Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Да и Непышневский выглядел дурно. Виген Германович ел его поедом, не давал житья, выпроваживал на пенсию.
Один лишь Викентий Петрович, чаще других упоминаемый в тихих всенародных разговорах о дачах, выглядел молодцом. Сказывалась спортивная закалка. Хотя горделиво-птичьего подергивания головой за ним больше не замечалось, голос, осанка и брюшной пресс оставались прежними.
Заботу о том, чтобы достать и доставить в лабораторию подопытных животных, взял на себя Гурий Каледин. Несколько тараканов ему удалось поймать в собственной квартире, а вот где добыл он живую мышь, так и осталось загадкой. Он же принес в лабораторию торт — как бы торт мира — под тем предлогом, что для эксперимента, проводимого по совету Сергея Павловича, нужна коробка, а откуда ее еще взять? Вообще после той злополучной вечеринки Гурий сильно переменился.
Торт съели, капнули что надо на дно коробки, посадили туда тараканов, закрыли крышкой, предварительно проделав в ней тонкой иглой дырки, а место соединения крышки с основанием обклеили липкой лентой, чтобы насекомые не смогли убежать.
На следующий день в коробке обнаружили множество мелких, расползающихся во все стороны тараканчиков. Большие же тараканы с трудом шевелили лапками и усами, будто одурманенные. Их заносило из стороны в сторону, они падали, переворачивались, даже не пытаясь выбраться наружу.
Под действием кетенов принесенная в лабораторию мышь тоже очень скоро принесла потомство. Поскольку она находилась в коробке одна, Валерий Николаевич Ласточка предположил, что имело место непорочное зачатие, так называемый партеногенез, но над ним только посмеялись.
После эксперимента мышь тоже выглядела вялой, чего никак нельзя было сказать о ее потомстве. Настораживало, конечно, дурное самочувствие подопытных животных. В остальном же результаты опытов не противоречили данным, содержащимся в отчете Института токсикологии.
А как бы повели себя в подобных условиях люди? Такой вопрос волновал всех, но высказать его вслух никто не решался.
Однажды утром, несколько опоздав на работу, Ласточка вбежал в лабораторию сияющий.
— Все в порядке! — выкрикнул он прямо с порога. — Никакого отрицательного действия на человека.
— Ты о чем?
— Кетены совершенно безвредны, — сообщил Ласточка.
Хохолок на его затылке согласно кивал.
— Я на себе проверил. Вчера вечером нарочно взял вату, смочил спиртовым раствором кетена и минут десять дышал.
Сергей Сергеевич нахмурился.
— При этом нормально себя чувствовал. А сегодня… сегодня утром… у меня родился сын.
— Так быстро? — вырвалось у кого-то.
— Знаете, тело стало таким легким… Вот-вот оторвешься и полетишь. Это нельзя передать. Можете сами попробовать.
— Нет уж, спасибо. Мы тебе верим.
И все засмеялись.
ГЛАВА XVI
Инна смеялась вместе со всеми, хотя было ей не до смеха. Конец июля, август и всю осень она испытывала единственное желание: заснуть и проснуться, когда мучения останутся позади. Но вместо этого каждое утро она просыпалась, терзаемая страхом. Запутанные отношения с Сергеем Сергеевичем, гонения на кетеновую тематику, постоянное чувство вины перед Алексеем и всегда печальные глаза дочери делали жизнь почти невыносимой. Она словно висела над пропастью, моля судьбу, чтобы что-то наконец определилось. Избегая душеспасительных разговоров с Сергеем Сергеевичем, она взрывалась по любому пустяку. Вдруг принималась безудержно ласкать свою Тонечку, тут же отталкивала, ругала за безалаберность, запрещала рисовать красками на столовом столе, отправляла на кухню, но и оттуда гнала, потому что дочка мешала ей. Упрекала себя, жалела ребенка и все плакала, плакала втихомолку.
С Алексеем отношения не налаживались, хотя они и продолжали жить под одной крышей. Домогательства Сергея Сергеевича она воспринимала теперь как побочные явления чего-то ушедшего, не сомневаясь, что скоро в его душе не останется и следа былой нежности. Чего не хватало в жизни этому благополучному, удачливому, избалованному человеку?
— А тебе? Тебе чего не хватает? — спрашивал он в свою очередь, когда после работы они шли краем леса, тропинкой или по бездорожью, подальше от людских любопытных глаз.
— Мне ничего не нужно. Я просто устала.
— Давай уедем.
— Куда?
— Все равно.
— Некуда ехать, — зябко пожимала она плечами.
— Неужели нет выхода?
Инна закрывала глаза и резко мотала головой, точно опасалась, что с открытыми глазами она потеряет чувство равновесия, у нее закружится голова и она упадет. Именно в такие минуты она больше всего боялась Сергея Сергеевича. И себя. Строить свое счастье на чужом горе? Нет, это не для нее. Триэс привлекал ее к себе, и какое-то мгновение Инна видела в запрокинутой вышине золоченый купол церкви Петра и Павла, разбегающуюся белизну стен, черный провал колокольни.
— Я устала, — тихим голосом, в котором уже не было жизни, говорила она, а про себя твердила: «Только бы скорее кончилось. Только бы поскорее…»
Ее отчаянное сопротивление лишь усиливало его настойчивость, и это напоминало обоюдную пытку.
Вдруг он перестал с ней разговаривать. Не замечал. Как некогда — в самом начале. Внешне, казалось, она успокоилась, но тоска продолжала грызть. Инна казнилась, не могла понять, зачем мучает его и себя, пыталась стряхнуть оцепенение, дать волю чувствам. Однако в последнюю минуту ее вдруг окатывало точно кипятком: «Нет. Я не люблю его. Нет! Нет! Нет!»
Так уговаривала она себя. Так внушала она себе, что вот было мимолетное увлечение — и прошло. Пусть она легкомысленная и ветреная, только ведь у нее тоже есть принципы. Почему же он не желает с ними считаться, не хочет понять? Почему нельзя остаться просто друзьями? Да, она многим обязана Сергею Сергеевичу. Уважает и ценит его. Их связывает общая работа…
Стоило ей, впрочем, сделать хотя бы шаг ему навстречу, как тотчас все вновь срывалось со своих мест, и вихрь уносил их в лес, в поле, на окраину Лунина. И опять опрокинутые купола, пересохшие губы. И снова: нет! нет! нет!..
Был период, когда Инна серьезно подумывала о переходе в другую лабораторию, готовая бросить все и уйти, но вместо того, чтобы осуществить свое намерение, она опять каждый день после работы уходила вместе с Сергеем Сергеевичем. Выяснять отношения не было сил, но и противиться его уговорам — тоже.
На территории Лунина, ближе к Белой Воде, сохранилась старая усадьба. Одна из ее построек принадлежала Институту химии, а остальная часть, в том числе Летний дворец, — областному музею. Вот туда-то они и наладились ходить. Мимо церкви Петра и Павла, через мост и левее, в сторону Королизы.
Музей закрывался в шесть. Иногда они успевали до закрытия, а однажды хранительница разрешила им остаться до позднего вечера. Зажгла во дворце огни, заперла наружную дверь и побрела в разлапистых суконных тапочках следом — мимо гобеленов, сервизов, люстр, каминов, пуфов, резного дерева и отреставрированных картин, свезенных сюда отовсюду. Инна не могла сосредоточиться и, если бы ее потом спросили, не назвала бы ни один из многочисленных сюжетов. Рассеянный взгляд Сергея Сергеевича тоже едва задерживался на деталях обстановки, скользил, незрячий, вдоль стен.
Служительница умильно наблюдала за симпатичной парой, приходившей регулярно, будто в том была насущная потребность. «Может, ребенка ждут», — решила про себя добрая женщина.
Возвращались в сумерках через лес, переходили мостик, и Сергей Сергеевич даже не предпринимал теперь попыток поцеловать ее: в нем тоже что-то утихало, гасло.
Прощаясь, Инна всякий раз не забывала передать привет Дине Константиновне. Это почему-то особенно расстраивало Сергея Сергеевича. Он уходил от нее мрачный, подавленный, чужой. Что-то, видно, было погублено в самом зародыше, и теперь оставалось лишь ждать печальной развязки. Казалось, от них уже ничего не зависит. После преодоления некой критической точки ни у кого не осталось ни иллюзий, ни надежд. Правда, иногда им удавалось еще пошутить друг над другом, но даже такие минуты печального затишья, которые были чем-то сродни отзвуку счастья, выдавались все реже. Догорало последнее.
В середине сентября Инна взяла несколько дней за свой счет. На работе сказала, что тяжело заболела тетка, дома — что уезжает в командировку по аспирантским делам, а сама отправилась в Лютамшоры и пробыла там три дня.
Вернулась бледная и слабая, похожая на маленькую обиженную девочку. Каледин с Ласточкой ни о чем не спрашивали, будто сразу поняли, что тетка, которую Инна, наверно, очень любила, умерла.
