Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
Мы посещали Габарита нечасто, но все же заглядывали — отдохнуть от трудов праведных, развеяться на свежем морском ветре, разговеться ранней свежатинкой — рыбой, нерпой да крабами. В этом деле он большой мастак: и добывать умел, и приготовить.
Володя Христофоров подарил ему вместо ворона пушистого сибирского кота Ваську, котенка, но он был с длинной шерстью и казался уже взрослым.
Дед погладил кота, дал ему жареной корюшки и уставился насмешливо на нас:
— Васькой кличут, говорите?
— Васька, Васька… — успокоил я деда.
— Эх ты, мотыга ясная — Самара — красны рукава! Да кошка же это!
— Как кошка?!
Непонятная его присказка «мотыга ясная» и «Самара — красны рукава» были из лексикона деда Мерилы, а это значило, что Габарит захотел нас совсем уничтожить за этакую некомпетентность.
— Ну, значит, не Васька, а Василиса, — нашелся Володя, и этот компромисс устроил всех.
Мы распаковали рюкзаки, дед сходил в сарай, принес полмешка корюшки.
— Вот и не голодные, — сказал он и бросил несколько штук сразу же запищавшей Василисе.
В доме запахло огурцами — несравненным ароматом этой вкусной рыбы.
Поведали мы Габариту о наших заботах. Нужно приличное ружье для похода по реке. Мерило обещал, да что-то молчит. Может, ревнует нас к Габариту?
— Все, говорите, обещает, все сулит? Да у него зряшных обещаний, что пропитых денег — куры не клюют!
— Вот у Олега Куваева, — рассказываю я Володе, — была новая бельгийская пятизарядка. Красивое ружье.
Дед посмотрел на меня укоризненно, как на последнего дилетанта:
— Да нешто орудию, как бабу, выбирать надо? За красоту? Эт ты у бабы смотри, где ноги, где грудь, где другие места и чтоб справно было… К орудию подход нужен. Найду вам — старое, зато не промахнешься.
— Одно старое у нас есть, шестнадцатый калибр, — вставил Володя.
— Видал я ваш шестнадцатый! С него только в слона стрелять, да и то с пяти метров… Никакой тебе миниатюры!
— Что ж, купим.
— Эт зачем? Так берите, — возмутился Габарит. — Деньги не надо. Не были богатыми и не хрен начинать!
…Утром мы достали нашу немудреную карту. Габарит смотрел на нее, смотрел, ничего не понял.
— Лучше я вам по-своему нарисую, — сказал он.
Он долго и старательно корпел над большим листом бумаги, один раз даже взял в рот фломастер, забыв, что это не карандаш.
Двадцать лет провел на Реке дед Габарит и теперь вспоминал названия рек, речушек, сопок, висок[9], озерков, стоянок, зимовий. И рисовал в одном только ему известном масштабе.
— От первой избушки скоро прижим, потом вот еще два прижима — тут гляди в оба. Река она хорошая, нестрашная, все от того, какая вода пойдет. Если большая вода, плохо это, малая — тоже плоховато, а вот надо чтоб в самый раз, средняя чтоб была — и коряги видны, и течение не такое уж… Да от вас это не зависит, как уж повезет.
Дед ходил по комнате не спеша, весь в воспоминаниях. На ногах его были «прощайки». Так называются боты марки «прощай молодость». Они послевоенного изобретения, держались долго, а потом остались в торгсети.
Ходил он твердо, не шаркал, ногам его в этих ботах было тепло.
— Ах, бляха-муха, невезуха, вот мне бы с вами! Зверья-то там да рыбы… во! И птицы, птицы полно! Глухарь да рябчик в тайге, где поглуше, а к реке жмется утка, гусь, гагара. На гагару пороху не тратьте… прок-то… и никакой тебе миниатюры!
Он тыкал заскорузлым пальцем в неимоверно расчерченный лист:
— Вот тут был дом непонятного виду, сейчас, может, завалился, тогда еще ветх был… давно его строили, до революции. И сделали там склад для хранения мягкой рухляди — мехов да шкурья. От этого дома тропы в тайгу сохранились и сейчас, если надо будет.
(Были мы на том месте. Поселения нет. Замшелые бревна от разрушенных временем домов. Кладбище. Трава высокая на жирной земле. Почему-то всегда на том месте, где когда-то было жилье, растет высокая, в рост человека, густая трава, какой нигде вокруг в другом месте не увидишь.)
Тропы в тайгу нам, конечно, не нужны, у нас одна дорога, своя — Река.
— На Реке хорошо смотреть надо, где и что… не суетись, вода ведь тоже помощник, она подскажет, ее понимать надо… Главное — олимпийское спокойствие. И не торопись, не торопись, вода вынесет. Тише едешь — зато приедешь, не потеряешься…
Дед Габарит любит Реку и скучает по ней. Приехал он в Магадан из-за старухи, а сейчас живет один, и мы не спрашиваем его почему. И не спрашиваем, почему он на Реку не может вернуться… ни к чему это. Если б мог — вернулся б, чего уж тут неясного…
Володе, который был на пороге важных событий в личной жизни, дед советовал:
— Главное, не держись за одну, не то скука и тоска сведут тебя в могилу.
И, глядя на грустного Володю, вздыхал:
— А я вот в тоске много ем… характер такой.
Наутро Габарит выступал с новым кредо:
— Главное, не шатайся от одной к другой… не ищи, где теплее.
Чувствовалось, что этот вопрос дед для себя окончательно не решил, и мы так и не узнали, при чем тут старуха, и почему он уехал из Омолона, и каким образом Володе следовать его противоречивым советам.
Зато нам пригодилось его меткое ружье, и его секреты ловли рыбы, и разные способы обосновываться на земле и на воде капитально. И, вспоминая помощь его и его бескорыстие, мы думали о строчках Олега Куваева, о том, что «…в дальних поселках живут неприметные люди с тихим светом в душе. Этот свет неярок и становится заметен тогда, когда смотришь на него сквозь линзу доброжелательности и ум твой не отягощен суетой. Такие люди есть, конечно, и в больших городах. Но в городах они теряются в многолюдстве».
— Надо бы помирить Габарита с Мерилом, — сказал Володя.
6
Любое хорошее предприятие сопровождает тысячи «если». «Если то…», «если это…», да еще «если…». И вообще, все было бы хорошо, «если бы» не было плохо… У нас разных «если» накопилось столь много, что с вылетом на Омолон мы задержались на десять дней. Это подстегивало на определенное сжатие сроков в работе непосредственно на Реке. Но до Реки мы еще не добрались.
Наконец, когда раздалось командирское: «Уйдите с хвоста! Я вам русским языком говорю! Вы что, из ИЛ-14 хотите ЛИ-2 сделать?!» — мы поняли, что находимся в самолете и сейчас полетим, и вся предэкспедиционная нервотрепка позади, и мы ничего не забыли, и снабжены и экипированы — лучше некуда. Была бы погода…
Погода была.
Через несколько часов мы приземлились на пустынной площадке сельского аэродрома, а к вечеру порт был закрыт на несколько дней из-за окрестных лесных пожаров — дымом затянуло полосу.
Планы наши распространялись не только на знаменитую Реку. Мы хотели спуститься с самых верховьев левого притока Омолона — Кедона (Кедон на всем 300-километровом протяжении безлюден, только звери и птицы — представьте, насколько это заманчиво!), а затем, дойдя до его впадения в Омолон, идти по Реке дальше, вниз.
Через час после нашего прилета в Омолон летчик-наблюдатель службы охраны лесов Алексей Петрович Поповченко (к нему у меня было два рекомендательных письма) предложил на вертолете осмотреть трассу нашего будущего маршрута по Кедону. Сам он только что прилетел с севера своего обширного района, очень устал, но Кедон внушал ему опасения, о которых я еще не подозревал.
Володя и Сергей занялись подготовкой к завтрашнему десанту на Кедон, а я вылетел с Алексеем Петровичем на разведку.
Мы летели больше трех часов.
Место нашей планируемой высадки было все в огне и дыму. Среднее течение относительно чистое, но Алексей Петрович поднялся к пилотам, и вертолет пошел над рекой к самому устью. Нижнее течение Кедона представляло столь же печальную картину, как и верховья.
Алексей Петрович вышел из кабины в салон, показал на иллюминатор:
— Смотри!
Я увидел широкий фронт огня, медленно съедающий холмистую неровность лесотундры так же, как огонь съедает бумагу, если ее не поджигать, а бросить на бумагу уголь или поставить на ней сигарету.
Пожар был низовым: он подбирался к речным зарослям ольхи и лиственничным лесам. Узенькая извилистая полоска воды выглядела струей из чайника, поливающей горящий дом.
— Вон туда смотри, — показал Алексей Петрович, — лось, видишь?.. А вот там олень, а тут… — вертолет шел насколько возможно низко, — волк.
Животные стояли в воде, недалеко друг от друга. Беда объединяла зверей.
Вертолет поднялся выше и взял курс на Омолон.
Алексей Петрович сидел молча, он был устал и отрешен. Я его понимал. Мы только что говорили о его возможностях. Но что он мог один, без людей и без техники? Как он мог помочь зверям и лесу в такой дали от поселка?
