Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена
Дядя Лувсана сказал:
— По обычаям даёсыта байна рано или поздно, но молодой парень должен становиться мужчиной, а стало быть, и хозяином. Таков закон вселенной, записанный в «Сокровенном сказании».
«Сокровенное сказание» — первый памятник монгольской литературы, созданный семь с половиной веков назад, — Лодой знал. Но сейчас никак не мог вспомнить, есть ли в нем тот закон, что назвал Жигжит. Скорее всего, нет. Но ссылка на «Сказание» придала вес словам.
Тетя Лувсана, женщина живая и, видать, многоопытная в сватовстве — на это, как известно, особый талант нужен — продолжая мысль Жигжита, запела-заговорила медовым голосом:
— Семья — это земное счастье. Хорошая семья — небесное счастье. И нет на свете людей, которые бы отказались от этого.
Лодой согласился: правильно говорят дорогие гости. Сватам похвала понравилась. Они были польщены и, смелея, — архи прибавила смелости — наперебой заговорили о невесте и женихе, о их красоте, добропорядочности и уме.
— Красоту вашей дочери, — И продолжала петь сладким голосом тетя Лувсана, — песни ее, доброту знают наши широкие степи, далекое небо и само Солнце. Она бела и нежна, словно каждое утро умывается кумысом. Она похожа на белокрылую чайку с Буир-Нура.
— Но чайке нужен друг, — вмешался в разговор сват и поставил на стол водку и кумыс. А сватья положила себе на обе руки хадак — длинный кусок белого шелка (белый цвет — пожелание счастья и добра) — и подошла к столу, за которым сидел Лодой.
— Этот подарок, — снова зазвучал сладкий голос, — послали Лувсаны-старшие. Они хотели бы породниться с вами, самыми почтенными людьми нашей степи.
Сваха чинно протянула хадак. Лодой поднялся и на обе руки принял подарок. И стоя продолжал слушать славословия. Этого требовал обычай.
— Они послали нас к вам с просьбой отдать свою дочь-красавицу их сыну Лувсану. Они ждут, что мы привезем им положительный ответ.
— Сын их — кукус (ребенок) еще, — стал говорить сват, — но его тоже знают степи и горы, небо и солнце. Он храбрейший батор Монголии. Об этом сказал советский генерал Плиев, когда вручал Лувсану боевой орден.
Лодой поклонился свахе и свату.
— Спасибо, люди добрые, за ласковые слова. Вы очень хорошо сказали о наших детях. Но не примите за обиду — не отцы и матери теперь женят и выдают замуж своих сыновей и дочерей, а сами молодые выбирают друг друга и сами решают.
И Лодой вернул растерявшейся свахе подарок.
Поднялся сват и, взяв у свахи хадак, с поклоном обратился к Лодою:
— Нас послали не только родители. Нас послал Лувсан и просил передать, что он выбрал невесту и, как записано в «Сокровенном сказании»…
Сваты не рассчитывали получить согласие, они хотели бы заручиться пусть слабой, но надеждой на согласие в будущем. Однако Лодой, снова поблагодарив сватов, твердо сказал:
— Эго могут решить только сами молодые.
— Если мы, старшие, не решим, то как же это смогут сделать дети? — недоумевая, спросила сваха.
Лодой улыбнулся.
— Наши дети — люди самостоятельные. У них свои дороги и свои судьбы. И они вправе ими распоряжаться. Мы свой родительский долг выполнили: вырастили их, воспитали, научили, как надо жить и работать…
И тут вошла Алтан-Цэцэг, смущенная и немножко растерянная (от этого она была еще более привлекательна). Она вела за руку Максимку.
— Поздоровайся, сын, с гостями деда, — сказала Алтан-Цэцэг.
— Сайн байну, — проговорил, чуть картавя, малыш.
— О-о! — воскликнули удивленно сваты, глядя на открытые голубые глаза Максимки, на его светлые волосы, на белое нежное лицо. Первой пришла в себя сватья. Она неловко взяла со стола горсть конфет и подала Максимке.
— Угощайся, белый мальчик.
Максимка принял гостинец от незнакомой тети и, поклонившись, поблагодарил ее.
— Дорогих гостей, — сказала Алтан-Цэцэг, — мы с сыном просим извинить. Нас ждут друзья.
Когда закрылась дверь за Алтан-Цэцэг и Максимкой, Лодой увидел на лицах сватов замешательство. Жених, отправляя их свататься, видимо, ничего не сказал о том, что у невесты есть сын. А может, он и сам не знал об этом. «Хорошо поступила Алтан», — подумал Лодой.
— Я давно знаю родителей Лувсана, — заговорил он. — Это уважаемые, почтенные и мудрые люди. Добрая молва о них идет по степи. Я знаю и Лувсана. Совсем молодой еще, он стал героем Великого похода. Бесстрашный, мужественный летчик, настоящий батор. И я рад был бы породниться с этой хорошей семьей. Но, ценя и уважая человеческое достоинство, я не могу навязывать своей отцовской воли дочери. Так же, очевидно, поступят и славные родители Лувсана…
Слова Лодоя о Лувсане и его родителях очень понравились сватам. Согласившись с Лодоем, они выпили еще по чарке и постепенно стали собираться в дорогу.
Глава пятаяы
Каждый день, когда солнце садится за керуленские холмы, старая Цэрэнлхам седлает коня и тихонько едет за овцами, которые пасутся у самой сопки Бат-Ула, и гонит их к юрте.
Максимка любит встречать бабушку и помогать ей загонять овечек в маленький дворик возле юрты. Как крикнешь: «0-о, эге-ге!» — все овцы, а их два раза по стольку, сколько пальцев на руках, собьются в кучу и бегут в открытые ворота, толкают друг друга, прыгают. Совсем бестолковые.
Изредка, отправляясь за овцами, бабушка берет и его, Максимку. Но это тогда, когда недалеко от юрты оказывается смиренный и старый верблюд по кличке Хат. Максимка подходит к верблюду, ладошкой хлопает его по ноге и говорит:
— Хат, ложись!
Верблюд гордо поворачивает маленькую смешную голову к Максимке, со свистом втягивает ноздрями воздух и шевелит жесткими губами, словно спрашивая: «Что это за мышонок там шевелится, да еще и разговаривает?» И послушно начинает подгибать передние ноги, медленно опускаясь. Затем так же не спеша подгибает задние ноги и животом ложится на землю. На землю кладет и длинную шею. Максимка забирается на спину Хата и устраивается между двумя теплыми и мягкими, как подушки, горбами, похожими на холмы. И сидит, как в кресле. Хат снова поворачивает голову, шумно втягивает в себя воздух и шевелит губами — ну, как, брат, удобно устроился? — затем медленно встает. И тут главное — удержаться на верблюде. Вставая, он сначала распрямляет задние ноги, потом передние. Того и гляди скатишься на длинную шею.
Поехали, что ли? — косит Хат глазом, как бы спрашивая у всадника разрешения. И направляется за конем Цэрэнлхам, неслышно ступая по земле. Максимка блаженно улыбается — ехать на Хате — истинное наслаждение. Шагает он, словно плывет, — неторопливо покачиваясь, размеренно, спокойно. Максимке в такие счастливые минуты бывает и хорошо, и чуть боязно: от высоты немножко кружится голова и замирает сердце.
Однако чаще Максимке приходилось оставаться у юрты. Хат обычно уходил далеко в степь, домой же возвращался, когда на небе начинали мигать фонарики. Оставаясь один, Максимка тоже не скучал. Он, как и все работящие люди, не любил сидеть сложа руки, а занимался обычными хозяйственными делами. Около юрты всегда паслись одна-две хромоногие овцы, а он их подкармливал чем: нибудь вкусным: конфетами, например, или печеньем. Но овцы не очень любят сладкое. Вот соль им только давай…
Потом со Сторожем пас свою отару — из камешков. Или бегал, кувыркался с ним. Прыгать и кувыркаться Сторож готов с утра до вечера.
Приезжала бабушка. Они загоняли овец во дворик, расседлывали и отпускали на волю коня, шли к юрте. Сторож ложился у двери, удобно клал голову на лапы, закрывал глаза. А уши, стоящие торчком, все время были в движении — он ловил ими все звуки и шорохи. Если доносился какой-то посторонний, непривычный звук, открывал глаза, приподнимал голову…
Бабушка разжигала огонь в очаге и варила чай. Чаевничали неторопливо и долго. Спешить было некуда: осенние вечера длинные. Если рано ляжешь спать — к утру отлежишь бока.
После отъезда матери на учебу Максимка тосковал.
Заслышав гул авиационного мотора, он пулей вылетал из юрты и ждал, когда один самолет отвернет от других, снизится, сделает круг над их юртой. Но самолет больше не снижался и кругов не делал. Максимка возвращался в юрту.
— Мама скоро приедет? — спрашивал он бабушку.
— Теперь уже скоро, — успокаивала Максимку Цэрэнлхам. — Пройдет всего лишь одна осень и одна зима.
— Хочу к маме…
Чтобы отвлечь Максимку от дум о матери, старая Цэрэнлхам начинала что-нибудь рассказывать. В ее рассказах была правда и выдумка. Птицы и звери разговаривали человеческими голосами, смелые и добрые баторы всегда побеждали злых князей и лам, юноши и девушки превращались в красивых журавок или лебедей.
Укрывшись теплым козляком — большой шубой из козьих шкур, Максимка засыпал со счастливой думой о будущем: когда он вырастет большим, то станет смелым и добрым батором.
