Григорий Терещенко - Гранит
— Бригада разношерстная, тяжелая, — подключился к разговору председатель завкома.— Даже название себе дали безобразное: бригада «Ух». Взрослые люди, а до такого додумались.
— Принимай, Сабит, — поднял голову Боровик.— И воспитай бригаду.
— Жалко свой бригада. А эта мне совсем не нравится.
— А если временно? — спросил председатель завкома.
— Временно совсем не согласный. Временных никто не любит...
— Тогда постоянно, — сказал Григоренко. Он был уверен, что Сабита назначает не временно, обратного пути ему уже не будет. Наоборот, Сабит должен пойти дальше. — С вашей бригадой теперь любой справится. Поработали вы хорошо, ничего не скажешь.
— Я работаю, а Остап Вавилович ругает. Шибко ругает.
— Ругает, говоришь? — удивился Григоренко. — А нам предлагает тебя поставить бригадиром самой большой и ответственной комплексной бригады. Да еще на главное направление. Вот так. Нет, Сабит, командир не берет с собой подчиненного в бой, если в нем не уверен.
— Белошапка предлагает? — Сабит встал и начал растерянно переминаться с ноги на ногу. — А как, если не справлюсь? Дрова наломаю?.. Не хочу, чтоб про меня плохо говорили.
— Наломать дров мы не позволим, — сказал Григоренко,— если что — поможем. Мы недавно туда много хороших ребят из демобилизованных отправили.
— Справишься, Сабит! — подбодрил его и Боровик.
— А не получится, переведем на другую равноценную должность, техника-нормировщика, например, — сказал председатель завкома.
— Нормировщиком не пойду.
— Без работы не останешься, не бойся, — улыбнулся Григоренко и встал.
— Эх, был не был... Мало-мало поработаем!..
— Ну, вот и сосватали, — засмеялся Боровик и тоже поднялся.
5
Белошапка вошел в лабораторию и застыл в недоумении. В комнате, в полном одиночестве, сидела Марина, грызла яблоко, а по щекам ее катились крупные слезы.
Увидев Белошапку, Марина вздрогнула и отвернулась к окну. Когда она снова взглянула на Остапа, лицо ее уже озарилось улыбкой. И трудно было поверить, что Марина только что плакала.
— Я за анализом на песок.
— Возьмите, — кивнула Марина на пачку лежащих на столе бланков.
— Кто-нибудь обидел?
— Скажете тоже... Пусть только кто попробует, сам не рад будет.
— Работа здесь у вас получше, не то что у нас на строительстве.
— Это верно. Только человек не одной работой живет.
— Да как сказать?
Остап давно уже заметил, что после замужества Марина стала какой-то другой. Притихла. Ни острых реплик, ни горячих споров, ни гордых взглядов. Словно подменили ее.
— Садитесь, Остап Вавилович. Посидите. Или жены боитесь?.. Вдруг прибежит и в волосы вцепится.
— Зря не вцепится. Сама, вижу, мужа боишься. А была бедовая!
— Бедовая, говорите... Была, да вся кончилась...— Марина тяжело вздохнула и вдруг уткнулась лицом в ладони.
— Что, дома не все в порядке? — спросил осторожно Остап.
Марина открыла лицо. Слез на глазах не было.
— Хотите сказать, что не прошло и полгода, как в загсе расписались, а уже разлад. Вы правы. Знали бы вы, какая я одинокая...
Наступило молчание. Затем Остап сказал:
— Ты вышла замуж, а в семье одиночества не бывает.
— У кого не бывает, а у кого... Бегма совсем не такой, каким казался...
Марина помолчала, а затем, еще раз тяжело вздохнув, заговорила:
— Понимаете... Мы нигде не бываем. Придет после работы и молчит. Фильмы только по телевизору смотрим. В городе новый Дворец культуры открыли, артисты приезжают... А я тот Дворец лишь издалека видела... Часто приходит выпивши. Правда, пока не бьет.
— Странно все как-то, — пожал плечами Остап.— Всем казалось, что вы нашли друг друга. Дополняете один другого. Он до тридцати пяти лет все жену подыскивал. Я думал, вы счастливы, радовался за вас.
— А вы-то сами счастливы?
«Почему это ее интересует? — подумал Остап. — Не насильно ведь выходила замуж. Ивана Середу оставила, а Бегму у Светланы отбила...»
— Да, я счастлив!
Марина подняла на Остапа глаза:
— Это хорошо, что счастливы! А я одинока. Потеряла интерес к жизни. Ото всех отгорожена четырьмя стенами своей квартиры... Нет, не надо ничего говорить. Я наперед знаю, что скажете. «Мол, малодушный человек, нытик. А вокруг, погляди-ка, — жизнь цветет, люди любят друг друга!» А есть ли она вообще, эта любовь? Как ее почувствовать?
— Ну что на это ответить тебе, Марина... Любовь — чувство великое. Без любви не может быть настоящего счастья у человека.
— Разве счастье — это только любовь?
— Ты устала, Марина.
— Нет, вы не уклоняйтесь от ответа.
— Хорошо, попробую ответить. Я нашел свою Зою. Разве это не счастье? Когда получили однокомнатную квартиру — танцевали от радости. Заработала по моим чертежам мойка — снова радость. Счастье, по-моему, складывается из любви и...
В это время дверь открылась. Вошла круглолицая, с живыми черными глазами девушка.
— В столовую пойдешь? — обратилась она к Марине.
— Я попозже пойду. Ты иди одна.
Как только девушка ушла, Остап продолжил свою мысль:
— Мне кажется, что люди без любви не были бы людьми... И они должны сами строить свое счастье.
Румяное лицо Марины побледнело, осунулось, но, несмотря на это, Белошапка отметил невольно про себя: «А она симпатичная».
— Ну, так какое оно, это счастье? — В голосе Марины зазвучала ирония.
— Какое? Как тебе сказать, нелегко оно достается... Чтобы завоевать его, тоже нужно мужество... Я вот никак не могу понять, в чем причина вашей неудачи. Живете вдвоем, всего вдосталь. Ну, потратились на свадьбу, на устройство квартиры. Но на театр всегда можно деньги найти.
— И вы к деньгам все сводите...
— Да нет, просто к слову пришлось.
— А мой уверен, что главное в жизни человека — деньги. Мне кажется, что ради денег он и на преступление может пойти. Все на книжку откладывает.
— Конечно, Марина, счастье не в деньгах. Ты права. Копить деньги — это мещанство, обывательщина.
— Вот и я так думаю. Приехал из Киева театр. Говорю ему: пойдем. А он — ни в какую, дорого, мол. За два билета не захотел пять рублей заплатить.
— Но ведь на водку не жалеет?
— На водку он не тратит. Его угощают.
— Зачем же было за такого выходить? Видела же, какой он?
— Ах, Остап Вавилович, вы не знаете, что такое одиночество. Мне уже двадцать пять исполнилось...
— Знаю! Я-то знаю...
— Спасибо за душевную беседу, — прервала его вдруг Марина и встала. — Надеюсь, все, чем поделилась, останется между нами. Не с каждым решишься откровенно поговорить. Вы, наверное, тоже еще не обедали? Может, пойдемте вместе, вдвоем веселее.
— Ну что ж, пошли...
6
Смеркалось. Густой морозный туман никак не рассеивался.
Сергей Сергеевич и Оксана вернулись со стадиона немного уставшие и возбужденные. Местная хоккейная команда выиграла у харьковчан со счетом 8:6.
Дома были Елизавета Максимовна и Иринка.
— А где же Верочка? — спросил Сергей Сергеевич.
— Ее еще нет, — ответила мать. — Я сама беспокоюсь, где она могла задержаться?
— Давно она ушла? — спросила Оксана.
— Сразу после обеда. Я разрешила ей к подружкам пойти. Но вот уже темнеет, а ее все нет!
Мать волнуется, хотя она, конечно, не виновата. Девочке седьмой год. И до этого она уже не раз ходила к подругам. Но никогда так поздно не задерживалась.
— Иринка, вы не поссорились? — строго посмотрел Сергей Сергеевич на дочь.
— Нет, папа.
— Должно быть, заигралась с подружками и забыла, что домой пора, — предположила Елизавета Максимовна.
— Я пойду поищу ее, — сказала Иринка и тут же стала одеваться.
Минут через тридцать Иринка возвратилась. Но одна.
— Я всех подружек обошла, но ее нигде нет, — сказала она.
— А может, у Борзова или у Драча? — спросил Сергей Сергеевич. — Могла же она и к мальчикам зайти. Они ведь знакомы с Нового года. Схожу-ка я к ним. Заодно посмотрю, как устроился новый начальник цеха.
— Ой, не заблудилась ли? — всплеснула руками Елизавета Максимовна. — Туман-то вон какой густой. Знала бы, ни за что не отпустила. Ой, горюшко мое!
Как только за Григоренко закрылась дверь, Оксана стала звонить в милицию. Дежурный долго расспрашивал ее о приметах девочки. Потом пообещал принять меры к розыску.
Оксана не находила себе места, пока не вернулся муж. Но и он пришел без Верочки.
— Где же искать? — спросил с тревогой Сергей Сергеевич. — Придется в милицию звонить.
— Я звонила уже, Сережа. Там ее нет. Что же случилось?..— Оксана взволнованно заходила по комнате. «А может... — но она тут же отогнала ужаснувшую ее мысль. — Нет, нет...»
