Сергей Воронин - На своей земле
Крупный, веселый дождь, совсем не похожий на осенний, стегал по стеклам. На дворе быстро образовалась лужа, из нее выскакивали белые острые иголочки, а на поверхности сновали, словно водяные пауки, крупные серые пузыри. Стена сарая потемнела, и резкой чертой отделялись серые бревна, находившиеся под крышей.
— Ну, ребята, что скажу вам, — появляясь в сухом платье, еще не успокоившаяся от бега, сказала Мария: — Неплохие у нас земли. Есть и в низине, есть и на буграх, так что неурожая бояться нечего. Где-нибудь да вырастет. А красивые!.. Отсюда за километр озеро… большущее, только бы картину с него рисовать. А уж какой у нас человек есть в колхозе, — продолжала Мария, небрежно поправляя косы, уложенные вокруг головы, — вот быть бы ему председателем. Знаете, кто?
— Знаю! — отозвалась Пелагея Семеновна, выходя на кухню, и метнула взгляд на Костю. — Павел Софроныч Клинов!
— Эва! — рассмеялась Мария. — Нашла тоже. Степан Парамонович Щекотов. Вот кто!
— Ну и слава богу! — облегченно вздохнула Семеновна и обратилась к Субботкину: — Вот видишь, а ты хотел Клинова.
Николай ошарашенно посмотрел на нее и развел руками.
— Никогда и в голове не имел такого.
— А кто упрашивал утром?
Никандр опять постучал чижом по столу.
— Ну что ж, товарищи, если такое дело, так я предлагаю остановиться на кандидатуре Щекотова, тем более, что я как раз и сам имел его в виду, он и председателем был.
— Такое же предложение и у меня, — сказал Николай, взглянув на Груню.
Она пренебрежительно поджала губы.
— Тогда решено. На собрании все, как один, голосуем за Щекотова.
7Павел Клинов стоял посреди избы в ярко начищенных сапогах, в синих офицерских бриджах и черной просторной рубахе, перетянутой красным поясом с пушистыми кистями.
На ходиках было половина седьмого. Собрание было назначено на восемь.
Марфа, тяжело дыша, влезала в узкое платье. Плечи уже пролезли, но грудь застряла.
— Помоги мне! — сдавленно крикнула она.
Павел подошел и, словно обруч на бочку, натянул на нее платье.
— Чего это ты — растолстела или как?
— Ну да, растолстела, крючок не отстегнула, думала, так пролезу.
— Эка голова, — добродушно рассмеялся Клинов.
Они вышли на улицу, Павел впереди, Марфа на три шага поодаль. На небе неподвижно висело маленькое белое облако с пунцовыми краями. Воздух был чист, как после грозы. Хоть собрание намечалось в восемь, но Павел решил прийти пораньше. Пускай люди видят его заботу о колхозном деле.
— Когда меня будут выбирать в председатели, так ты сиди рядом с Хромовыми. Надо полагать, они не посмеют поднять руку против при тебе-то, — бросил через плечо Павел.
— Ой, прямо боюсь, как бы Щекотова не избрали… Уж больно хвалят его.
— А чего хвалят?
— Хозяйственный, говорят.
— На деле не видали, а на словах всяк деловит, — усмехнулся Клинов.
Павел Клинов уверенно шагал к школе. Его ничто не смущало. Он не думал о том: справится или не справится с работой, если его выберут. Важно, чтоб выбрали, а там видно будет. А что выберут, так это вполне возможно. Здесь, на новом месте, его никто не знал, кроме Хромовых. Со стариками всегда можно сговориться. Вот только не испортила бы дела Мария. Уж больно серьезная. А так-то все, конечно, просто.
Он степенно поднялся по кирпичным ступенькам школьного крыльца, потянул на себя дверную ручку и насторожился. Из школы доносился пронзительный голос Поликарпа Евстигнеевича. «Успел уже», — неприязненно подумал Павел и открыл дверь.
Большая комната была в сумерках. Поликарп Евстигнеевич сидел на передней парте, боком, закинув ногу на ногу. Рядом с ним был незнакомый человек в кожаной куртке.
— Рыба рыбе рознь! — кричал Поликарп Евстигнеевич, тараща глаза на собеседника. — Не каждая хватает, что ей сунешь. Скажем, щука, или, к примеру, окунь, или там судак, а то и шелеспёр-жерех, ты им дай наживку, которая движется в воде, а если она замрет, — завязывай свои надежды в узелок…
— Не берет? — глуховато спросила кожаная куртка.
«Кто же это, секретарь райкома или председатель райисполкома?» — подумал Клинов, удивляясь той бесцеремонности, с которой разговаривал Хромов, и, солидно кашлянув, направился к приезжему.
— Здравствуйте, уважаемый товарищ! — сказал Клинов и подал руку. Человек в кожаной куртке крепко стиснул ему пальцы и отрывисто буркнул: — Привет!
Поликарп Евстигнеевич раздраженно взглянул на Клинова и, отвернувшись, воскликнул:
— Уважающая себя щука, если хотите знать, на блесну не возьмет. Это попадается только легкомысленная, по своей молодости неразумная, рыба. Почему, дорогой товарищ, иная щука доживает до глубокой старости, до того, что у ней зеленый мох на голове растет? А все оттого, что хитра! Есть у нас в Ярославской такая речка. Уча. Это, я вам скажу, не река, а высшее образование для рыбаков! Не диво наловить рыбы там, где она есть…
— Это верно, Уча пустая речонка, одни коряги, — заметил Павел.
Поликарп Евстигнеевич затряс от раздражения бороденкой. Он терпеть не мог, когда ему мешали говорить о рыбной ловле.
— Не встревай, Павел. Так вот, не диво наловить рыбы там, где она есть. Нет, вы, дорогой товарищ, поймайте там, где ее нет.
— Интересно, — подвинулся поближе приезжий.
— То-то и оно, что интересно! — радостно засмеялся Хромов. — Скажем, плотва. Она берет на черный хлеб, на червя-опарыша, любит поразвлечься и на разную насекомую. А на вареную морковь возьмет?
Павел покосился на Хромова. Ему очень не нравилось, что гость из райцентра так интересуется пустой болтовней Поликарпа Евстигнеевича. Чего доброго, еще обкрутит его тонкогорлый, да и пролезет в председатели.
— Берет! — ликующе воскликнул Хромов. — Да еще как берет-то! За тридевять земель она морковный запах учует и придет. Да это что! А на валерьянку ловили?
— На что? — протянул удивленно гость.
— На валерьянковы капли?
— Интересно.
— Тут, значит, дело такое. — Хромов завертелся на лавке. — Берешь, значит, хлеб и мочишь его в валерьянке. Потом, значит, из него катаешь шарики, с горошину. А потом бросай эти шарики в воду. И что будет! Потеха! Она, рыба-то, как наглотается этих шариков, так у ей от такого дела пена начинает бить из жабер, дышать ей, бедняжке, становится нечем, и она теряет сознание и кверху брюхом всплывает. Тут, значит, ее только сачком и подцепляй, — и Поликарп Евстигнеевич тоненько, словно икая, засмеялся.
Гость из райцентра от удивления даже раскрыл рот.
Клинов понимал: необходимо действовать. Ничто так не уничтожает авторитета, как едкая насмешка. Но что сказать про этого тонкогорлого старикашку, если он в любую минуту мог сконфузить Павла, попрекнуть старым, рассказать, кем он, Павел Клинов, был до переселения. К счастью, прибежала Настя и позвала отца. Поликарп Евстигнеевич нехотя ушел. Клинов несколько секунд покашливал в кулак, потом нагнулся к плечу приезжего.
— Насчет рыболовства он у нас мастер. С ума сходит по рыбке. Как говорится, хлебом не корми, — усмехнулся Павел. — Но скажу одно: не серьезный он человек. Я вот тоже любитель, но в меру. Основное мне — общественное дело блюсти. К тому же, если ловить, так сетью, чтоб государственный интерес иметь.
Человек в кожаной куртке пристально взглянул на Павла Клинова.
— Для меня основное на этой земле, чтоб колхоз был богатый. Все силы к этому приложу, — видя, что представитель слушает внимательно, важно сказал Павел и раздул ноздри. — Это — мечта моя…
— Одно другому не мешает, — сухо ответил приезжий.
«Эк его растравил тонкогорлый», — подумал Клинов и, немного помолчав, ответил:
— Это конечно…
Народ прибывал. Зажгли лампу. На стенах появились тени, и от них, казалось, народу стало еще больше. Запыхавшись, прибежал Хромов и еще на ходу закричал:
— Вы, дорогой товарищ, приезжайте сюда! Мы обязательно на перемет испытаем. Эти ваши озера, прямо сказать, мне по душе пришлись.
— Надо на Вуоксу ехать, — оживился человек в кожаной куртке, — там лосось водится, форель.
— Боже ты мой! — всплеснул руками Поликарп Евстигнеевич. — Да ведь самое-то разлюбезное, когда поплавок начнет по воде шпынять, тилинбондить или, скажем, колоколец на жерлице заколотится. Ведь тогда сердце-то вроде поплавка — то вверх, то вниз.
Клинов насупился. Ему было ясно: если сошлись два рыбака, так это уж друзья, которых водой не разольешь. А отсюда всякие выводы делать можно. «Вот тебе и третий кандидат на председателя», — вздохнул Павел и вспомнил цыплят, растягивавших червя. Взглянув с обидной горечью на человека в кожаной тужурке, Павел тяжко вздохнул и отошел к Степану Парамоновичу.
Щекотов смотрел в окно на маленький, с брезентовым верхом «Виллис» и думал о своем. Присматриваясь к людям, он видел, что, пожалуй, только он, Щекотов, мог бы стать во главе колхоза. Правда, есть еще серьезный мужик — Алексей Егоров, но, как он сам выразился, «по малой грамотности» не подходит. Остальные не в счет, разве только Мария Хромова. Да и то навряд ли, она была всего лишь бригадиром-овощеводом, а он, хоть недолго, а все же работал председателем. А получилось это так: на второй год войны Степана Парамоновича мобилизовали. Он стал ездовым. Подвозил на передний край снаряды. Вскоре его ранило осколком в бедро, по выздоровлении он вернулся в колхоз и стал председателем — старый был на фронте, и его замещала робкая доярка Маркина. Став председателем, он понял: от него зависит, как будут жить люди. Прикинув, что мукомольная мельница райпищекомбината находится в пятнадцати километрах от колхоза, он задумал построить свою. И за короткое время выстроил ветряк. Из соседних колхозов потянулись подводы с зерном. С каждой подводы брали за помол. Трудодень у своих колхозников стал богаче. Колхозники не могли нарадоваться. Но вернулся старый председатель, и пришлось уступить ему место. Размышляя теперь о новом жительстве, Степан Парамонович думал о том, что не плохо бы и тут так поставить дело, — люди попались стоящие, крепкие. По всему видно, поработать придется достаточно, у бывших хозяев здешних жизнь была, судя по всему, рассчитана на малый век, ни одной общественной постройки нету, все клетушки. А надо поднимать большое хозяйство. А поднимать нелегко: плугов, борон нет, о машинах и разговору не предвидится, земли запущены. В Ярославской все было на ходу, а здесь надо начинать сначала.
