Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
«Вот и конец, — сказал он себе, покидая кабинет начальника. — Теперь-то оставят нас наконец в покое? Конечно, все это отвратительно, но ведь она первая предала».
И хотя злые языки какое-то время еще поговаривали, что кетены были придуманы исключительно для кандидатской диссертации степановской любовницы, пищи для подобных разговоров с каждым днем становилось все меньше, и наступил час, когда она совершенно иссякла.
Дина с тревогой отмечала перемены в муже после его возвращения из приэльбрусской командировки. Он исхудал, осунулся, остались одни глаза. Сергей Сергеевич шутил, внушая жене, что причиной всему — кетены, что, метаболически превращаясь в другие соединения, они-де оказывают вовсе не вредное, а полезное действие на организм: активизируют умственную деятельность и обмен веществ, способствуют удалению шлаков — и плел что-то еще в том же духе, пересказывая то бредовые идеи Аскольда Таганкова, то не менее бредовые — Ласточки насчет ограничений в еде. Мол, и домой-то к себе он пригласил всю честную компанию лишь затем, чтобы показать Дине, каким худым стал также и Валерий Николаевич, как мало и избирательно он теперь ест.
Что-то Дина чувствовала, что-то знала, о чем-то только догадывалась. Разумеется, институтские слухи не обходили ее стороной. Но она слишком любила, уважала и ценила Сергея, чтобы изводить его мелочной ревностью. Вернувшись из Приэльбрусья, Триэс сказал, что запрашивал деньги по телеграфу для Сумма. Она не поверила, но виду не подала. С Андреем Аркадьевичем у нее были не настолько близкие отношения, чтобы спросить запросто, а проверять, выяснять через третьи лица Дина считала для себя унизительным.
Так они прожили остаток лета, всю осень и первую половину зимы. Сергея Сергеевича и Инну уже ничто не связывало, а Дина по-прежнему продолжала молча тянуть лямку подозрений и неуверенности в завтрашнем дне. Точно слепая лошадь, вращающая колесо, она послушно ходила по кругу, в то время как погонщики давно ушли, позабыв о ней, и ее каторжная работа с тех пор потеряла всякий смысл.
3. В ЛАБОРАТОРИИКогда Гурий Каледин высказал профессору сгоряча свои претензии, он говорил о действительно наболевшем. Возбужденное состояние, в котором он находился, лишь помогло вырваться наружу горьким словам неприкрытой истины. И ультиматума не испугался. Но стоило им троим — ему, Инне, Валерию — выйти на темную улицу, как многое из им сказанного показалось сомнительным и несправедливым. То, в чем еще вчера был уверен Гурий, на что готов был опереться в своих неопровержимых доводах, оказалось трухлявой палкой. Недавняя правда обернулась фальшью, и было непонятно, как теперь жить дальше. Что, если действительно придется уйти из лаборатории?
Рядом шли его товарищи по работе — единственные близкие люди. Они и еще Триэс, больше у него никого не было. Гурий пошатнулся, сделал несколько семенящих шагов, сошел с асфальта и побежал по траве, ощущая себя уже не человеком, а отбившимся от стаи волком. Он бежал мелкой трусцой в сторону леса не оглядываясь, пригнувшись к земле, пока не стукнулся обо что-то твердое. Горячая волна ударила в голову, унесла все мысли.
Теперь он стоял и плакал, как маленький, обняв ствол корявого дерева, о которое ударился в темноте. До отвращения стало жалко себя. Жизнь прошла мимо. Крови потерял много, столько угрохал лет, а в результате остался один. Лишний человек, никому не нужный. Ни одной собаке.
Слизнул с губ что-то мокрое, соленое, и почувствовал жгучий стыд.
— Как же теперь? — все шептал он, навалившись на кого-то всей своей тяжестью, чувствуя осторожные прикосновения чьих-то рук.
Пытался подавить вырывавшиеся рыдания, но горло само спазматически сжималось, исторгая жуткие утробные звуки.
Дома он принял холодный душ, надел лучший костюм и рубашку с галстуком. Подошел к зеркалу, увидел страшную физиономию, воспаленные глаза, огромный кровоподтек на лбу, расцарапанную до крови щеку. Просидел в ожидании утра не сомкнув глаз.
На работу отправился не позавтракав, готовый к сочувственным взглядам и всеобщему презрению. Дал себе слово все вынести, все стерпеть.
Следом за ним пришел в лабораторию Ласточка. Потом Инна.
— Привет!
— Привет…
Словно ничего не случилось.
Явился Триэс:
— Доброе утро.
«Доброе утро», «здравствуйте», «доброе утро, Сергей Сергеевич», — вразнобой прозвучали голоса.
Триэс принялся разбирать почту на столе. К нему подошел Гурий.
— Сергей Сергеевич, простите меня, если можете.
Профессор взглянул на Каледина. Какое-то время внимательно рассматривал синяк на лбу, новый костюм, галстук.
— Хорошо, — сказал наконец очень спокойно.
Инна, Валерий, лаборантки то ли слышали, то ли нет этот короткий разговор. Каждый был занят своим делом.
В связи с кампанией по экономии электроэнергии в Лютамшорском районе, силовую линию ровно в пять часов отключали. Инна попросила Триэса поговорить с главным инженером института о том, чтобы по вечерам в лаборатории оставляли включенной вытяжную вентиляцию.
— Работать одной? Никто не разрешит. И прежде всего — техника безопасности.
— Всегда кто-нибудь задерживается. Днем ведь нельзя…
Сергей Сергеевич знал это не хуже ее. Стоило кому-нибудь из Правой лаборатории учуять запах кетенов, и разразился бы грандиозный скандал. Так что приходилось фактически тайно ставить опыты, когда соседи точно по звонку надежно запирали дверь своей комнаты до следующего утра.
— Кто-то еще должен быть оформлен официально.
— Запишите меня, — попросил Гурий.
— Ладно, пока договоримся о месяце. Там видно будет.
Этот месяц многое определил. Гурий и Инна, по существу, остались одни и проводили в лаборатории почти все время — только ночевали дома. Триэс приступил к сбору материалов для монографии и теперь неделями пропадал в библиотеке, а Ласточка, когда у него родился четвертый сын, оформил очередной отпуск.
В их отсутствие Гурию приходилось не только просматривать текущие письма, но и готовить ответы на них. Как-то из отдела информации поступила служебная записка с просьбой дать предложения по усовершенствованию институциональных структур. Гурий отправил было ее в мусорное ведро, потом спохватился, достал из помойки, тщательно расправил и положил на стол начальника. Узнав об этом, Триэс, однако, полностью поддержал и одобрил тот ход, который первоначально дал Гурий вышеозначенной бумаге.
Время от времени появлялся Ласточка, занимал деньги и уносился в Лютамшоры за снаряжением для грудного ребенка.
По утрам Гурий вместе с лаборантками занимался кротонами, которые с некоторых пор конспирации ради они стали называть б у т о н а м и. По окончании же рабочего дня, когда обе лаборантки исчезали, а за стеной раздавался характерный щелчок замка Правой лаборатории, Гурий и Инна целиком отдавались нелегальным алхимическим таинствам. Вообще стоило институту затихнуть, как возникало умиротворяющее, сладостное чувство дома.
Лишь теперь, постоянно обращаясь к Гурию за советами и практической помощью, Инна смогла оценить его дар прирожденного экспериментатора. Это был уже другой человек, совсем не тот, кого она знала раньше, — любезный, предупредительный, отзывчивый. Он собирал для нее сложные приборы, сочинял какие-то хитроумные приспособления, всегда был готов предложить воспользоваться своими результатами. Из вечно голодного волка, можно сказать, прямо на глазах у Инны Гурий Каледин превращался в эдакого добропорядочного, задумчивого, немного флегматичного пса. Ежедневный двенадцатичасовой труд оказывал на него самое что ни на есть облагораживающее действие.
Сколь ни было удивительным преображение Гурия, ему при желании все-таки можно найти разумное объяснение. А вот как удалось Инне после злополучной истории с теткой не только поправиться, приобрести прекрасный цвет лица, но и расцвести в истинном смысле этого слова после целого месяца напряженнейшей работы во вредных условиях химической лаборатории?
Уж не в кетенах ли и впрямь таилась причина удивительных перемен? Но почему тогда столь разно действовали они на людей: одни худели, другие полнели, тогда как третьи страдали от головной боли и падали в обморок?
ГЛАВА XVII
Кажется, кто-то из древних сказал: «Изменишь одно — переменится и другое». Но существовала ли причинно-следственная связь между похудением Гурия Каледина и поправкой Инны, которая, безусловно, ей шла; между некоторыми изменениями в руководстве Института химии и прекращением обесцвечивания глаз у сотрудниц Правой лаборатории? Широко известно, что некоторые крупные изменения способны вызвать мелкие перемены — и наоборот, однако кто взялся бы категорически утверждать, что Гурий похудел лишь потому, что не мог утолить свой бешеный аппетит, а Инна поправилась из-за склонности некоторых женщин к полноте в определенном возрасте? Во-первых, Инна еще не достигла того возраста, а во-вторых, она ежедневно приносила из дома еду и подкармливала Гурия, который, однако, тоже теперь уверял, что много есть вредно.
