Вениамин Каверин - Избранное
— Митя, я еду домой.
Она встала сразу, чтобы Митя не стал уговаривать, и пошла к выходу вдоль первого ряда. Где-то зашикали, зашипели. Дмитрий догнал ее и молча взял под руку.
— Митя, вы не сердитесь? Вам не очень хотелось досмотреть?
— Не очень.
— Ну и хорошо. И не нужно спрашивать. Я сама ничего не понимаю.
На площади между театром и сквером было тихо и пусто, дождь недавно прошел, асфальт потемнел, мокрая решетка блестела.
— Митя, как это у Маяковского: «Вот и жизнь пройдет…»?
— «Как прошли Азорские острова» — докончил Дмитрий.
— Какие стихи!
— Хорошие… Извозчик!
Глава четвертая
Жил однажды богач, у которого было так много денег, что он не знал, куда их девать, а это, как известно, случается сравнительно редко. Наконец он решил построить дворец. Знаменитые ученые взялись за это дело, и вскоре было воздвигнуто великолепное здание, в сравнении с которым дворец китайского императора выглядел жалкой лачугой. Но вот беда: на целое лье вокруг не было воды! Это был тот самый недостаток, который Людовик XIV обнаружил и Версале. Правда, недавно прошел дождь, и и саду была найдена небольшая лужа. Но лужа это только лужа, и ученые, разумеется, не обратили на нее никакого внимания.
Каково же было их удивление, когда богач чуть не запрыгал от радости, узнав, что в саду найдена лужа. Он взял перо и написал приказ: немедленно провести воду из дождевой лужи во все залы, кабинеты и спальни дворца, не считая кухни, уборной и ванной.
Вот так задача! Ученые с недоумением уставились друг на друга.
— Это невозможно, — сказал самый знаменитый, самый старый и уже успевший составить себе состояние.
— Нет, возможно, — возразил другой, молодой и еще сравнительно бедный.
И он предложил великолепный план, от которого пришли в восторг его друзья, знакомые и сослуживцы.
Воду из лужи должны были согласно этому плану с помощью насоса перекачать в мраморный, устроенный на чистом воздухе, водоем, где ей полагалось, прежде всего, отстояться. Из водоема с помощью второго насоса она должна была поступать в трубы, которые вели во дворец. А из дворца через множество других труб и кранов она возвращалась обратно в мраморный водоем с помощью первого насоса, который не прекращал своей работы ни ночью, ни днем.
— Вам случалось видеть, как в театре изображается армия? — спросил этот остроумный ученый. — Несколько десятков актеров проходят через сцену и возвращаются с другой стороны. А зрители думают, что перед ними прошло несметное войско.
Словом, это была превосходная водопроводно-насосно-круговая машина, и богач согласился, что ничего лучшего придумать решительно невозможно.
— Да, но, к сожалению, я могу предоставить для нее только маленький темный чулан под лестницей, — сказал он. — И потом, будьте добры, устройте, пожалуйста, чтобы ваша машина работала без малейшего шума. Чулан находится рядом со спальней, и я не смогу спать, если за стеной будут шуметь все эти ваши трубы, насосы и краны.
Вот когда ученые должны были признать свое поражение! Клянясь (разумеется, шепотом), что они не позволят дураку, набитому деньгами, смеяться над наукой, они стали торопливо укладывать свои чемоданы. Они бы уехали, без сомнения, оставив нашу сказку без конца, а дворец без воды, если бы в это время на двор к богачу не заглянула нищенка, просившая подаяние.
— Вот как! — сказала она ученым. — Вы не можете поместить в этом прекрасном, просторном чулане под лестницей ваши трубы, насосы и краны? Вы не знаете, как заставить их работать без шума? А что вы скажете об этой машине?
И она достала из-под своей изорванной кофточки овальную вещицу величиной с ее маленький кулачок. Это был мешочек, внутри которого проходила перегородка, делившая его пополам. Каждая половина была соединена с другим мешочком, поменьше, и все четыре по очереди сжимались и разжимались. Чтобы узнать, действует ли эта машина, достаточно было положить на нее руку, и, наблюдая за этим бесшумным движением, ученые убедились, что странная вещица действительно может заменить все их трубы, насосы и краны.
— Пожалуйста, продай нам эту игрушку, — сказали ученые, — мы дадим тебе миллион червонцев и в придачу самую красивую куклу, которую только можно найти в кукольном магазине.
— К сожалению, не могу.
— Почему?
— Потому что это мое сердце, — отвечала нищенка. — А попробуйте-ка без него обойтись!
Говорят, что ученый, не успевший составить себе состояние, все же построил машину, заменившую сердце. Но работала ли она? Вот вопрос, на который никто не дождался ответа.
…Всю осень Карташихин носился с этой сказкой, которую он прочел в одной старой научно-популярной книжке и которая, как в «яблочко», попала в самый центр его размышлений. Можно было подумать, что автор, какой-то Масе, подслушал молчаливые разговоры, которые он вел сам с собой, сидя в институтской библиотеке и пытаясь проследить на протяжении десятков лет развитие смелой мысли Броун-Секара. Даже в воображении трудно было представить себе задачу во всей ее полноте. Прежде всего, по-видимому, нужно было добыть гирудин, вещество, которое не дает крови свертываться и которое, присасываясь к телу, выделяют пиявки…
В первый же выходной день, к счастью удивительно теплый, он уговорил Виленкина и Хомутова отправиться на Елагин. Правда, пиявок нужно было много, но если ловля будет удачной — так он решил, — через два-три дня он уговорит всю бригаду заняться этим увлекательным делом.
И действительно, первые полчаса прошли незаметно. Сняв штаны и вооружившись сачками, они влезли в пруд, не обращая внимания на влюбленных, бродивших по островам с испуганными и счастливыми лицами. Потом Хомутов объявил, что пиявки, присосавшиеся к его тощим ногам, пробудили в нем зверя и что он не может без волнения смотреть на бутерброды и пиво, которое студенты захватили с собой — очень скромно, по паре на брата. Карташихин погрозил ему кулаком, и тогда, чтобы не терять времени даром, Хомутов рассказал, как накануне его вывели из кино за то, что он громко уличал режиссера картины «Проститутка» в полном незнании и непонимании дела.
— Теперь я понял, Ванька, кто ты такой, — сказал он, убедившись, что Карташихин отнюдь не склонен восторгаться этой историей. — Ты стоик.
— Кто?
— Стоик. Это учение, которое проповедовал Демокрит или кто-то другой, это неважно. Тебе, знаешь, что надо?
— Что?
— Жениться. А то с тобой произойдет обратное тому, что произошло с жирафом.
— Тонкая мысль! А что, собственно, произошло с жирафом?
— Жираф тысячелетиями должен был вытягивать шею в поисках высокорастущей пищи. А ты… Ты забываешь, что долгое бездействие наших органов ведет к их полному отмиранию.
— Смотря каких органов, — серьезно возразил Карташихин.
— Внутренних, конечно! — И Хомутов подмигнул. — Вообще, ребята, допустим даже, что мы наберем сотни три пиявок и Ванька, что маловероятно, добудет из них ерундин.
— Гирудин, — невольно поправил Карташихин.
Хомутов засмеялся. Он не в первый раз ловил приятеля на эту оговорку.
— Извини, гирудин. Но есть ли смысл тратить время на сердце? Социальное значение сердца — сомнительно. А мы на данном этапе должны заниматься лишь органами, социальное значение которых совершенно бесспорно.
Это было сказано, чтобы подразнить Виленкина. И действительно, наклонив голову, даже как-то бодаясь, Виленкин немедленно налетел на него.
— Значит, ты не веришь в новую интеллигенцию? — через полчаса кричал он. — Тысяча рабфаков в год — это тебе мало?
— Ты за немедленное полное равенство? — спрашивал он еще через полчаса, когда, синие от холода, они наконец вылезли из пруда. — Чушь, братец! Чушь!
— Нет, не чушь!
— Вульгарный дарвинизм!
— Нет, не вульгарный. И не дарвинизм.
— Вот именно.
И Виленкин задумался. Мохнатый, без штанов, с озябшей физиономией, он стоял на берегу пруда, подняв глаза к небу с удивленным, прислушивающимся выражением. Хомутов посмотрел на него и прыснул.
«Тебя бы сейчас снять — и в „Огонек“», — сказал он. — Такой кадр, красота! Цены бы не было. И подпись: «Мыслящее четверорукое».
2На сон было положено четыре часа — и все-таки времени не хватало.
Нельзя было не посещать лекций, несмотря на то что многие преподаватели читали по печатным курсам; нельзя было отказаться от общественной работы, несмотря на то, что добрая половина ее была никому не нужна.
Карташихин снял с себя руководство бригадой, вышел из редакции стенной газеты. Но времени не прибавилось. Наоборот, стало как будто еще меньше. Он стал пропускать заседания, а заодно и лекции, — не стоили же ради лекций ездить в институт, когда он мог прочитать их и дома.
