Владимир Бахметьев - Железная трава
Эх, кому-кому, а старухе Кузьмича досталось хлопот: сухарей мужу изготовила (одной водицей да еще кислой, не проживешь!), в церковь сбегала — молебствие заказала о здравии раба божия Михея путешествующего. И к ворожейке заглянула — не будет ли каких предвидений… Все бы ничего, да перехватила старуху на улице вдова покойного владельца мельницы.
— Слыхала, слыхала, Акулинушка!.. — начала купчиха. — Слыхала!.. Да ты что… Сдурела на старости лет? В такое приключение супруга пускаешь?!. Большевицкие все это выдумки, на погибель на рабочую!..
— Авось господь спасет!.. — закрестилась Акулина. — Пущай едет…
— А вот погоди, погоди! — зашипела мельничиха. — Узнаешь, чем он, курорт этот, пахнет… Мой-то, покойник, ездил!.. Бывало с собой — полтыщи, а назад — с одними шальварами… Послушай, не зря говорю: держи старика! Закрутит его на курорте мармудка какая-нибудь — потедова ты муженька и видела…
Акулина усомнилась:
— И-и, милая! Да кто ж на ево, на лысого моего, польстится-то? И с пороком он тоже… Порок у ево в городе определили… сердечный!
— Дура ты энтакая! — вышла из себя мельничиха. — Мужик нынче вон в какой цене, а большевицкои девке хучь какой порок, лишь бы в штанах.
Прибежала домой Акулина сама не своя.
— Не пущу, старый! Знаем теперь, куда твои глазыньки целят… У, бесстыжий!..
Пришлось народу уговаривать бабку. На трех пудах пшеничной муки помирились: от завкома обещали, на поддержание в холостом ее положении.
Провожали Михея Кузьмича всей мельницей.
Председатель речь пустил, с перечислением заслуг отъезжающего. Закончил он так:
— Желаем тебе, Михей Кузьмич, дорогой ты наш гражданин, полного изничтожения всех твоих недугов и воопче… здоровья… чтобы, значит, возвратился ты к нам навовсе беспорочным по всем, значит, статьям, в полном боевом виде!.. А что касаемо решимости твоей, то все мы очень даже понимаем и сочувствуем… Да здравствует Советская власть, третий тернационал и дорогой наш ерой Михей Кузьмич Заволокин… ура!
Все обнажили головы, закричали «ура!».
Обнимая в последний раз старика, Акулина всхлипывала:
— Клятву-то, клятву-то супружеску не переступай!..
Наконец, покряхтывая, пошатываясь, Михей Кузьмич выбрался из толпы и полез в таратайку.
Кони тронулись, люди замахали фуражками, опять закричали «ура»; бабы под руки повели Акулину, соломенную вдовицу, прочь!
IIМного лет сиднем сидел Михей Кузьмич среди леса при мельнице. Можно сказать, одичал даже. Но, видно, на то он и человеком был, чтобы махом одним все трудности одолеть.
В вагоне он моментально в курс мировых событий вошел, клял на чем свет стоит всесветных разбойников и вообще высказывал необычайную храбрость. Но курорт все еще пугал его: вспомнит невзначай — и засосет под ложечкой. Впрочем, и с этим он справился: люди разговаривали. В один голос все:
— Отличное дело — курорт!.. Так что которые вовсе в лежачем положении находились, начали вертикалей ходить…
А когда на одной из больших стоянок паренек бывалый все честь по чести разъяснил, Михей Кузьмич окончательно повеселел.
— Вон — гляди!.. — говорил паренек. — Стоит у буфета гражданин пузатый… Воду он пьет по прозванию нарзан… Гражданин этот не иначе как богатей, воду пьет и денежку за нее платит, а ты в ей без всякой даже платы купаться будешь…
— Да ну? — осклабился Кузьмич. — Ах, ты, ястри-те! Купаться, говоришь?..
— Обязательно! Нынче что буржую в нутро, пролетарию — заместо бани! Потому времена теперь, дед, как по писанию: последний да будет первым. Ты весь свой организм промывать будешь, а «он» обмывки твои пить… Понял?..
На пятые сутки вылез Михей Кузьмич из вагона. Не успел он на асфальт ступить, подлетел к нему человек:
— Вы — санаторный?..
— А тебе что?.. — скосил на него глаза Кузьмич и покрепче прихватил локтем гашник с зашитою пятеркою.
А человек свое:
— Если санаторный, провожу!.. Я — агент…
— Провожай свою мать! — буркнул про себя Кузьмич. — Ангел какой нашелся… — и в сторону, а человек за ним — боком-боком. Ну, просто юла!
Рассердился Кузьмич.
— Отойдите, господин, честью прошу!..
Отбежал тут человек, к другим кинулся, а Михей Кузьмич с мешком своим и туда и сюда… Шут их знает, где они тут — кислые воды… Толкнулся к носильщику.
— А тебе, — говорит, — по всем видимостям, к Цустраху надо… Вон энтот человек, видишь? Иди в полное его усмотрение!..
Глянул Кузьмич, а это все он же, человек тот юркенький. Поскреб Кузьмич бороденку, подошел, снял на всякий случай картуз: тоже, поди, комиссар какой.
— Честь имею в полное ваше усмотрение!
— Санаторный?..
— Вроде того…
Подхватил агент мешок Кузьмича на плечо — и ну шагать.
— Следуйте за мною!
Кузьмич следует, а сам разговор ведет:
— А я тебя, Чустрах Моисеич, за жулика принял… Вид у тебя такой… Ты уж не обессудь… Семейный будешь?..
Тут народ всякий повалил, просто как в губернии.
Поспешает Кузьмич за Цустрахом Моисеичем, а у самого опять сердце поджимается: «Сбежит! Обязательно с сухарями сбежит!»
Ну, ничего! Не сбежал. Подвел к белым хоромам, дверь распахнул.
— Пожалуйте, — говорит, — честь и место!..
— С полным нашим удовольствием! — повеселел старик и ступил, все же озираючись, за порог. Приняли его, да еще как! И впрямь — по-генеральски… Только дамочек вокруг много что-то и все в белом, вроде как на упокойниках.
IIIОтвели Михея Кузьмича в палату. В палате три коечки, а коечки такие, что хоть начальника какого укладывай.
— Ну-ну, это ничего! — одобрил Кузьмич, ощупывая одеяло и простыни. — Даже очень прилично!
Разостлав поверх одеяла чистоты ради зипунишко свой, прилег и — к соседям с расспросами.
Соседи ничего — свои, рабочие же люди, с обхождением. А тут — дзинь, дзинь: звонок!
— На жратву, отец!
— А дают? — насторожился Кузьмич.
— Дают помаленьку.
Сел Михей Кузьмич за стол и рту своему не верит: совал-совал добра всякого, а бабочки в белом подносят и подносят.
Оправил Кузьмич бороду, отрыгнул и думает: «Этак кормить будут, сухарей мне нипочем не надо… Ну, да поглядим: может, попервоначалу ублажают!
Покрестился мысленно в угол и — к двери, хотел в сад пройти, разгуляться, а у дверей — сестрица в белом.
— Куда же вы? Идите, ложитесь: мертвый час!..
— Чего? — насторожился Кузьмич.
— Идите к себе, ложитесь!..
— Да что ты меня укладываешь? — поднял Кузьмич голос. — Еще, поди, не подох!
— Нельзя, нельзя, говорю вам — мертвый час!..
«Вот тебе и фунт изюму! — думает Кузьмич, направляясь к балкону. — Кормили, кормили, а потом за упокой отпевать». Прошел он тихонько на балкон, сел за дверью и ждет, что будет дальше, а на сердце — нехорошо и в голову мысли всякие лезут.
«Какой такой мертвый час? Смеется бабочка али взаправду у них тут… над живыми изгиляются!»
Слышит Кузьмич — затих весь дом, совсем как вымер.
«Вот тебе и фунт изюму! Кормили-кормили, а потом… пожалуйте! Что же им люди-то… заместо кролика, что ли?»
Просидел Кузьмич на балконе до самого звонка, а там снова весь дом ожил.
Вышел он из своего угла, навстречу ему сосед из палаты — потягивается, позевывает.
— Где же ты, дедка, был? Почему не спал?..
— А зачем? — развел Кузьмич руками.
— Полагается так… для пищеварения. Хочешь не хочешь — ложись: мертвый час это называется.
Понял Кузьмич свою оплошность, но ничего не сказал. Идет коридором, со встречными пошучивает:
— С воскресеньем из мертвых вас!..
На пороге — сестрица. К нему:
— Пожалуйте на осмотр!
— А чего меня осматривать? — крякнул Кузьмич. — Все при мне, что полагается…
Однако пошел. Навстречу от стола женщина, в том же упокойном наряде — в халате белом, с трубочкой в руке.
«В моих летах барынька, ничего!» — успокоил себя Михей Кузьмич и протянул ковшиком руку.
— Очень даже отлично кормите, благодарствую!..
— Я — доктор, ординатор здешний… Раздевайтесь, ослушаем вас!..
— Что ж, можно! — согласился Кузьмич. — Только упреждаю: деколон во мне гнилой, потный…
— Ничего, ничего. Раздевайтесь!
А сама в бумагу уклюнулась.
— Ваша фамилия, профессия?..
— Из мужиков мы, по мельничному делу…
— Сколько лет?
— Лет-то? А кто их считал! Пиши — полсотни… с хвостиком.
Подошла докторица к Кузьмичу, приткнула трубочку в спину ему.
— Ну-те-ка, дышите… Глубже, глубже… Теперь лягте… сюда… вот…
Ложится Кузьмич на одер, а сам из-под косматой брови глазом косит и в голове неладное: «стара-стара, а туда же себе!..»
Докторица остучала ему грудь, поцарапала кожу, да как хватит по пятке.
— Ух, ядрит твою корень! — вскочил Кузьмич. — Да ты, барыня, в уме?
