Анатолий Афанасьев - Командировка
Он стоял перед зеркалом и любовался на зашитую штанину, которая изогнулась у него на ноге наподобие слоновьего хобота.
— Отлично! — сказал я. — Тебе бы в цирке выступать коверным… А теперь поторопись, мне уже надо быть на работе.
— А завтрак?
— Обойдешься.
На улице в лицо хлынула тусклая зелень раннего московского утра, и глазам стало щекотно, словно в них попало мыло. Я плохо различал фигуры идущих людей, машины проносились мимо с утробным урчанием, к горлу подступали комочки тошноты.
Мишкино унылое бормотание доносилось будто через плотную штору. Он рассуждал о человеческой неблагодарности, о том, как трудно сохранить порядочность, общаясь с некоторыми типами, о разнице между утренней яичницей и божьим даром, нес всякую такую чепуху, но когда мы расставались у входа в метро, вдруг быстро и ласково заглянул мне в лицо, взял под руку:
— Что с тобой, Виктор? Тебе плохо?
— Все в порядке.
— Может, мне тебя проводить?
— Отвяжись.
Как бы ни выглядел я со стороны, сколь бы ни был жалок, во мне еще сохранилось достаточно гордости, чтобы не сразу смириться перед кем–то, выше всех нас стоящим, и от нечего делать, что ли, наславшим на меня эту беду. Уголком светлого сознания я помнил: бывают вещи пострашнее любовной горячки. То есть я по–прежнему знал, что жизнь все–таки есть благо и отвратительна в ней единственно наша горькая уязвимость.
Миша спустился в метро, и я посмотрел ему вслед без горечи. Мне надо было в автобус, если вообще куда–то было надо.
А в автобусе оказалось, что я забыл кошелек в кармане пиджака. Но из этого положения удалось выйти с честью. В тесноте, опуская в щель автомата протянутые со всех сторон пятаки, я попросту оторвал себе лишний билет. Девушка, прижатая к кассе, с птичьей любознательностью просчитала оторванную мной синюю невесомую ленту и взглянула с испугом и неодобрением. Я был небрит и раздувался от обиды и боли. Она поняла и покраснела.
Мне захотелось сказать ей что–нибудь добродушно щедрое, но слова не шли с языка. Вскоре она вышла, оборвав уходом что–то неуловимое и драгоценное.
«Не надо иллюзий, — думал я. — Сколько можно ими тешиться. Надо жить, работать, потихоньку забывать Наталью Олеговну. Не так уж это и сложно — ее забыть. И часу не прошло, как я лежал на полу расплющенным ужом, а уже еду, уже готов заговорить с незнакомой девушкой, уже чувствую раздражение от таких пустяков, как толчея и удары по коленкам. Так все и покатится обычной чередой. Откуда знать, не хуже ли, не тяжелее ли во сто крат, когда сбывается, когда упорно достигаешь померещившегося блаженства и втруг убедишься, силы и время потеряны на погоню за призраком…»
Я позвонил Наташе из автомата у входа в проходную. В ответ — длинные гудки.
Часов в одиннадцать вызвали к Перегудову. У него в кабинете, с видом часового по неизвестной причине снятого с поста, сидел Битюгов Дмитрий Вагранович, по мнению наших дам, один из вероятных кандидатов на место Анжелова.
— Герой наш, — указал на меня Перегудов с насмешливой улыбкой. — Рыцарь справедливости. Обратите внимание, Дмитрий Вагранович, на следы кровопролитных схваток на его прекрасном одухотворенном лице. Трудненько ему пришлось в командировке. Не жалел живота своего.
Битюгов любезно покивал, но руки мне никто из них не подал. Тогда я сам схватил руку Владлена Осиповича и долго, радостно ее тряс.
— Что ж, Виктор Андреевич, по вашей просьбе я полночи читал мемуары Прохорова. Любопытно, весьма. И Дмитрий Вагранович с ними уже ознакомился. У него такое же мнение. Весьма любопытно. Дельно.
Прохоровская папка лежала на столе поверх материалов, подготовленных в архив. Я слушал с вниманием. Перегудов был спокоен и слегка (кажется) чем–то опечален. Возможно, тем, что расчеты Прохорова «весьма любопытны».
— Что же из этого вытекает, друг мой, Виктор Андреевич? Давайте разберемся. Давайте вместе разберемся, но, прошу вас, без эмоций и фанаберии. Во–первых, вопрос следует разделить. Я имею в виду прохоровские записи. Одно — прибор, другое — предлагаемая им новая тема. С прибором, думаю, все ясно. Что? — он остро взглянул на шкаф для бумаг, словно лишь оттуда и мог ждать возражения. — Узел нам Никорук доведет, детали мы обсудим, короче ясно и решено. Теперь — второе. Дмитрий Васильевич Прохоров предлагает очень перспективную тему по смежной области. Но предлагает, разумеется, не в качестве подарка, а с некоторыми условиями. Условий не так много, вот они. Он возвращается в Москву, получает здесь квартиру — заметьте, двухкомнатную на одного, детали у него точно взвешены, — кроме квартиры получает лабораторию с новейшим оборудованием, половину которого надо покупать за валюту, ну и совсем мелочь — штат сотрудников из тридцати человек. Недурно, да, Виктор? Возвращение блудного сына на современный манер. Да?
— Смотря какая тема, — вставил я. — Если тема соответствует, то почему бы и не рискнуть. Вы же любите расширять горизонты.
Перегудов засмеялся, а Битюгов осторожно покашлял в кулачок.
— Тема, голубчик мой, такая, как и большинство гипотетических тем. Лет через пять она может дать превосходные результаты, а может лопнуть как мыльный пузырь…
— Не совсем такая… — елейным голосом заметил Битюгов.
— Не в этом суть, — отмахнулся Владлен Осипович. — А суть в том, что с товарищем Прохоровым я уже, как вам известно, имел честь работать и уже имел честь с ним расстаться. Вроде бы навсегда.
— Ну и что?
— А то, Виктор Андреевич, что довольно нелепо выглядит человек, бросивший свою жену, а через много лет снова на ней женившийся, но уже по расчету. Вы не находите?
— В зависимости от обстоятельств…
— Какой вы дипломат, однако. Я и не знал. Обстоятельства таковы: я не верю этому человеку, и если я не верю человеку, то не поверю в результаты его работы.
— Но…
— Вдобавок у меня нет времени на красивые ошибки. Не могу их себе позволить. — Лицо его сделалось мечтательным. — Но не могу, к сожалению, позволить себе поставить крест на возможно — возможно! — блестящем открытии. Такова ситуация. Какой выход? Можно, конечно, обратиться к помощи специалистов, создать соответствующую комиссию и прочее такое… Можно, но не нужно.
— Почему?
— Комиссия любого уровня состоит из таких же людей, как мы с вами. Более того, она будет состоять из людей ни в коей мере не заинтересованных брать на себя ответственность. И поэтому через определенный промежуток времени, связанный с определенными финансовыми затратами, мы услышим неопределенные выводы, где на каждый аргумент «за» будет приведен веский контраргумент. Пожалуй, больше всего в жизни я мучился от поразительной способности людей, причастных к науке, уходить от прямого ответа.
— Вам очень жалко потерять свою голову? — спросил я с чисто житейским любопытством.
— Да, представьте себе. Инстинкт самосохранения штука поразительно упорная. Но еще больше, чем свою голову, мне жалко тысяч государственных денег, а также нервы, труд и время специалистов, которые будут долгие годы заниматься разработкой мыльного пузыря.
Удивительно было не то, что говорил Перегудов, а удивительно было, что я заранее предугадывал каждое его слово. Я знал этого человека наизусть. И если встречал позабытую деталь, то приходил в нездоровое возбуждение. Сейчас меня поразило желание Владлена Осиповича вернуть Прохорова в институт. После его шифрованных пассажей я в этом не мог сомневаться.
— Вы хотите предложить Дмитрию Васильевичу ставку старшего научного сотрудника? — спросил я.
— Младшего, — поправил Перегудов и добавил с бесшабашным озорством: — Предлагаю пари — он согласится.
— Да, согласится, — кивнул я. — У него же нет выбора.
Битюгов вздохнул с облегчением и завозился в кресле. Как порой невесело в этом мире, где такой избыток хороших и доброжелательных людей… Перегудов взглянул на часы. У него много дел, и он любит порядок. Что только заставило его пойти вчера в закуток Марии Алексеевны? Впрочем, это было в нерабочее время.
Битюгов уже вставал, а я крепче вдавился в свой стул, на мгновение прислушался к утренней боли, которая затаилась в области поджелудочной железы.
— Мне со вторым вопросом все ясно, Владлен Осипович, — сказал я. — А с первым неясно. С Прохоровым ясно, а с прибором — нет.
Через кабинет, невидимая, пролетела шаровая молния, и явственно запахло расщепленным кислородом. Один Битюгов ничего не почувствовал и продолжал скованно улыбаться. Владлен Осипович хищно вздрогнул ноздрями и вскинул голову, подбородком нацелившись мне в переносицу. В его горле клокотнуло, но вместо рычания оттуда выкатилась обыкновенная круглая фраза:
— Что именно вам неясно, Виктор Андреевич?
Заговорил я красиво, протокольно:
— Будучи в командировке, я установил факт выпуска предприятием бракованного узла. Установил путем индивидуального опроса причастных к делу лиц. Мне также известно, что бракованный узел выдвинут на премию за научную разработку темы, и остались лишь формальности для ее утверждения и получения. Я вижу во всем этом грубейшие нарушения этических, моральных и прочих норм нашего общества, а также нахожу данный материал подходящим для публикации в соответствующем разделе журнала «Крокодил».