Геннадий Семенихин - Летчики
Земцов успокоенно отошел от радиостанции.
— Кажется, угомонился, — сказал он облегченно. — Эх, и молодежь, всегда над ней нужна твердая командирская рука. Особенно, когда пилотажные вольности в голову лезут…
Было ясное утро со свежим ветром и крепким пощипывающим морозом. Небо на востоке горело яркими красными отсветами. Холод пробирал даже в унтах. Земцов и Оботов расхаживали вокруг стартовой радиостанции. После взлета пары истребителей наступил перерыв. Следующая группа должна была подняться после двенадцати часов.
— Завтра будто среда, товарищ командир, — сказал Оботов.
— И что из того? — скосил на него глаза Земцов.
— По плану намечен ваш доклад для летно-технического состава — о Берлинской операции.
— Дошел намек, — улыбнулся командир. — Вы интересуетесь, готов ли я? Сделано порядочно, Павел Иванович. Первый вариант, который вы читали, исчеркал. По-моему, теперь стало получше. — Земцов потер перчаткой замерзшие щеки и прибавил: — Но было бы отлично, если бы вы еще разок пробежали доклад перед тем, как мне показываться на трибуне. Ум, говорят, хорошо, а два лучше.
— Договорились, — согласился замполит, но тотчас же поморщил лоб, словно что-то припоминая. — Да, вот еще что, — спохватился он, — все забываю у вас спросить: как семейные дела у Цыганкова? Я делаю вид, будто ничего не знаю про его личные неурядицы. Дело это тонкое. Тут сочувствием да широкой оглаской не поможешь, а только напортить можно. Раз он открылся только вам, вам и удобнее заниматься этим.
— Что верно, то верно, — согласился Земцов. — Вчера беседовал с Цыганковым. Он же у нас немного скрытный. Спрашиваю, как дела, улыбается, и одно лишь слово: «Порядок». Помолчал и говорит: «Мы с коммунистами решили теоретическую конференцию о полете в сложных метеоусловиях провести». Я пожал плечами — и напрямик: «Не про теоретическую конференцию тебя спрашиваю, Гриша. Дома у тебя как?».
— А он что же?
— Нахмурился. «Не хочу сейчас об этом говорить, товарищ командир. Кажется, что-то изменилось. Я лучше вам после, через неделю-две, расскажу». На том и кончился разговор. Думаю, тревожить расспросами Цыганкова пока не стоит. Подождем, может, все образуется…
— Согласен, — одобрил Оботов, — в чужую личную жизнь командиру вмешиваться — это все равно, что по тонкому первому льду через реку идти. Очень и очень большая осторожность нужна. — Замполит сунул руку в карман своей меховой куртки, достал пачку папирос. — Угощайтесь «Казбеком». Московский.
Земцов взял папиросу, подул в мундштук, но закурить не успел. Затрещал телефон, и в прямоугольнике двери стартовой радиостанции показалось круглое румяное лицо дежурного радиста.
— Вас просят, товарищ командир.
— Кто там еще?
Земцов тяжело взобрался по ступенькам в кузов автомашины, приложил трубку к посиневшей от холода гладко выбритой щеке. Лицо его имело выражение, свойственное человеку, успевшему за день сделать пятнадцать дел и собирающемуся прибавить к ним шестнадцатое, но еще не знающему, каким оно будет. Лицо Земцова не было равнодушным, но и не было нетерпеливо ожидающим. Скорее всего оно было деловым, озабоченным, и только. «Что же, — говорил спокойный рассудительный взгляд черных глаз, — я и это шестнадцатое дело готов сделать не хуже, чем первые пятнадцать». «Вероятно, это начальник КЭЧ звонит, — подумал Земцов, — по поводу батареи, которую вчера не успели починить в шестом корпусе. Сейчас я его пропесочу!»
— Кто там еще? — Земцов взял трубку. — Да, да, слушаю! — крикнул он и сразу насторожился.
Минуту длилось молчание. Потом в трубке послышался далекий и, как всегда, спокойный голос генерала Зернова, четко произносивший каждое слово.
— Я вас слышу, товарищ генерал, — громко сказал Земцов, очевидно, в ответ на вопрос о слышимости. — Есть ли у нас кто в воздухе? Майор Мочалов и лейтенант Спицын идут вдоль главного хребта по маршруту. Что, что? Послать их в квадрат пятнадцать-десять? Но ведь это же переваливать главный хребет? Что? Немедленно выполнять?.. Где, в этом квадрате?.. Слушаюсь!
По лицу командира полка красными пятнами прошло волнение. Рука, положившая телефонную трубку, затеребила узкий ремешок планшета. Нет, уже не было на этом лице обычной деловой озабоченности. В больших черных глазах под разлетом мохнатых бровей горела решимость, голос звучал строже и требовательнее, чем обычно.
— Вызвать Мочалова! — приказал он радисту и отбросил незажженную папиросу. Земцов наклонился к Оботову и негромко сказал: — Иностранный самолет нарушил границу и углубляется на нашу территорию.
Оботов резко выпрямился.
— Вы уже приняли решение? — спросил он поспешно.
— Принял, — твердо ответил Земцов. — Поднимать наперехват новую пару истребителей или четверку бесполезно. Нарушитель уйдет. Дам команду Мочалову перевалить хребет кратчайшим путем. Хватит ли у него только горючего на обратный маршрут? — Командир части досадливо закусил губу, помолчал, производя в уме подсчет. — Хватит, — ответил уверенно. — Если Мочалов и Спицын сделают один круг и дадут нарушителю сигнал идти на наш аэродром, вполне хватит. Да и выход один все равно. Перехватить могут только они!
Радист уже протягивал подполковнику микрофон. Земцов обдал трубку горячим дыханием и твердо, словно впечатывая каждое слово в эфир, заговорил:
— «Чибис-один», «Чибис-один», как вы меня слышите? Я «Родина», я «Родина». Немедленно идите в квадрат пятнадцать-десять кратчайшим путем, через главный хребет. Понятно?
— «Родина», я «Чибис-один», вас понял, — донесся из небесной выси голос Мочалова.
— А теперь слушать боевой приказ! — твердо и властно скомандовал Земцов…
Хорошо назвали люди воздушный простор, по которому приходится совершать летчикам свои смелые путешествия: пятый океан!
Да, действительно, нет лучше имени для голубого бездонного неба. Пятый океан! Безбрежен он и высок, ласков и свиреп!
Вот плывут по нему вдоль и вширь облака самых различных форм и очертаний. Одно изогнулось двумя горбами, как верблюд, наклонившийся к водопою, другое, словно заяц, приникший к луговой кочке, третье, широкое у основания и узкое вверху, напоминает кудрявое дерево, какое рисуют на картинках в детских книжках… Красив и спокоен в такие минуты голубой океан.
Но бывает, быстро наполнится он свинцовыми тучами, с громом и молнией обрушит на землю потоки дождя. Трудно в такое время летчику на высоте. Все свое мастерство и хладнокровие должен он вложить, чтобы достигнуть земли. Но и могучий пятый океан покорен людям, отважным, мужественным.
Сегодня небо чистое и спокойное. Редкие облака, освещенные багровым морозным солнцем, похожи на длинные перья какой-то невиданно большой птицы. Синяя линия горного хребта, изрезанная зубцами вершин, лежит справа. В смотровую форточку кабины Мочалов отчетливо видит его очертания. Он впервые так близок к хребту. Под белой плоскостью истребителя плывут горные отроги, зияют запорошенные снегом расщелины. Внизу, у подножья хребта, снег белый, такой же, как и везде, а на вершинах, вздыбившихся над землей, он меняет окраску, принимая голубоватый оттенок. Холодом и одиночеством веет от этих покрытых вечным снегом вершин. Зимой горный хребет отчужденно угрюмый. Весной и летом склоны его становятся привлекательными, нарядными. Ветер шумит в буковых рощах, раскачивает тонкие зеленые сосны, с шелестом путается в густой листве граба…
Близок хребет сейчас. Если набрать еще несколько сот метров, можно уверенно перемахнуть через него. Ширина хребта небольшая, лететь над ним не более пяти минут…
Мочалов посмотрел на часы. Через три минуты следует поворачивать обратно к аэродрому. Спицын рядом. Он нигде не отстал. Мотор гудит ровно. Вот еще немного — и посадка, доклад руководителю полетов… А вечером беседа с Кузьмой Ефимковым, прямая, честная, после которой тот опять дружески протянет свою огромную руку. Мочалов уже ищет внизу перекресток дорог, чтобы от него поворачивать назад. Он собирается окрикнуть Спицына, но в наушниках раздается голос с земли. Это дежурный радист аэродрома вызывал Мочалова. «Сейчас спросят, прошел ли я поворотный пункт», — подумал Сергей.
— Я «Чибис-один», я «Чибис-один», — быстро ответил он.
В наушниках раздался голос подполковника Земцова, но не обычный, каким тот всегда запрашивал летчиков о выполнении задания, а четкий, требовательный. Мочалов, услышав приказание переваливать хребет и идти в квадрат пятнадцать-десять, сначала даже не поверил. Но голос прозвучал вторично.
— «Чибис-один», я «Родина». Слушать приказ. В квадрате пятнадцать-десять государственную границу нарушил иностранный самолет. Следуйте в этот квадрат. Дайте сигнал нарушителю идти на наш аэродром. — Наступила пауза, будто отдающий приказ не верил в другую возможность. Но вот твердо прозвучали заключительные слова. — Окажет сопротивление — открывайте огонь.
