Галина Башкирова - Рай в шалаше
А море было синее, небо голубое, и оркестр играл марши, что играли на набережной, должно быть, еще во времена Чехова, но сколько горя избыто и горестных побед одержано с тех пор, сколькими жизнями заплачено!..
Денисов вывел Таню из толпы, они брели наверх, улицы были пустынны, как ранним утром, — весь город, то есть город коренной, был на празднике, город же курортный, отдыхающий, затаился в домах отдыха и санаториях, пережидая, когда наступит тишина. Денисов заглядывал в Танино лицо:
— Бледная совсем, зачем я тебя только послушал, зачем повел, все нормальные люди сидят сегодня дома.
— Мы с тобой самые нормальные! — улыбнулась Таня.
— Ты видела хоть одного отдыхающего на набережной?
— Нормальных людей на самом деле очень мало, Валя!
— Парадоксы! — Денисов покрепче взял ее под руку.
— Куда спрятаться от прошлого? — сказала Таня.
— Люди предпочитают беречь здоровье, — кивнул на берег Денисов, — принимают ультрафиолет, все гораздо проще.
В это время они уже кружными улочками спускались к массандровским пляжам, возвращаясь к себе в гостиницу.
— Конечно! — покорно согласилась Таня. — Ультрафиолет!
И навстречу ее покорности, как у них всегда бывало, Денисов открылся ей тоже:
— Дед мой здесь воевал, ты знаешь?
Таня не знала.
— То есть начинал воевать. Мне бабушка рассказывала.
2Дед, Валентин Андреевич, погиб при освобождении Харькова, он был врач, бомба попала в медсанбат.
Накануне тридцатилетия Дня Победы Денисов неожиданно попросил Таню поехать с ним разыскивать могилу деда.
Сразу после освобождения Харькова ездила Нина Александровна, она нашла деревню, где стоял госпиталь, ходила по дворам, расспрашивала старух, старухи вспомнили седого представительного доктора, он умер не сразу, старухи спорили, на второй день или на третий, а вот где похоронили? Братских могил было в округе несколько, старухи не могли упомнить, нужно было списываться с врачами полкового медсанбата, а время было упущено, госпиталь ушел далеко вперед, к тому же Нина Александровна после возвращения домой надолго слегла. Давно погиб дед, сама она давно умерла, а внук их, оказывается, не говоря жене, написал в ту деревню, в школу, в пионерскую организацию, пионеры радостно откликнулись и дали слово помочь, прислали фотографию трех памятников, окруженных клумбами с цветами, на одном уже были фамилии, дотошные пионеры выяснили их к 25-летию Победы, теперь же, сообщали они Денисову, юные следопыты шестых классов дали обязательство к 30-летию Дня Победы установить имена остальных погибших «в окрестностях нашего родного села». Денисов показал Тане письмо, пионеры заранее приглашали Денисова и его семью приехать в гости девятого мая.
И Денисов решил ехать. Петька учился во втором классе, маленький был совсем, но Таня не отважилась его не взять. Они сели в Москве в поезд, потом в Харькове в шесть утра пересаживались на электричку, потом ехали на автобусе. И кругом от самой Москвы ехали, шли, двигались празднично одетые люди, — казалось, внезапно поднялось полстраны. Больше всего было пожилых мужчин с орденами и медалями, некоторые в старой военной форме. Вокзал в Харькове, как и вокзал в Москве, был запружен мужчинами, в глазах которых было что-то такое, что резко отличало их от обычной вокзальной публики, им каким-то особым образом выдавались железнодорожные билеты, очередей нигде не стояло, все было организовано. И в глазах Денисова тоже, видно, что-то появилось, потому что не раз на их недолгом пути, на всех пересадках пожилые мужчины с вновь обретенным твердым взглядом спрашивали у него: «К отцу?» — «К деду», — отвечал Денисов.
К деду они поспели вовремя.
На автобусной остановке в центре большой деревни их окликнул пионерский патруль.
— Фамилия? — деловито спросил щербатый мальчишка с косой русой челкой.
— Денисов, — ответил Петька.
— Дедушкина нужна фамилия, — мягко подсказал ему отец.
— Не знаю, — прошептал ставший пунцовым Петька.
— Ростовцев! — поспешно отвечал дежурному пионеру Денисов тем же замирающим Петькиным голосом.
Мальчишка одарил Петьку презрительным взглядом.
— Эх ты, — прошепелявил он сквозь сломанный зуб, — фамилию дедушки не знаешь! Будем знакомы! — просвистел он, протягивая Петьке руку. — Петр!
И Петька, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
— Петр.
Два Петра серьезно пожали друг другу тощие руки. И уже после этого Петр Первый поднял глаза на Денисова:
— Ростовцев, подполковник медицинской службы? Место захоронения найдено.
— Найдено? — выдохнул Денисов.
— Паня, — подозвал Петр второго патрульного, — ты здесь стой, карауль, я гостей поведу.
— Куда?
— Та им туда, над обрывом.
Над обрывом, на высоком берегу Донца, возвышался небольшой серый обелиск с красной звездой наверху и в списке погибших первым, видно по званию, значилось: «В. А. Ростовцев, подполковник». Таня услышала, как муж судорожно глотнул, и сдержала себя, чтобы не оглянуться... Торжественный митинг открылся в десять часов, они поспели вовремя. Народу собралось много, должно быть человек сто, много старух, много таких же, как встреченные по дороге, мужчин с орденами. Под бой барабана пришли пионеры, выстроились в каре, мальчишки в одинаковых черных сатиновых шароварах и белых рубашках, девочки в темных юбочках, те самые шестые классы, взявшие на себя обязательства. Что ж, свои обязательства они выполнили честно. Бой барабана стих. Пошли речи и возложение венков — представитель райкома, представитель сельсовета, соседнего совхоза, воинской части, стоявшей неподалеку, представитель учителей, прочие желающие... Фотографировали, кто-то снимал на кинокамеру, неподалеку от Денисовых белокурый парень тихо наговаривал в магнитофон: «Итак, прозвучали слова третьего секретаря райкома товарища Ромикова, митинг открыт, но, прежде чем мы услышим речи приехавших товарищей, мне бы хотелось немного рассказать о гостях. Рядом со мной стоит немолодая женщина, прибывшая в нашу деревню с Урала, муж ее, сержант Владимир Иванович Барышев, погиб смертью героя на подступах к городу Харькову. Попросим же Клавдию Петровну сказать на память несколько слов».
Парень подошел к Клавдии Петровне, сунул ей под нос микрофон, та начала: «Дорогие ребята, спасибо вам, что нашли моего мужа Вову, могилу моего мужа Вовы, — поправилась она, — Вовы», — повторила она еще раз и заплакала, и беззвучно плакала дальше весь митинг... весь день, пока не уехала.
Парень стал осторожнее, к гостям больше не подходил, но репортаж свой вести не перестал. К нему без конца подбегали мальчишки. Он выключал магнитофон, что-то приказывал, потом снова бубнил свое, имитируя манеру московских дикторов, все время повторял фразу: «Надо, чтобы никто не потерялся». Когда Таня, стоявшая рядом, спросила его, что он имеет в виду, парень ответил, что имеет в виду погибших. «Надо, чтобы никто не потерялся!» — повторил он, глядя на Таню голубыми пронзительной ясности глазами.
Митинг все шел, желающих оказалось много, говорили подолгу и давно без всякого плана. Денисов тоже попросил слова и благодарил ребят, и Петька снова стоял пунцовый от волнения и поглядывал с гордостью на подуставшее к тому времени пионерское каре. Солнце светило вовсю, река блестела в далекой излучине, песчаные отмели казались белыми, а трава на огромной поляне была совсем молодой, изумрудной. С обрыва открывался широкий вид на тот берег, на заливные луга, и там тоже были деревни и тоже виднелись толпы людей — тоже шли митинги. Праздник и горе, радость и неизбывная печаль — во всей России происходило сейчас то, что происходило здесь, на высоком берегу, и там, среди далеких заливных лугов...
Возле сельсовета были накрыты столы, Денисовых посадили среди гостей. Гостей оказалось человек десять, приехавших из разных концов страны: вдовы, дети, один капитан запаса, похоронивший здесь друга. Доктора Ростовцева, конечно, никто не помнил, старухи, те, с которыми беседовала тридцать лет назад Нина Александровна, давно умерли. Под водку, картошку, заправленную салом, и жареных кроликов — в деревне их разводили в огромном количестве и шили шапки, какой-то старичок, захмелев, предлагал Денисову продать, интересуясь, белая ему шапка нужна или серая, белую, говорил он, можно достать хоть сейчас, а серую пришлет, оставьте только адрес, поверит на слово, не нужно задатка, — под водку, которая пошла быстро и тяжело, разговоры велись уже не о войне, о жизни, детях, мировой политике. Петьку увели мальчишки. Таня сидела рядом с Денисовым, муж рассказывал, как живут простые люди за границей, что сеют, какая техника, какие урожаи, — рассказывал он просто и занимательно. Так, по-своему, как умел, он благодарил людей за гостеприимство, теплоту, за то, что теперь их объединяло. Подошел белокурый парень. «Учитель истории Федор Михайлович Воронин», — представился он, сел рядом. Водка на столах уже кончалась. Денисов полез в чемоданчик и, к изумлению Тани, вытащил бутылку, батон сухой колбасы и консервы. Она собирала еду в дорогу и не подозревала, что в последний момент он тоже что-то положил, а Валька постеснялся ей признаться, и здесь стеснялся, не зная, как поставить на стол свое, боялся обидеть. Федор Михайлович отнесся к гостинцам с равнодушной естественностью, быстро открыл бутылку, быстро нарезал столичной колбасы, позвал еще кого-то из мужчин выпить и так же быстро увел Денисова смотреть свою школу. Он сообщил по дороге, что он здешний уроженец, окончил пединститут и лет ему двадцать восемь. Сильно огорчался, что под конец митинга испортился магнитофон, не смог записать до конца. Денисов вызвался магнитофон починить. Пока шли вдоль берега, учитель сокрушался, что нет у него специального листа, который дает разрешение на археологические раскопки, начал с ребятами копать, такое нашли, что археологи ахнули, говорил он. И все кидал на ходу камешки вниз, показывая, как здесь высоко и как много тайн прячут высокие берега.
