Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)
«Нет, так не пойдет,— сказал я себе.— Судья Снежков должен быть самым пристрастным судьей по отношению к метателю Снежкову. Такие броски, милый мой, у нас в счет не идут».
Домой я ушел только в сумерки. Оттого, что я на правильном пути, было радостно. Думалось, сколько еще самых разных возможностей у меня впереди — изобретай, испытывай. Захотелось попытаться толкнуть ядро, и я решил попросить кого-нибудь привезти мне его из областного города. Потом пришла мысль, что я сам смогу купить ядро, когда поеду встречать Ладу.
Все последние дни апреля были заполнены тренировками и ожиданием телеграммы от Лады. Чем ближе подходило Первое мая, тем сильнее я волновался.
Но телеграммы не было...
Я не встречал ни одного праздника в таком одиночестве, как этот. Оба этажа нашего дома ходили ходуном от пляски, а я сидел у окна, глядя на принарядившихся людей, на красные бантики и бумажные цветы в лацканах пиджаков и жакетов. Два раза за мной заходил едва державшийся на ногах Семен Шавров, но я отказывался от его приглашения. На третий он снял трубку моего телефона и, вызвав почту, сказал, что если будет телеграмма на мое имя, пусть позвонят об этом на его квартиру.
На кухне у Семена пахло горелыми еловыми шишками, которыми Феня кипятила самовар, и чесноком. Связки его висели по бревенчатым стенам вместе со связками лука и сухих грибов. Я подумал, что с такой женой Семен не пропадет.
Гости его встретили меня с искренностью пьяных, но мне от этого веселее не стало. Щурясь от табачного дыма и примусного чада, я отыскал глазами телефон и, как мне кажется, не спускал с него глаз до того самого момента, как раздался звонок. Я спокойно встал, отстранил хозяина и взялся за трубку. Я знал, что звонили с почты. Лада могла почему-нибудь не приехать, но не поздравить с праздником — не могла. А праздник был на исходе.
Я снял трубку и глухо сказал:
— Да?
— Квартира Шаврова? Тут просили телеграмму для Снежкова зачитать...
Кровь прилила к моей голове, отхлынула, и я произнес:
— Передавайте. Снежков слушает.
— Передаю: «Поздравляю праздником. Задержали билеты. Вылетаю самолетом четвертого. Лида».
— Не Лида, а Лада,— поправил я.
— Здесь написано Лида,— возразил обиженно девичий голосок.
— Большое спасибо.
Я положил трубку на рычаг и вернулся к столу. Пиршество шло по-прежнему.
Я поднял стакан с водкой, который стоял непригубленным передо мной на протяжении трех часов, и сказал Семену и Фене:
— Вы напрасно сердились на меня за то, что я не пью. Сейчас я готов выпить. Помните, я пил за ваше счастье по дороге в Раменку? Теперь выпейте вы за мое.
Видя, что Семен хочет произнести мой тост вслух, я попросил его:
— Не надо. Только вы двое.
Я выпил стакан, отломил корочку от рыбного пирога и, попрощавшись с хозяевами, ушел незаметно.
Была прохладная ночь. Я застегнул все пуговицы на шинели и поднял воротник. Серые облака закрыли наполовину небо. Дул ветер. Я пошел вдоль улицы. Почти во всех домах еще горел свет. Сквозь двойные рамы доносились глухо песни и шум.
За поселком лежала умиротворенная тишина. Я долго шел навстречу ветру. Звезды постепенно прятались за облака, и не успела исчезнуть последняя из них, как пошел дождь. Пришлось вернуться назад. Уже раздеваясь, дома, я услышал гром; в ответ ему залилась лаем собака. Часто сияла молния, и тогда моя комната освещалась голубым светом. Испуганный лай собаки долго не давал мне уснуть.
На работу я вышел с головной болью. Но сейчас ничто не могло омрачить моего настроения. От мысли, что я скоро увижу Ладу, во мне все ликовало. Даже визит к Хохлову с просьбой об отпуске на четвертое число не омрачил мне настроения. Я молча протянул ему заявление, и он, не поднимая на меня взгляда, хмуро подписал его и подвинул по стеклу, прикрывавшему зеленую столешницу. На мою благодарность он ничего не ответил.
Четвертого ранним утром я доехал на дрезине до Мелешино, пересел там на пассажирский поезд и через два часа был в городе.
С вокзала еще не были сняты красные флаги. Напротив, на площади, висела огромная фанерная карта с яркими стрелками, окружавшими Германию. Мальчишка в пилотке, надвинутой на уши, деловито швырял в фашистскую Германию грязью. У меня, как и у всех, наблюдавших за этим, не было желания остановить его. Пожилой сержант в фуражке с красным пехотинским околышем подзадоривал малыша:
— А ты в самое логово, в логово.
Когда очередной комок грязи прилип к Берлину, сержант удовлетворенно крякнул и принялся скручивать цигарку.
Крепкие девушки с черными разводами под носом разгребали лопатами дымящийся асфальт. Я не удержался и оставил след на аспидной его поверхности, услышав в свой адрес беззлобную ругань парня, управляющего катком. В стороне шофер мыл грузовик. Вода трещала в пожарном рукаве.
Вдоль улицы висели обмякшие после дождя разноцветные вымпелы.
Меня обгоняли машины, с шелестом разбрызгивая лужи. Промчался длинный ЗИС, и маленькое солнце сверкнуло в его никелированном колесе.
Чтобы убить время, я взял билеты на первый сеанс кино. Когда сеанс кончился, было всего десять часов. Еще четыре часа оставалось до прибытия самолета из Москвы. Я зашел в магазин «Динамо» и купил ядро. Заглянул в сквер. Но не сиделось, и я отправился бродить по городу. Пристроился в хвост у киоска «Союзпечати». Газета пахла свежей краской. Новости были изумительные. Война должна была закончиться со дня на день.
Я прочитал все, и у меня еще осталась уйма времени. Милиционер объяснил мне, где найти автобус, идущий на аэродром, и я потихоньку побрел к остановке. Вскоре брызнул дождик. Но он так же неожиданно кончился, как и начался. На остановке я стал в очередь. Подходили и уходили самые разные автобусы, только не было моего. Через двадцать минут я начал беспокоиться и спросил, часто ли ходит автобус до аэродрома. Никто не знал. Я постоял еще минут десять и пересек улицу, но и там не значилось моего номера. Вдруг как-то сразу не стало времени, которое еще так недавно тяготило меня, и я начал лихорадочно расспрашивать прохожих о своем автобусе, но никто ничего не мог мне объяснить толком. Все говорили, что автобус останавливается на этой площади, но где — никому не было известно. Как назло, не показывалось ни одного милиционера. Я со страхом поглядел на часы и сообразил, что остается одно — позвонить на аэродром. И опять, как назло, не видел ни одного телефона-автомата. Наконец, меня направили в нижний этаж универмага. Я порылся в карманах, но у меня были монеты всех достоинств, кроме гривенника. Пришлось стать в очередь к кассе. Очередь двигалась медленно, и я не спускал тревожного взгляда с часов. Наконец, я наменял полную горсть десятикопеечников, но телефон оказался занят. Какая-то девица сердито повернулась ко мне спиной и не обращала внимания на мое нетерпеливое постукивание по стеклу кабины. «Скажи еще спасибо, что телефон исправен,— подбадривал я себя.— А то могло бы оказаться хуже». Но подбадривание помогало плохо, так как секундная стрелка неумолимо делала круг за кругом, и я не вытерпел и распахнул дверцу. Девушка испуганно потянула ее на себя.
— Ну, нельзя же так!— взмолился я.— У меня срочный разговор.
Но девушка была упряма и не пустила меня, пока не наговорилась вдоволь. Доставая из сумочки пудру, она обругала меня нахалом, а я, дрожащими от волнения пальцами тыкаясь в холодный металл, опустил монету, набрал номер справочного бюро и услышал в ответ прерывистые гудки. Когда мне назвали номер аэродрома, меня уже торопил дядька в серой шляпе. Аэродром был занят... В общем, я разговаривал при открытой настежь дверце под громкую ругань скопившейся очереди. Оказалось, что я находился в двух шагах от остановки автобуса. Я выскочил из кабины и, расталкивая толпу, бросился из универмага. На часы я уже боялся смотреть. Недалеко от остановки, на которой я стойко дежурил верных полчаса, стояла деревянная диспетчерская, около нее, лузгая семечки, сидели кондукторши с сумками через плечо. На мой вопрос одна из них равнодушно кивнула на дряхлый голубой автобус, стоявший на выщербленном асфальте, и сказала:
— Сейчас поедем.
Я вскочил на подножку, облюбовал свободное место у окна и вздохнул облегченно. Но успокоился я преждевременно — автобус еще долго стоял. В ответ на нетерпеливые возгласы пассажиров девушка, не вставая, крикнула:
— Чего вы торопитесь? Погода-то все равно нелетная.
Сердце мое упало: о погоде я и не подумал! Неужели Лада не прилетит? Неужели все волнения были напрасны?
Я сидел сгорбившись и не заметил, когда мы тронулись. Автобус скрипел, раскачивался, остервенело взвизгивал на подъемах. Вода вырывалась из-под его колес. Если бы не беззаботные разговоры пассажиров, я бы совсем отчаялся. Но, прислушиваясь к ним, я начал успокаиваться. Оказывается, стоит разойтись тучам — самолет примут. Я с надеждой поглядывал в окно. Тучи мне казались не страшными, в их разрывах кое-где просвечивали кусочки голубого неба. Однако, когда мы подъезжали к аэродрому, пошел дождь, крупный, косой. Вода пузырилась на асфальте перед деревянным павильоном с вывеской «Аэропорт». Под козырьком входа стояли командировочные с пухлыми портфелями и скучно курили. Нерешительно я подошел к окошечку, за которым сидела дежурная.
