Вениамин Каверин - Избранное
Обзор книги Вениамин Каверин - Избранное
Вениамин Каверин
Избранное
Исполнение желаний
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Все что угодно можно было найти в Ветошном ряду — морские инструменты, которыми пользовался, быть может, сам Крузенштерн, лакированные шкатулки с потайными ящичками, продавленные цилиндры, сломанные будильники и очень много старинных фотографий, с которых глядят на вас мужчины в маленьких канотье и женщины в буфах и кринолинах, улыбающиеся с кокетством, нимало не изменившимся с девяностых годов прошлого века. Встречаются и книги — иногда заслуживающие внимания, но главным образом Брандес, Метерлинк и разрозненный «Вестник иностранной литературы».
В картузе и переделанной форменной шинели стоит за прилавком старый букинист. Не только службу в Сенате, но даже тайные склонности, заброшенные с восемнадцатого года, можно угадать по его лицу. Взгляд, которым он встречает покупателя, безразличен. Движение, которым он раскроет перед ним книгу, неторопливое, равнодушное. Все это, разумеется, одно притворство. Редко где умеют так взвесить со всех сторон человека, как в Ветошном ряду Ситного рынка.
Настоящих любителей старой книги в Ленинграде не так много. По самой манере, с которой такой человек погладит корешок, подержит в пальцах страницу, по нарочитой небрежности, с которой берется в руки редкое издание, опытный букинист сейчас же оценит покупателя и решит, стоит ли начинать с ним особый, доверительный разговор.
Но о чем говорить? Откуда возьмется в этой лавчонке редкая книга? Найдутся редкие книги, и есть о чем говорить. Здесь торгуют одним товаром, а продают совсем другой.
Вот почему далеко не с каждым покупателем затевают такой разговор. Десять лет революции приучили к осторожности, и хотя не было (и нет) ничего преступного или запрещенного в торговле редкими изданиями и рукописями знаменитых людей, беседа, если в покупателе не угадают истинного коллекционера, не состоится, и он пройдет мимо того, что разыскивает, быть может, целые годы.
В апреле месяце 1927 года в одну из таких лавок вошел и приостановился, ожидая вопроса, покупатель. Вопроса не последовало. Антиквар (в Ветошном ряду все называли себя антикварами), который в эту минуту завязывал в клеенку ценный товар, чтобы унести его домой на ночь, только мельком взглянул и молча продолжал свое дело.
Покупатель был в желтом кожаном пальто и мягкой шляпе. Он был высокого роста и держался прямо, с выправкой почти военной. Лицо вежливое, холодные глаза, плоские, осторожные губы. Портфель он держал под локтем, трость в той же руке.
— Мне сказали, что вы покупаете старинные рукописи.
Антиквар взял с прилавка очки, надел их и неторопливо оглядел покупателя с головы до ног.
— А какие у вас рукописи?
Посетитель расстегнул портфель и достал небольшой, в четверть, листок голубоватой, просвечивающей бумаги. Листок был исписан короткими строчками, много раз перечеркнутыми, профиль в колпаке нарисован в разных местах среди начатых и брошенных вариантов.
Если верно, что в почерке, как в характере, есть неизменные привычки, которым человек повинуется инстинктивно и против которых сама воля бессильна, — по этому почерку можно было угадать такую свободу, законченность и простоту, которые были забыты уже во второй четверти прошлого столетия. Это был почерк энергически-сильный, лишенный снисходительности, полный смысла и в то же время интимный и небрежный, как разговор с самим собой или с близким другом, — почерк, который делая, армия текстологов изучает, вот уже около ста лет, сличая каждую букву, взвешивая каждое зачеркнутое слово и торжествуя, когда удается наконец прочесть то, что прочесть, казалось, невозможно. Словом, это был почерк, который заставил антиквара вспотеть от волнения и одновременно прикинуться таким равнодушным, что посетитель, нетерпеливо следивший за ним, с досадой поднял брови.
— Воспроизведено-с, — вздохнув, сказал антиквар, когда листок был рассмотрен со всех сторон и на свет и против света и наконец спокойно положен на прилавок.
— Воспроизведено, да только совсем не то, — возразил посетитель. — Этот вариант никогда не был издан.
Хотя на ощупь никак нельзя было узнать, издан вариант или нет, антиквар снова взял листок и с минуту держал его в узловатых пальцах. Брови двигались, он думал.
— Нет-с, был издан, — сказал он, — это вариант известный.
Вместо ответа посетитель вынул из портфеля несколько книг и одну за другой раскрыл их на закладках.
— Сравните!
Но антиквар не стал сравнивать. Положив листок на ладонь, он вдруг далеко отвел руку и взглянул со стороны.
— Его ли это рука?
— Его рука.
— Ой ли? — по-стариковски сказал антиквар. — А если нет? Знаете ли что, оставьте этот листок мне я тут кое с кем посоветуюсь, а завтра зайдете.
— Нет, я не могу оставить.
Антиквар замолчал. Он с первого взгляда увидел, что и рука его и вариант неизвестный.
— Сколько просите? — уже другим, деревянным голосом спросил он.
— Шестьсот рублей.
И они уставились друг на друга: старик — хмуро, из-под желтых, седых бровей, а Неворожин — холодно улыбаясь.
Новый покупатель вошел в лавку, пожилой, в обвислом пальто, с брезгливым, сероватым лицом. Очевидно, в этой лавке он был завсегдатаем, потому что антиквар выбежал к нему, старомодно кланяясь, и сейчас же стал показывать книги.
— Вот-с, Николай Дмитриевич, а у меня для вас новость: «Журнал для милых»…
Раздумывая, Неворожин прислушивался к разговору. Была минута, когда он уже сделал шаг к выходу, потом вернулся.
Без сомнения, он очень нуждался в деньгах, потому что цена за этот листок — шестьсот рублей — была небольшая.
— Может быть, вы сначала со мной кончите, — сказал он антиквару.
Тот подошел.
— Берите за пятьсот.
Листок, исписанный знаменитой рукой, лежал между ними. Только на одну секунду антиквар с жадностью взглянул на него из-под очков. «Эх, мало спросил», — подумал Неворожин.
— Не могу. Двести рублей — пожалуйста!
Машинально перелистав несколько страниц, второй посетитель вдруг закрыл книгу и тоже скосился на листок. Потом подошел поближе.
— Можно посмотреть?
— Нет, нельзя… — И Неворожин закрыл листок ладонью. — Четыреста, — одними губами сказал он антиквару.
Старик вынул бумажник. Со всей нерешительностью скупца, которому трудно расстаться с деньгами, как бы ни было выгодно дело, он долго мусолил пятерки и тройки, а второй посетитель все не отходил от прилавка, как будто стараясь сквозь ладонь рассмотреть рукопись знаменитого человека.
— Двести, — сосчитал наконец антиквар и бережно спрятал бумажник.
Ничего не ответив, Неворожин взял листок и стал открывать портфель. Должно быть, замок был неисправен, потому что портфель расстегнулся не сразу.
— Ну ладно, двести пятьдесят! Куда же вы?
Неворожин вышел из лавки и остановился в двух шагах. С минуту он раздумывал, жестко поджав губы, потом пошел и скрылся в толкучке, начинавшейся сразу за Ветошным рядом.
Антиквар хмуро смотрел ему вслед.
— Что он предлагал? — жадно спросил пожилой посетитель.
Бормоча что-то, старик переправлял деньги с прилавка в бумажник.
— Вы отобрали книги, Николай Дмитриевич? — сказал он, как будто не расслышав вопроса. — У меня из карикатур еще Лебедева есть один альбом и Щедровский. Если нужно, могу завтра же принести, они у меня на дому.
— Что он предлагал вам? Автограф? Чей?
— Пушкина, — нехотя пробормотал букинист.
— Какого Пушкина? Василия?
— Нет, Александра…
Он не успел окончить «Сергеевича», как тот повернулся и почти бегом вышел из лавки.
Он бы догнал Неворожина, обойдя Ветошный ряд вдоль каменного здания рынка. Но он пошел наперерез и сейчас же запутался среди ларьков, лотков и баб, продававших шипящую колбасу прямо с жаровен.
2В этот день в седьмом часу вечера к Московскому вокзалу, который назывался тогда еще Октябрьским, был подан поезд Ленинград — Минеральные Воды, и контролеры раздвинули решетку, загораживающую выход на перрон.
Очередь, переходившая у решетки в бесформенную толпу, подалась назад, потом вперед и двинулась медленно и шумно.
В стороне, у большого вокзального окна, в котором видна была склонившаяся над аппаратом голова телеграфистки, стояли два пассажира: один — маленький, старый, усатый, в высоких сапогах и полувоенном костюме; другой — юноша лет восемнадцати-двадцати. Юноша уже два раза подхватывал чемодан, но старик осаживал, и довольно резко.
Очередь поредела, и тогда они поставили вещи в вагон и стали гулять по платформе.
