Владимир Бахметьев - Железная трава
— Насморком страдали мы… — рассказывал он потом больным. — Так вить что ж вы думали? С тех разов в носу прочистило… ей-ей!..
Все было хорошо, да новая затея умучила Кузьмича. Нет видно предела человеческой зависти!
VСидел раз Михей Кузьмич во дворе санатория с молодым пареньком из слесарей. А дело было вечернее. Вечера в тутошних местах удивительные, особливо когда луна. По деревьям ртуть струится, а воздух… ну, прямо, мед липовый!
— Спать бы пора, да жалко!.. — позевнул Кузьмич.
— А чего жалко-то, дед?
— А вот погоди, состаришься — узнаешь… Тут у те — каждый час жизни на счету, а он, сон-от, ведмедем наваливается.
— А ты… не спи!..
— Дык как же не спать, ежели от природы это положено… идем, паренек, идем в палатки!..
— Ну, нет… Мне рано, дед… Я еще процедуриться пойду, на лунные ванны!..
— Чавой-та? — навострил Кузьмич ухо.
— Лунные, мол, ванны примать побегу… с сосновым экстратом… Здорово, дед, кровь полируют ванны эти!
И с хохотом убежал слесарек.
А Михей Кузьмич затуманился.
«Опять притаили… Ну и скупеньки же! И чего, скажем, докторица эта казенных денег жалеет?»
Долго ворочался Кузьмич в постели. «Пареньку прописали, а мне — ни гугу! А еще намеднись говорила, как честная: «мы, — говорит, — с вами, Михей Кузьмич, все лечения превзошли…» Вот те и превзошли… Нет, видно, не всех еще переделала Советская власть… Он, не всех еще! Докторов этих ломать да ломать надобно… А-а! Молодому прописала, старому не надобно… А чего ему, молодому-то, полировать, у его и так кровь-то полированная!..»
Весь следующий день беспокоился Михей Кузьмич. К беседам прислушивался — не заговорят ли о лунницах?.. Нет, все как в рот воды набрали… Известно, которому и прописано, так он затаит… Дороже они, надобыть, ванны эти, лунницы то-ись… Ох-хо, на весь-то протек дня!..
По двору, по саду бродил, в людей вглядывался, а люди как будто те и не те: вроде как обходят старика, сторонятся.
— Эх, человеки! Все бы себе, все бы себе…
Перехватил паренька, слесарька того самого.
— Опять… на лунницах?
— Что ты, дед? Каждый-то день трудно!.. — А сам бежать.
— Погодь-ка!
Где там — удержишь ли молодого!
Поднялся Кузьмич к себе в палату, лег, а лунницы из головы не выходят. И докторицу просить неловко — обещал больше не надоедать… И без лунниц уезжать неловко, даже совестно вовсе… Может, в них-то вся сила и есть! Опять же — с какими глазами домой явишься?.. Народ нынче пошел дошлый… Спросит иной: «Был на курорте?» — «Был!» — «В нарзане купался?» — «Ого-го!» — «Стасов душ принимал?» — «Еще как!» — «Шарков душ отведал?» — Тут-то вот и тпру… «Эх, — скажут, — посылай, тебя, дурака, на куроры!..»
И не выдержал Михей Кузьмич, опять к докторице пошел: будь что будет, а положенного упускать не годится.
— Последняя моя старикова к тебе просьба… Кровь ты мою знаешь… Без полировки — вовсе никуда! Иной раз аж занемеет все… Ни рукой, ни ногой не пошевельнуть! Пропиши ты мне, за ради христа, последний раз прошу… Старуха у меня — знаешь какая: запалит! «А что, — спросит, — полировку в кровях прошел?» — Нет! — «Ну, — скажет, — на кой ты ляд мне сдался такой!» И пойдет, и пойдет… Пропиши, будь милостива…
— Да об чем просишь-то? — затревожилась докторица. — Чего еще?..
— Сама знаешь — чего… Нешто ты кровь мою не видишь?.. Коль уж молодым прописываешь, ужли старику откажешь? Об лунных ваннах прошу…
— Чего-о? — обмерла докторица. — Лунных ванн тебе?
— Лунницы, то-ись… — смешался Кузьмич. — Которые… этого… Ты мне хоть без екстрахта дай… Подешевле!..
А докторица как прыснет, да как закатится. На стол грудью припала, отдышаться не может.
— Ну, старик, да ты знаешь, что такое — ванны эти? Да кто ж тебя надоумил-то?..
А сама заливается.
Кузьмич совсем обиделся.
— А ты, мать, вот чего… Жалко — не надо, а надсмехаться над старым тоже не годится!..
И ушел. Дней пять хмурым ходил! Никому ни слова.
«Ладно, — думает, — обойдемся… А к себе прибуду — обязательно жалобу составим: самую главную процедуру — и под сукно!.. Нет, шалишь! Это дело так не оставим… К самому Калинину оборотимся — ей, ей! И в суюз тоже… Пускай знают, на чем денежки-то суюзные пригорают».
Впрочем, к концу лечения Михей Кузьмич успокоился. Опять веселым стал. А тут из деревни, с родины, от старухи письмо пришло. Писал конторщик под старухину диктовку.
«Любезный супруг наш, Михей Кузьмич! У нас все благополучно, не знаю, как ты — жив ли, здоров ли? Ежели еще в дыхании, отпиши про себя в подробности, и скоро ли тебе будет возворот… Мельничные наши не хотели было слово держать: обещанную мучку прижилить хотели… Ну, я их поприжала! Ежели, говорю, люди добрые, вы на обман идете, так у меня исход есть: сейчас же старику пропишу, чтобы допрежь срока назад ехал… Ничего, отыскали совесть: мучицу отдали да еще в придачу пообещали поросеночка. В последних строках прошу сохранять себя и на легкие утехи не льститься. Верная тебе по гроб жизни Акулина Заволокина».
Вскоре и срок пришел Кузьмичу. Собрался он в дорогу, докторицу свою поклоном отблагодарил, а главврачу мешок сухарей преподнес (все одно бросать!).
— Это тебе за лучшее к нам обхождение!..
Главврач долго ломался — не хотел принять, а когда Кузьмич попрекнул его (али, дескать, серым нашим подарком гнушаетесь?), — принял.
Увязывая пожитки, загляделся Кузьмич на казенный халат — отличный халат, прихватить разве на память? Однако постеснялся.
А через сколько-то дней, жив-невредим, сидел Михей Кузьмич на родине, во дворе мельницы, и рассказывал о кислых водах.
— Только это я, братцы мои, из вагуну вылез, глядь-поглядь, сам Цустрах Моисеич бежит: агент, то-ись… Из себя — беспокойный: вроде как мешком из-за угла попуганный, а видать, в чине. «Пожалуйте, — говорит, — давно вас ожидаючи… Хорошо ли доехали?» И сичас — ахтомобиль под меня. «Хотите, — говорит, — на ахтомобиле предоставим, хотите… так!» Отправились мы — так, без головокружения чтобы. Гляжу, ух-ты-и-и хоромы! Мельница эта наша, скажем… Ну, так тьфу наша мельница!.. Астибюль — во-о! Порожки — во-о!.. А сустречу — дамочки… Дамочки там — сквозь, куда не повернись!.. То-ись, ни в каких там, скажем, смыслах, а для обслуживания… кому что полагается!.. Вот, ладно… отдохнул это я с дороги и айда-те — в кислые воды… А вода эта, ребятушки, прямо шимпанское!.. Зайдешь в кибитку, сядешь в корыто, а она, шельма, во все места так и бьет!.. Буржуй по пятаку за стакан платит, а мы в ей, прости господи, на манер свинушек хлестались… А кормили нас… и-и-и, батюшки мои! Аж до отяжеления… Ну, это тоже не страшно там — на то вода особая имеется… Как, бишь, ее? Штурмовая, что ли? Из военных какая-то… — Баталинская. На ночь выпьешь, а к утру — пожалуйте!.. И опять за стол… Поел — да на боковую! Мертвый час по-ихнему… А нет охоты в мертвых играть — валяй на прогулку. Хочешь в парк, хочешь за парк: храмы там разные — которые для чаепития, которые для воздуха!.. А храмы тебе надоели — на самую главную горку иди: Эльбрус прозывается… Солнце с той горки рукой подать, зимой и летом снег на ей… А лечили как нас — и-и-и, не приведи господь! Одних дохторов — не перечесть… Набольший — главврач, а при ем — ординарцы, да прохвесторов сколько-то. Это заместо хвельшеров, ежели по-нашему… А дальше сестры идут, няньки, завхозы, костелянки, банщицы… Прямо сказать, чертова их дюжина… Ну, это, скажу вам, лечение! Мертвого подымут… Ванна за ванной — в разных градусах… Потом из кишки льют-поливают, — Шарков душ называется… Потом електричество в мозги пущают, — Стасов душ прозывается… А то еще инголяция есть — супротив наростов всяких и при мозолях тоже… Тут уж, братишки мои, по-настоящему над человеком стараются… Запрут это тебя, милого дружка, в ароматную комнату, а ты и сиди тут, да чох из ноздри пущай…
А то еще — для барынь больше — в мокрые простыни укутывают: спеленуют тебя, в чем мать родила, с ручками, с ножками, на манер дитю малого, а ты и лежи час-другой… хоть маму зови!..
А то еще гальванизация есть, четырехкамерная… Тут тебя гонять примутся из камеры в камеру, по всем четырем, пока пот не прошибет… Ну, этих штук меня бог миловал!.. А все прочее имел… Ни в чем отказу не видел! Аж даже лунные ванны превзошел… ей-ей! Вострономы над ванными этими сколько годов сидели, выдумывали. Ну, действительно, выдумали! Это, скажу я вам, ва-а-анны! Каждая по пять рублей есесер обходится, нам же — на, получи, без единой копеечки!
И добавлял, передохнув:
— Эх, на следующий год, товарищи, ежели опять человека требовать будут, катану… Обязательно катану!.. Я таперь, можно сказать, за всех вас постоять готов. Сидите себе по избам, хозяйствуйте в полном вашем спокойствии, а мне, старому, все едино… Ехать, так ехать! Хучь на кислые, хучь на серные, хучь даже к самому Черному морю… Можно, голубчики, можно!
