Елена Серебровская - Весенний шум
Очень забавно. Такие же. И твоя дочь тоже взяла от тебя не одну только родинку под левым соском. Но так ли забавно будет ее детство, если вместо отца она будет иметь только отцову долю денег? Наверное, потребуется ей все, что нужно растущим людям, — ничем незаменимая любовь и матери и отца.
Маркизову тридцать лет, и он чувствует себя совсем еще мальчишкой. Беззаботным добрым мальчишкой, которому все интересно, который намеренно никого не обижает, но себя, дорогого, помнит прежде всего. И не приучен он думать много о других, не приучен! Он же необыкновенный, женщины прожужжали ему уши. И эта что-то такое бормотала, за что-то благодарила, чему-то радовалась. Он живет, не загадывая, по вдохновению, живет в свое удовольствие. Он порядочный — деньги он даст на ребенка. А чего вы еще хотите?
Все готово. Нотариус подает им документ в двух экземплярах: «Я, Мария Борисовна Лоза, с одной стороны, и я, Семен Григорьевич Маркизов, с другой, приняли по обоюдному согласию решение…»
Бумажечка. Ну ладно, без нее тоже нельзя обойтись.
И вот Маша дома, снова со своей малявкой. А на столе навалены горой книжки, конспекты, тетрадки… Сессия, сессия подошла. Как-то ты справишься, Маша Лоза?
* * *В театры и кино ходить перестала — некогда. Няню еще не нашла, летом будет отдыхать в деревне, найдет. Да ведь не хочется доверять Зою кому попало. Дома помогают — братишки ходят в молочную кухню за Зонными бутылочками. Смешные бутылочки, одинаковые, с делениями, чтобы знать, сколько налито — сто двадцать граммов, сто пятьдесят. Мать помогает стирать пеленки. Но Зое надо много гулять, каждый день надо гулять часа четыре, так сказал доктор. Ленинградские дети склонны ко всяким болезням, им нужно много гулять. В любую погоду, и в дождь, и в снег.
Маша выполняет приказ врачей неукоснительно. Еще ожидая ребенка, она купила коляску, и теперь в этой коляске возит Зою. Из красного сатинового одеяльца в кружевном пододеяльнике торчит крохотный розовый нос, смотрят голубиные глаза. У подбородочка — чистый носовой платочек. Если снег, то над Зоиным личиком воздвигается коленкоровый навес, но гулянье продолжается. Льет дождь, все одеяло промокло, а мы гуляем. Хотим удивить мир своим здоровьем и красотой, вот вам!
Мы гуляем, а наша мама в это время пытается заниматься. Она взяла с собой книгу — «О материалистическом понимании истории» Плеханова, и пытается читать. Остановится в садике, сядет на скамейку и читает. Строк десять прочтет, а голова начинает клониться все ниже и ниже. Встряхнет головой, возьмет в руки комочек снега, разотрет его, и снова читает. Отчего так невыносимо клонит ко сну? Прежде этого не было. А сейчас — ничего не хочу, ничего не надо, только бы поспать лишний часок!
Маша злится на себя, но продолжает читать. Она должна. Она ни за что не потеряет год, ни за что.
Зоя хороший ребенок, она кричит только тогда, когда ей явно плохо и требуется помощь. Она легко засыпает под Машины колыбельные песни: «У котика, у кота была мачеха лиха…» Эту песню мать пела Маше, потом Севе, Володе, а теперь Маша поет ее Зое. Зоя ждет песенки и, услышав, покорно заводит глаза. Они сами закрываются под эту песенку, а рыжая соска выскакивает изо рта. Умная девочка у Маши, чудо. Ее особенно смешно пеленать. Маша раскрывает ее и встречает прищуренный веселый взгляд Семена. Это она Семена пеленает, маленького, беспомощного. Она и разговаривает с дочкой так: «Ну, Семен Григорьич, какая же ты замарашка! Опять тебя мыть, опять мне с тобой морока. Что, хорошо чистому? То-то».
Сессию Маша не завалила. Философия была сдана на отлично, два оставшихся экзамена принесли хорошо и удовлетворительно. Но отдыхать не было никакой возможности, весенняя сессия надвигалась с быстротой лавины.
Рана зажила через три месяца. Маша попробовала кормить Зою выздоровевшей грудью — и молоко появилось. А красота… Почему женщины теряют красоту, становясь матерями? Разве это обязательно?
Ей только еще недоставало думать о красоте, мало было забот и без того. И все же она стала делать все от нее зависящее, чтобы оставаться привлекательной.
Ее очень раздражала одна из молодых соседок по дому, Муся, с которой она когда-то вместе откапывала кирпичи ради заработка. Муся вышла замуж года два назад, но ее уже нельзя было узнать: из веселой длинноногой девушки, нос башмачком, она превратилась в нечто бесформенное, расплывчатое. Родив первого ребенка, Муся стала неряшливой: «Мне теперь все равно: замуж вышла, соблазнять некого!» — отшучивалась она, когда Маша упрекала ее в безразличии к своей внешности.
— Смотри, начнет твой в стороны на других заглядываться! — предупреждали Мусю бывшие подружки, но она только смеялась в ответ, уверяя, что мужу нравится ее бесформенная полнота.
Маше очень хотелось перебороть этот всеми признанный взгляд, что женщины теряют свою юную красоту, став матерями, и она продолжала следить за собой. Только бессонница сказывалась, печать усталости по-прежнему лежала на лице. Но это пройдет, дайте только выспаться когда-нибудь как следует!
Учебный год закончился благополучно. Маша даже не ожидала, что в весеннюю сессию она сдаст экзамены не ниже, чем на хорошо. Преодолев тяжелую болезнь, Маша как бы переродилась. Она была уже не то суматошное, несколько взбалмошное, несобранное существо, как до Зои. Теперь она ощутила, что в жизни ее перейдена новая важная грань: она стала зрелой женщиной, стала матерью. Из-за интересов Зои она стала рассудительней, расчетливей, стала несколько тверже. И еще в ней созрела какая-то новая гордость: я дала жизнь такому милому новому существу, всеми признанному отличному ребенку. Значит, я чего-то стою. А линия моя в жизни — правильная, новая, и я докажу это всем, кто не верит.
* * *Сергею Маша звонила несколько раз. Но его почему-то не вызывали к телефону, подходила его мать и на вопрос о его здоровье отвечала: «Все по-прежнему». Видно, было ему плохо, если так отвечали. И не разрешали зайти.
С наступлением лета Сергея перевезли на дачу, во Всеволожскую. Маша уехала с семьей в деревню, а к осени стала искать няню. Зою можно было отнимать от груди.
В один из августовских дней Маше позвонили. Незнакомый женский голос спросил студентку Машу Лозу.
— Да, это я, — ответила Маша.
— Жаворонковы просили сообщить — Сережа умер. Завтра похороны в три часа дня. Если хотите проститься, приезжайте на кладбище.
— Умер!
Все ходит в паре — рождение и смерть, смех и слезы, свидание и разлука. Все ходит в паре, добро со злом впересыпочку, — и нечего морщиться и закрывать глаза.
Она приехала на кладбище. Она взглянула на него в последний раз — он совсем высох, словно снова из взрослого превратился в подростка. Он не сдал только одного экзамена в школе следователей, — сил не хватило, отложил на осень. С железным упорством продолжал он трудиться, пока дышал.
Заплаканный младший брат не сводил глаз с Сережи. Маша не сумела сдержаться, она отошла в сторону, вытирая слезы. Нет, лучше уйти, если нет сил успокоить других. И так тяжело, и без нее.
Сережина мать заметила, что Маша сделала шаг в сторону, и подошла к ней.
— Маша, вы были его другом, не забывайте нас! — сказала она сквозь слезы. — Приходите к нам с дочкой. С Зоей. Мы о ней много слышали от Сережи, он часто рассказывал, какая она…
Маша обещала. Сейчас она понимала горе матери, сама стала матерью. Потерять ребенка!
Сережи больше не было. И вспоминая три года их знакомства, их дружбы, размолвки и отчуждения, Маша со страхом чувствовала: это и была она, это была любовь, настоящая, неискоренимая! Какой-то другой человек стал отцом ее ребенка, но он не завоевал все ее помыслы, как завоевал их Сережа, стыдливый, наивный Сережа. Его не забыть, никогда не забыть. Да, он жил мечтой, он был романтик, но как чисты и светлы были его сокровенные желания! Пусть он был наивен, — но он никогда не был смешон, никогда не запятнал высокое звание человека.
Надо жить дальше, потеряв самого верного друга. Что же делать, надо жить, учиться, работать, растить дочку. Надо стараться, чтоб от жизни твоей людям становилось теплее.
