Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Вдруг подал голос Миша Егорчик:
— Хорошая мысля приходит опосля.
Игнорируя его ценный вывод, Станислав возразил Юрию Викентьевичу:
— Да нет, там для шхуны неудобные подходы и камешки здешних позначительней. Взглянешь — и шею начинает ломить. На карте все верно помечено.
— А берег свободен?
— Не свободней, чем здесь. Одна сатана.
— Гм… Однако терять нечего, — подвел Юрий Викентьевич итог. — Завтра же и выйдем, а?.. Возражений нет? Тогда давайте приниматься за предварительные сборы.
Прежде чем начать укладываться, Витька вытряхнул рюкзак. Из него мотыльком порхнула желтенькая брошюра.
Станислав поднял ее и вслух прочитал название:
— «Как искать золото». — Он взглянул на Витьку без улыбки. — Ого, братец! Не намерен ли ты заняться в здешних теснинах поисками платины и алмазов? Или тебя будоражит преимущественно желтый металл?
— Меня все интересует, — покраснел Витька. — А вас нет? Вас только росянка?
— Будет вам, — примирительно сказал шеф. — Ну, золото — и золото. Все может быть. Геология — занудная штуковина. Как говорится, существует — и ни в зуб ногой. Сегодня золота нет, а завтра — очень просто — мы на него наткнемся. Нужно только искать. — Он взял у Станислава брошюру и отдал ее Витьке. — Не помешает.
Витька взглянул на него с подозрением: не смеется ли?.. Но если Юрий Викентьевич в душе и смеялся, то умел это скрывать. Лицо его было непроницаемо.
— Неужели тут можно найти золото?
— Найдите–ка мне, дружок, клочочек древнего фундамента здесь. Достаточно какого–нибудь — ну, предположим, гранитного уступчика. А в нем поищите кварцевую жилу. А потом мы потолкуем о золоте.
Вот сейчас он явно шутил. Но лицо его по–прежнему было серьезным.
Найти бы действительно тот древний фундамент Юрию Викентьевичу! Пожалуй, он обрадовался бы ему больше, чем самому золоту. Пожалуй, тот фундамент что–то прояснил бы в его работе по островным структурам. У каждого свое понятие о ценностях.
В конечном счете, Витьке тоже золото ни к чему. Тут важна увлеченность. Важен поиск. Самый его процесс… Не найдешь золота — найдешь росянку. Тоже, оказывается, может быть важно для науки. У Корсунской, например, ничего не сказано о росянке на этом острове.
Витька сунул брошюру на самое донышко рюкзака.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Шеф остановился, чтобы передохнуть. Даже он, опытный ходок, знавший многие острова Курил как свои пять пальцев, не мог предположить, что придется так трудно.
Во–первых, с самого утра навалился туман и потеряны были ориентиры. Станислав отклонился от пути, которым шел накануне: взял немного в сторону. Это в общем не пугало. Зная примерное направление, остров так или иначе они перевалят. Ходу здесь три, от силы четыре километра.
Во–вторых, сбившись с пути, они то и дело начали «окунаться» в трещины–ущелья, радиально сбегающие к морю от кратера. Растительностью остров не радовал и, сходя вниз или взбираясь на кручи, не за что было даже придержаться, сплошь ползли на четвереньках, под гнетом разбухших от сырости рюкзаков.
Неподалеку Витька изнеможенно вытирал лоб детским полотенцем, которое торчало у него под лямкой рюкзака вроде какого–то знака отличия.
«Вот кому скверно с непривычки», — подумал шеф. Правда, Витька говорил, что в школе занимался туризмом, но шеф презирал узаконенный туризм с его коттеджами для ночевок и безопасными маршрутами. Так и в школе, ходят с учителями по чинным стежкам–дорожкам, вдоль которых по обе стороны разноцветно блестят опорожненные консервные банки — никуда не свернешь, не заблудишься. Но для школьников такой туризм в самый раз: народ они еще малосильный, тепличный.
Наконец–то пошел сухой и ровный подъем на возвышенность, макушка которой терялась в тумане. Это, вероятно, водораздел. Будет легче. За ним начнется спуск — и, черт возьми, тогда опять не миновать ущелий.
Щебнистый склон уходил вверх полого, просто душа подпевала, так легко было подниматься. По обе стороны щебенка уже затравянела, защитилась подобием почвы, и в ней местами зияли почти неприметные дырочки, будто моль землю побила. Шеф заметил мышку. Она часто–часто поводила запавшими боками.
«Наверное, поблизости есть кедрач, — решил шеф. — А то чем же ей здесь питаться? Как вообще попали сюда мыши?»
Он еще подумал: на острове много живности, и тут же отметил с огорчением, что во всяком случае мышь — тварь несъедобная. Он не был ни брезглив, ни привередлив, охотно поедал здесь чаек, тогда как его коллеги позволяли себе эдак пренебрежительно крутить носами. Крутить–то они для вида крутили, а чаек вниманием жаловали: ведь в рационе отряда не было другого мяса.
Шеф по необходимости ел все, что не сулило явного отравления: к тому его давно уже приучила кочевая жизнь геолога. В ней бывало, что приходилось питаться травкой, корешками растений, подозрительно пахнущим мясом…
Не пренебрегал никакой едой и Миша Егорчик. Ему не случалось питаться травкой и тухлой убоиной, но у него от рождения был волчий аппетит. Вероятно, мать плохо кормила грудью — оттого и пошло. Егорчик оказался прорвой в смысле еды: сколько ни дай — все мало. Сейчас, когда отряд перешел на жесткую экономию продуктов, выпуклые пронзительно светлые глаза Егорчика как зажглись голодным огнем, так уже и не потухали.
Шеф остановился, подождал Витьку.
— Упарились?
— Немного есть, — признался тот.
— Сейчас достигнем верхотуры — передохнем, перекусим. — Шеф испытующе на него посмотрел. — У вас какие–то трения со Станиславом. Это почему? До сих пор ваши взаимоотношения меня, правда, не касались, но…
— Никаких трений, — возразил Витька; он был искренен: действительно, никаких трений. Он не припоминает ничего такого… такого, чтобы это могло броситься в глаза кому–то постороннему.
— Ну, допустим, — медленно сказал шеф и почему–то вздохнул. Он чувствовал симпатию к Витьке. Паренек привлекал его, может, и естественным в таком возрасте, но все же для шефа непривычным сочетанием детскости (мечтает найти золото там, где его нет и в помине!) с наивной бескорыстностью.
Скверно вот, что туман. Абсолютно никакой видимости. То ли взошли на макушку, то ли еще нет.
— Где мы сейчас? — спросил Витька.
— Где–то тут, — наугад ткнул пальцем в карту шеф и описал им небрежный круг. — Из–за отсутствия ориентиров не привяжешься к местности. Но неважно, сейчас свалимся вниз, дальше моря в любом случае не уйдем. К сожалению.
Как раз подошел и Станислав.
— Вот сейчас выглянет солнце, — бодро сказал он, — мы сориентируемся по компасу и карте.
Не до смеха, а засмеешься: покажется солнце — тогда и без карты можно обойтись. Островок всего с ладошку.
– ‑ Между прочим, где эта каланча бродит, — неприязненно сказал Витька, — этот Егорчик — тип лишнего человека наших дней?
— Ничего, покричим — отзовется, — успокоил шеф: он и к Егорчику питал ничем не объяснимое расположение.
Но на крики тот не отозвался.
— Он, вероятно, глуховат? — высказал сомнение Витька.
— Вряд ли, — усмехнулся Станислав. — Скорее он феноменально ленив и безответствен. Давайте–ка лучше перекусим здесь в затишке — может, он и объявится.
— Разумно, разумно, — поддержал его шеф, тотчас извлекая из рюкзака воду в термосе. — У кого будут добавления к этому высококалорийному напитку?
— У меня заначка. Белый сухарь, — сказал Станислав, расшнуровывая прозрачный мешочек.
— О, даже белый, — удивился шеф; в принципе он не одобрял эти так называемые единоличные «заначки».
Станислав разделил сухарь на четыре кусочка — и началась скудная трапеза. Шуток слышно не было. Сильно дуло, но здесь, за увесистыми глыбами, очень дельно поставленными какою–то силой на попа, было даже уютно.
— Вот еще кусочек сухаря завалялся, — пробормотал Станислав. — Тут и делить нечего. Разыграем его «на гоп»?
— Не стоит, — сказал шеф. — Сейчас появится Егорчик.
— К сожалению, не исключено. На сухаря он, пожалуй, сработает безотказно, как локатор. — Станислав вытряхнул на ладонь крошки из мешочка и отправил их в рот. — Между прочим, у него в рюкзаке местная курица в тряпочку завернута. Породы тихоокеанская леггорн. Он ее, может, затем и уволок, чтобы ошарашить в одиночку.
— Ох уж эти ваши заначки! — покачал головою шеф. — Поразительные вы крохоборы.
— Разве плохо, — сказал Витька, не желающий быть крохобором, — если кто–то сэкономит на своем желудке, а потом поделится со всеми? У меня тоже где–то кусочек сахара лежит — в тяжелый день попьем чайку.
Шеф мог бы сказать, что все это хорошо, если хорошо кончается, но припрятанный до черного дня запасец можно употребить и втихомолку. Сама по себе природа экономии «за счет живота» (а иногда под шумок и за общий счет). такова, что неизбежно развивает в человеке тягу к скрытничеству, какими благородными побуждениями она ни мотивируется.
