Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Медленно вышел из тумана Егорчик — откуда–то совсем сбоку: похоже, что у него действительно сработала реакция на сухарь.
— И правда, учуял, — прыснул в кулак Витька.
Шеф слегка пожурил Мишу — не следует отставать от группы; мало ли что: туман, ущелья…
— Ничего опасного не случится, — хрипло проговорил Егорчик, разгрызая предложенный ему сухарь.
Витька, пожалуй, становился суеверным, потому что пробормотал отчужденно, так, чтобы не услышал Егорчик:
— Он таки накличет беду, этот одноклеточный оптимист!
Станислав в полной мере оценил мрачный Витькин юмор и от души засмеялся.
— Между прочим, ты свою чайку уже ошарашил? — спросил он у коллектора.
— Я ее съел, — серьезно ответил тот.
Станислав поднял вверх пятерню: ну, что я вам говорил!
Долго рассуждали, в каком направлении двигаться.
Наконец шеф во всеуслышание определил азимут.
— Вот так и будем потихоньку сваливаться к морю, — сказал он, плотнее пристегивая к руке компас. — Не робей, робяты, ужо скоро обогреимси!
Витька взглянул на него с любопытством: а он совсем не скучный, этот Юрий Викентьевич, и никакой он не тюфяк. Это Станислав от большого ума когда–то заявил.
Опять куда–то исчез Егорчик.
— А вон он уже по хребтину пошел, вон по хребтику! — показал Витька.
Сложив ладони рупором, шеф приказал:
— Вернитесь!! Куда же вы, вернитесь!!
Егорчик как–то замедленно повернул голову, явно услышав зов, но проследовал дальше, тихо и жутко растворяясь в белесом тумане, как дух в спиритическом сеансе.
В глубоком кулуаре, куда вскоре сошли, дико взвывал, припадая к снежникам, ветер. Мрачно желтели по сторонам будто оскальпированные склоны — весь травяной покров с них был снят свежим оползнем. Обнаженным «мозгом» виднелись в них напластования пород.
— Вот вам горизонт, — сказал Витька, — вы искали.
— Да, — сказал шеф. — Нужно будет сюда прийти.
— Когда?
— Ну когда… на днях.
— На днях нас еще никто отсюда не снимет?
— Может, и не снимет. Нужно приучать себя к мысли, что нам придется прожить здесь долго. Как долго? Не знаю.
Витька обескураженно притих. Шеф пожалел его задним числом, но утешать и обнадеживать все–таки не стал. В таких вопросах ясность прежде всего.
Станислав поскреб в раздумье тщательно выбритый подбородок: он постоянно за собой следил и терпеть не мог какой–либо внешней разболтанности в человеке, потому–то Егорчик особенно злил его своим неприкаянным видом.
— Куда же запропал этот дешевый софист с Пересыпи! — уже раздраженно выкрикнул он (родом Егорчик был из Одессы). — Найдет себе какое–нибудь приключение, а потом отвечай.
— Давайте покричим, — сказал шеф.
Долго кричали хором и врозь.
— Да нет, — сказал Станислав, — бесполезно кричать на таком ветродуе. Собственного голоса и того не слышно.
Ответа и впрямь не последовало.
— Перейдем на ту сторону, пока не поздно, вон туда влево, — предложил шеф, — там легче будет пройти и есть подобие какой–то растительности, кедрач какой–то…
— Вполне возможно, — согласился Станислав, — ведь это охотская сторона, тут растительность должна быть активней. Только спуска вон по тому раскисшему обрыву нам не миновать. Скверно, что там не за что придерживаться. Ну, так кто же смел?
Вызвался Витька. Он с громким щелчком отвел прочное лезвие охотничьего ножа, на рукоятке которого было вытиснено: «1500 лет Тбилиси», и, вонзая его для упора и поддержки в глинистый склон, начал неторопливый спуск, с омерзением прикасаясь лицом к сочащейся то липучей, то жестко нашпигованной щебенкой породе.
— Воистину техника на грани фантастики, — пробормотал шеф. — Ни ледоруба, ни завалящей веревки…
— «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» — поддел его Станислав цитатой из почтенного классика и приготовился к спуску, в свою очередь: тут же он беспечно добавил: — Завещание в рюкзаке. Никого не обидел. Вам оставляю свой маузер, которого не взял со шхуны, а Витьке, если возвратится в Москву, — самый массивный клык моржа с экзотической резьбой. Он давно его обхаживал.
Переправившись через ущелье, с полчаса шли молча, думая каждый о своем. Шеф подозревал, что думает каждый все–таки о Егорчике, бесследно растворившемся в тумане. И точно, Витька сказал:
— Если он зайдет по ущелью ниже, ему вообще невозможно будет соединиться с нами.
— Вон, кстати, и сам он, голубчик! — остановился Станислав. — Видите, шествует важно на той стороне? Каков!
До Егорчика, который внезапно поднялся из какого–то распадка по прямой было не меньше километра.
— Егорчик!! — пронзительно крикнул Витька.
Потом закричали все вместе, и эхо трижды поддержало и трижды усилило их голоса. Просто муторно сделалось.
На сей раз он услышал, остановился и замер.
— Не туда идешь! — очень хрипло и очень проникновенно втолковывали ему. — Там тебе не спуститься!! Поворачивай к ущелью!! Давай переходи к нам!!
Вряд ли он разобрал слова, но общий смысл криков, усиленных мощным резонансом ущелья, все же до него дошел. Он круто повернулся и широкими шагами начал спуск. Егорчик не мог видеть, что склон переходит в стометровый обрыв, а предупреждать уже было поздно.
Схватившись за жалкую веточку не то ольхи, не то кедрача, он смело шагнул в пустоту, надеясь найти там упор, и, очевидно, в последний миг его, как током, поразил вопль, вырвавшийся из груди шефа.
Витька стонал и раскачивался, обхватив голову руками.
Вдруг прекратив крик и остановившимися глазами наблюдая, как неторопливо, с сомнением озираясь, Егорчик подтягивает назад ногу, шеф коротко и нелепо выругался.
В высшей степени выдержанный человек, шеф не ругался никогда. Он вырос в интеллигентной семье. Он получил приличное воспитание. Он. был деликатен. Его ругань прозвучала трагически смешно. Но если бы Егорчик ее услышал, он умер бы на месте от разрыва сердца. Хорошо, что он не услышал тяжких бранных слов шефа, хорошо, что, наконец, уяснил, куда ему идти.
Станислав после нечленораздельного мычания повернулся к шефу и сказал:
— А вас допекло.
Шеф ничего не ответил.
— Бывает, — снисходительно проговорил Витька тоном житейски тертого человека.
Шеф посмотрел на Витьку с кривой усмешкой.
— Но, но, но, вы… юморист! Так что же, не будем терять времени, уже вечереет. Сейчас он нас догонит.
— У него ноги как циркуль, — сказал Витька. — С такими ногами я был бы чемпионом марафона.
Сквозь туман прорвался грузный рокот моря, и у всех разом вырвался вздох облегчения. Но как и повсюду на острове, берег здесь был скалист.
— Не то место, — прошептал Станислав с досадой. — Нам нужно левее.
Начинался хилый кедрач. Шеф подминал пружинистые ветви сапогами большого размера, утюжил их, как гусеничный трактор, но Витьке здесь доставалось. Да и Станислав то и дело чертыхался.
— Ну хорошо, — сказал шеф, благодушествуя, — обойдем кедрач по–над обрывами, — так будет длиннее, зато там этакий поросший травою серпентин и море сбоку для настроения. Если влетим в ольху, мне несдобровать по причине габаритов, зато вы, Виктор, возьмете реванш.
— Сдерешь с шефа шкуру, — засмеялся Станислав. — Там, где ты юркнешь мышкой, ему придется распинаться на каждом сучке.
— Я предложу путь в обход, — великодушно сказал Витька.
Егорчик меж тем не показывался.
Шеф часто озирался, что–то хмыкал себе под нос, произносил глухие междометия — видно, уже нервничал.
— Выйдем на тот взгорочек, покричим ему, — наконец сказал он.
— В который раз за сегодняшний день? — сухо спросил Станислав.
— Что — в который раз?
— Кричать будем?
— Какое это имеет значение?
— Ну что ж, кричите, раз это для ваших голосовых связок не имеет значения. Ваша забота, ваше право… Я кричать не буду.
Шеф остановился, несколько опешив.
— Собственно говоря, почему? — В его голосе внезапно пробился металл.
— Да так. Прежде всего, не нам ему нужно кричать, а пусть он покричит. Он хоть раз покричал?
Шеф сказал, пряча досаду:
— Послушайте, Станислав, войдите немного в его положение. Чувствует он себя среди нас этаким изгоем. Каждый пользуется случаем, чтобы отточить на нем свое остроумие. Вот он и сторонится коллектива. К тому же молодой.
Станислав был непримирим.
— К тому же самонадеянный болван. И кстати, дорогой шеф, любой коллектив только и может держаться на паритетных началах. Каждый должен вносить в общее дело вклад, равный вкладу, внесенному другими. Разве нет? Если человек в возрасте двадцати пяти лет, да к тому же окончивший вуз, не способен этого уразуметь, он только для того и годится, чтобы оттачивать на нем свое остроумие. А если он вдобавок еще и злобен, то, естественно, рискует вызвать ответное возмущение.
