мгновение, когда взгляд скользнул по тому проклятому меченому ящику!
«Кретин, ты думал, что самый умный и проницательный! Сказал бы Бабакулиеву! Васе Чубатому сказал бы! Ведь не зря же ты вскрывал этот чертов ящик! Почти вскрыл».
Никите показалось, что он говорит вслух, он огляделся. Ничего. Впереди спокойные затылки, сзади дремлющие лица. «Керим Аннаниязов! Это имя на всю жизнь как проклятие. Он неуличенный убийца. И он жив. И через двенадцать лет выйдет на свободу. Да и сейчас он жив, жив, ест, спит, дышит, двигается, а они нет, они нет...»
