Глеб Пакулов - Глубинка
Когда он очнулся, матери в палате не было.
После похорон Ульяны Григорьевны Котька в школу больше не пошел.
Вальховскую поместили в психиатрическую лечебницу, и Вика часто стала приходить к Костроминым. Совсем редко в доме появлялась Неля; они с Катей закончили курсы и работали в госпитале.
Отец приезжал раз в неделю, когда сдавал рыбу. Вставал чуть свет и опять уезжал на озеро. Там стоял балаган, рядом склад под бочки с рыбой. Перед отъездом, вечером, сказал Котьке, чтоб тот был посерьезнее, как-никак — единственный остается мужик в доме. Против того, что Вика в общем-то перекочевала в их дом, Осип Иванович не возражал — куда девчонке податься; однако внимательно вгляделся в Котькины глаза, пригрозил: «Только обидь сироту!»
Теперь Котька сидел за столом полным хозяином, ел поджаренную Викой картошку, а она примостилась напротив, подперла щеку кулачком и смотрела на него, совсем как раньше Ульяна Григорьевна.
Он доел картошку, хотел сказать, что очень было вкусно, похвалить, но какой же хозяин хвалит за еду, которая его, им добытая? Нет таких. Глава дома или молчит, или куражится. Попробовать?
— Чаю! — он толкнул кружку по столешнице.
Вика, будто поняла его игру, схватила кружку, метнулась к плите. Мелькнул белый заварник, из носика ударила душистая струя. Все быстро, мигом. «Чай готов, извольте кушать». Ну хоть бы возмутилась тону, которым он приказал подать чай! Заворчала бы, принялась бы воспитывать, а он бы прикрикнул на нее, как на жену, кулаком бы по столу пристукнул. Так нет же! Обрадовалась, что может угодить, бросилась наливать, аж косички затрепыхались.
— Чо такой кипяток? — возмутился он.
— Дай разбавлю! — снова припорхнула к нему Вика. — В кастрюльке отварная вода есть.
Он понял, что проиграл, прижал кружку к груди. Вика засмеялась, взбила ему челку дыбом.
— А посуду будешь мыть ты! У меня уроки.
И ушла, гордо выпрямив спину, сверкая икрами загорелых ног. Косички, будто две золотые ручонки, махали Котьке платочками-бантиками.
Как-то пришла Капа, спросила с надеждой:
— Костя письма не написал?
— Ка-апа… Ты чо? — испуганно шепнул Котька и покосился на ковшик с водой.
— Сон я видела. Будто похоронка-то ошибочная. — Капа сама взяла ковшик и напилась. — Вот тебе и вещие сны… Когда не надо, ошибки меня обегают. А то написал бы.
Хоть и не веселили сводки Совинформбюро, а мнение поселковых было непоколебимо — немцам Сталинграда не взять. Не тот кусок, в горло не влезет. Котька слушал тихий, убежденный разговор и перебирал их фамилии. Оказалось, тут у каждого был кто-нибудь да погибший на фронте. У некоторых по двое. Только один счастливчик дымил со всеми горькой махрой — старик Потапов. Трое хоть калеками, а вернулись. А родителю — хоть какой, только вернись. Но Котька не хотел выделять или отделять старика Потапова от кружка пострадавших мужиков.
Свезли картошку, ссыпали в подпол. Вечером в клубе было фабричное собрание. Чествовали победителей в соцсоревновании, награждали Почетными грамотами, а кое-кого и подарками.
На другой день перед отъездом стариков на озера вчетвером сходили к Чигиринке, выкопали пять маленьких березок, перетащили их в парк, посаженный в честь победы над фашистами под Москвой. Сдержал свое слово парторг. Весной, когда люди двигались сонными мухами, он, сам такой же, поднял их на это дело. И люди копали ямки, садили в них тоненькие березки, тополя, черемуху — все, что можно было без особого труда перенести сюда, на высокий берег Амура. Молоденький лесок поднялся и зашумел над бывшим пустырем. А позже стал подсаживать к нему всякий свое деревце, в память о близких. Скоро границы молодого парка расширились. Потому и принесли сюда пять саженцев Осип Иванович с Дымокуром и Вика с Котькой.
Старики копали ямки, садили деревца, а Вика с Котькой носили воду, поливали.
— Растите, шумите, — сказал Осип Иванович. — Век ваш долгий, всякого насмотритесь, будет что людям порассказать.
Уехали рыбаки-кормильцы. Совсем тихо стало в избе. Иногда после работы Котька ездил с Зинкой к спиртзаводу за бардой, но редко. Хватало забот по дому. Привезли машину бревен, надо было их распилить, расколоть на дрова, сложить в сараюшку. Вот и ширкали с Викой пилой, отделяя ровные чурбаки для «голландки» и всякие разные для печки. Топка у нее безразмерная.
Катюша последнее время не бывала у Костроминых, но в поселок наведывалась часто. Трясейкин жил у Скоровых, и там часто скандалили.
Однажды после очередного скандала Котька сел и написал Сергею всю правду о Катюше, о Трясейкине, для большего правдоподобия напридумывал всякой всячины и стал ждать ответа. Письмо пришло в конце сентября. Брат не благодарил его за сообщение, как рассчитывал Котька. В письме было несколько строк: «Если будешь никудышно учиться и делать в каждом слове ошибку, приеду — и разделаюсь. Все. Сергей. Летчик-истребитель, капитан, орденоносец».
«Больше о Кате ни строчки, — твердо решил Котька. — Точно прибьет, раз истребитель. Рука у него быстрая, хорошо помню».
Но сон ли был в руку, а печаль пришла. Почтальон принес извещение на Сергея: «Пропал без вести».
— Пропал без вести — это еще не погиб, еще есть надежда, — сказал, будто приказал не отчаиваться, почтальон.
Затряс головой Котька, не в силах ответить ему, так захлестнуло горло.
— Никому об этом, — еле выговорил он.
Когда почтальон ушел, Котька решил так: никакого извещения не было. Он его и отцу не покажет, когда тот вернется с рыбалки. А вернется скоро. Забереги по утрам на реке посверкивают, морозец по ночам начал приударять. Ни Вике не покажет извещения, ни Неле.
Как-то пришел с работы отец, наскоро поплескался под умывальником и сел к столу. Вика крикнула Котьку, и он тоже помыл руки, подсел к миске борща. Ужинали втроем, за окнами уже была ночь. Репродуктор теперь не глушили, и он нашептывал весь день. Передали вечернюю сводку Совинформбюро. Наши войска ведут оборонительные бои. В районе Сталинграда враг остановлен. На предприятиях страны создаются ударные фронтовые бригады. Летчики Н-ской части полковника Веселова за прошедшие сутки сбили девять самолетов противника.
— Что так долго писем нет? — глядя в тарелку, произнес Осип Иванович. — Я и командиру части написал. Молчат.
— Почта теперь плохо ходит, — постарался успокоить Котька, а сам подумал, что отец скоро все узнает. Может, почтальон проговорится. А вернее всего, из части напишут, подтвердят — пропал без вести капитан Костромин Сергей.
Чтобы отвлечь отца от его дум о Сергее, Котька начал разговор, который, он знал, расшевелит отца, уведет в сторону от горьких предчувствий.
— В сопках-то, поди, снег хороший лежит, — начал он. — Самое время коз стрелять.
— Эх и надоела мне стрельба эта всякая! — грубо оборвал отец неуклюжий переход от одного к другому. Он встал, накинул телогрейку, нахлобучил шапку Филиппа Семеновича, но почувствовал — не своя, снял, положил на полку. — Я к Скоровым, — буркнул он и хлопнул дверью.
— Вечер добрый, — поздоровался он с сидящими за столом Матреной, Катюшей и Илларионом. Они играли в подкидного.
Изумленные, они молчали. Осип Иванович снял шапку, присел на некрашеную табуретку.
— Чайку не выпьешь, сусед? — отгрудив от себя сданные карты, с вызовом спросила Матрена. И по тону, и по виду ее было ясно, что она станет защищать устроенный ею лад до смерти.
Осип Иванович отказался от чая. Он смотрел на Катю, вопрошая глазами: «Написал, нет ли?» Катя покачала головой, поднялась и ушла на другую половину дома. Илька метал сердитые взгляды с Матрены на Осипа Ивановича, будто спрашивал: «Чего он приперся, старый хрыч?»
— Ты давненько не бывал у нас, сусед, — пропела Матрена.
— Я о сыне чего узнать пришел, — нахмурился Осип Иванович. — Письма, случаем, не было?
— Случаем не было. — Матрена вздохнула, поджала губы. — Жисть нонче какая? Есть — и нет ее. Так чего ждать девкам? Женихи фронтовые — ненадежные…
— Хватит, мама! — ворвалась Катюша. — А вам, Осип Иванович, если придет письмо, я сама принесу.
— Принесет, принесет, — закивала Матрена. Она горсточкой, по-беличьи, вытерла рот, поддернула концы черного платочка.
Осип Иванович вышел из дома, и сразу до его слуха донеслись истошные выкрики Матрены, визг Катюши и примирительный бормоток Иллариона. Он сошел с крыльца, пошел к своему. Когда свернул за угол, почудилось ему, что прошмыгнула у него в ногах какая-то тень и чудно́ проскрипела. Осип Иванович стоял, приглядывался — что такое? «Звук издает — ни на что не похожий», — вспомнились слова Дымокура.
— Верещуха! — неуверенно, но с тайной надеждой на добрые вести признал ее существование Осип Иванович и, уже взбодренный нечаянной встречей с как там ее — кто знает, появился в доме.
