Елена Серебровская - Весенний шум
Забот столько, что и не заметила, как подошел Новый год. Наверное, пропустила бы встречу Нового года, если б мама не спросила: «На Новый год ты, конечно, с нами будешь? Дома?»
Ясно, дома! Но вдруг вспомнился Сережа. Как-то он? Вот было ей очень плохо, он пришел, все запреты нарушил, только чтобы ее поддержать. Теперь он знает, что она поправилась, и не звонит. А, может, быть, ей следует позвонить самой?
— С наступающим тебя! — говорит она, услышав в трубке знакомый голос. — Как ты себя чувствуешь, дружище?
— Ты где собираешься Новый год встречать? — спрашивает Сергей вместо того, чтобы ответить на ее вопрос.
— Дома. Покормлю Зоеньку в одиннадцать часов и включусь в семейное торжество.
— Маша, приезжай встречать со мной. Приезжай, Маша. Мне это до такой степени нужно! У меня тихо будет, человека три-четыре.
— Ладно, приеду. Только ненадолго, чтобы дома тоже не обижались.
Тридцать первое декабря… Она уже переоделась — ничего не натянешь «а себя, пока грудь закручена толстым слоем марлевых бинтов! Маша надела какой-то жакетик темненький поверх свежей блузочки. Дома всё знают, дома поняли, не обиделись. Она скоро вернется.
И вот знакомый дом, знакомая лестница… Становится страшно: что он каков, лежит или сидит? Сильно ли изменился?
Трудно в молодости свыкнуться с мыслью, что смерть неизбежна. Не хочется думать об этом. Сережа Жаворонков в самом начале пути! А может все-таки он преувеличивает. Засекретил свою болезнь, не позволяет расспрашивать.
Но стоит только Маше войти в комнату, где находится ее друг, как все сомнения рассыпаются. Он на диване, полулежит-полусидит, эта поза, видимо, удобна ему… Сверху наброшен клетчатый шерстяной плед. А рядом на стульях и кресле — друзья: тот неразговорчивый паренек, что знакомил его с «Пышкой», еще один приятель, строгая высокая девушка с густой косой, — сейчас мало кто и носит одну косу, у нее вид курсистки девяностых годов.
— Салют, товарищи! — говорит Маша, останавливаясь в дверях. Сейчас, когда в далекой Испании идет борьба за свободу, против фашизма, слово «салют» стало повсеместно принятым приветствием.
Сергей отвечает ей радостно, незнакомые гости знакомятся.
— Как дела? — спрашивает Сергей.
— Дела неплохи. Республиканцы отбили у мятежников восемь домов по карабанчельской дороге. Под Мадридом — усиленный оружейный и пулеметный огонь на участке Монклоа и в третьем секторе. К западу от Мадрида заняли Вильянуэва де ля Канада.
Сергей следит по карте, повешенной над его диваном.
— В общем, ты догадываешься. Франко зря приезжал на мадридский фронт. Наступление провалилось.
— А немцев у них всё больше участвует.
— Да, на южном фронте обнаружено четыре батальона германской пехоты. А сколько марокканцев и итальянцев! Репетируют мировую войну.
— Перейдем к внутренним вопросам, — предлагает Сергей.
— Сегодня — мой первый выход на свободу из тихой домашней кабалы! — говорит Маша Сергею. Пусть он не думает, что с ее стороны это жертва. — Начинаю понимать, как это молодые матери-комсомолки отрываются от коллектива и становятся домохозяйками…
— Ты мне смотри! — грозит Сергей. — Забыла, как я дарил тебе книгу «О женской кротости и послушании»? Она цела, начнешь отрываться — я всучу ее тебе торжественно, на людях…
— Непохоже на Машу, чтобы она могла от комсомола оторваться, — усмехается приятель «Пышки».
— Товарищи, товарищи, осталось три минуты! — восклицает девушка с пышной косой. — Мальчики, давайте пододвинем стол.
Новая подробность: стол надо пододвигать к Сергею… Все бросаются помогать. Маша преодолевает желание тоже заняться столом, она беседует с Сергеем, как ни в чем не бывало.
И вот — новогоднее застолье и возгласы «с Новым годом, друзья! С новым счастьем!» Сергей отвечает на все пожелания и сам поздравляет друзей и желает каждому что-нибудь хорошее. Если правду сказали врачи, это — его последний Новый год. Да что там думать и терзать себя, не стоит много размышлять за новогодним столом. Для этого останутся длинные вечера и томительные ночи, полные страданий. Длинные вечера — хоть бы они были еще подлиннее!
Янтарное вино искрится в бокалах. Сережа пьет совсем немножко, и никто не замечает этого вопреки обычаю. Кто-то сказал смешное — все дружно хохочут, Сергей подначивает приятеля, дразнит.
— Споем что-нибудь! — просит Сергей. И гости охотно поют песню за песней.
— А теперь студенческую старую: «Быстры, как волны»…
Зачем он попросил эту песню? Зачем! Но спорить с ним нельзя. И молодые голоса затягивают:
Быстры, как волны, все дни нашей жизни,
Что день, то короче к могиле наш путь.
Налей, налей, товарищ,
Заздравную чару,
Кто знает, что с нами
Случится впереди!
Эту песню поет и Сергей. Он и прежде любил эту песню — он рассказывал Маше, что явственно представляет себе, как поют такую песню студенты царской России, революционная молодежь, которой грозит ссылка, тюрьмы. Оттого и слова эти: «Кто знает, что с нами случится впереди!»
Он поет, захватив в свою руку Машину левую ладонь, которая оказалась рядом. Он поет, пожимая ее руку, словно заземляя в нее всю боль, которая не оставляет его и сейчас, и в эти часы, и которую он умеет так хорошо скрывать.
Спустя несколько минут, когда песня спета и каждый занялся снова ужином, Маша тихо говорит Сергею:
— Сережа, я должна отбыть. Ты большой и умный, а там у меня осталась маленькая и совсем-совсем еще глупая… Ты не ревнуешь?
— Зое я уступаю беспрекословно. Но ты будешь мне звонить, девчонка? Обещай!
— Само собой разумеется.
— Счастли́во! — говорит Сережа, слабо пожимая Машину руку.
* * *Машу навестила тетя Варя. Посмотрела на Зоеньку, на обстановку Машиной комнаты — скромная обстановочка! Посмотрела на Машеньку, худую, измученную, серолицую. Посмотрела, ничего не сказала, обняла Машу и прижала к груди. И до того получилось это горестно, что у обеих в горле запершило. Маша проводила тетю Варю в коридор, помогла пальто надеть, а тетя Варя все молчала. И уже у самой двери сказала: «От алиментов ты отказываться права не имеешь. Не тебе это нужно, ребенку». Сказала и ушла.
Алименты… Дожили, уже алименты получать собираемся! Маша вспомнила карикатуру в юмористическом журнале: «Алиментщица-миллионерша». Гуляет пышно разодетая толстая тетка, а за нею хвост из мальчиков и девочек.
Нет, нет! Машу втопчут в грязь, причислят к разряду таких дамочек… Нет! Но что же делать, если деньги кончаются? На кого переложить свои расходы, на отца и мать? У них лишнего нет. Спасибо, ее, студентку, содержат. Как же быть, откуда деньги взять? Детский врач, осматривая Зоеньку, сказал: с трех месяцев ленинградским детям надо давать соки, чтобы не было рахита. Сначала морковный (этот пустяки стоит), а потом апельсинный. Как раз апельсинов много в продаже, испанских…
Мучается Маша, прикидывает и так и сяк. Если б имела время, нашла бы приработок — учеников нашла бы, школьников. На будущий год она так и сделает, а сейчас — впору справиться с учебой. Да и болезнь нагрянула, силы отняла. Трудно!
Мучается Маша, но ни на одну секунду не приходит ей в голову пожалеть, что не вышла замуж за Осю, — Ося, хотя и студент, но одновременно работает на полной ставке, помогает матери. Нет, без любви никогда она не пойдет на это. Главное — достоинства не потерять, главное — не входить никому в подчинение. Уж лучше брать алименты.
Маркизов… В глубине души она, конечно, уверена: стоит только ему увидеть дочь, как он растает. Такая необыкновенная, такая красивая, такая умная, — ах, боже мой! Конечно, растает. А дальше что? Ну, он растает и скажет: «Маша, прости меня, давай жить вместе». И она согласится?
