Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
«Какое золото?» — струхнул старик.
Летом он доверил жене церковную тайну: ночью пошел зарывать монастырское золото. Но не зарыл, лопата уперлась в слой битого кирпича. Староста спрятал драгоценности в семейном склепе, а жене повторил старое: «Зарыл, слава богу».
«Нет, скорее Ерш обокрал гадалку», — успокоился старик и вышел на улицу.
Снег больше не таял, мороз освежил воздух. В такую погоду Савелий любил прогуливаться. Жена знала об этом и, конечно, не могла заподозрить мужа в том, что он прихватил ключи от семейного склепа.
Тайник известен только ему, Солеварову, но прятал церковные вещи он по указанию эмиссара патриарха. Раньше все сакраментальные указания исходили из надежных уст: Капитоновна приглашала Савелия к ясновидящей, а та передавала слова новгородского владыки. Теперь же, после смерти гадалки, о приезде эмиссара известила мадам Шур.
Неужели она приближенное, доверенное лицо? А впрочем, мадам Шур окончила Сорбонну, пять лет хозяйничала на мызе новгородского архиерея; затем купила в Старой Руссе дачу, пела в хоре, давала уроки на гитаре, а теперь совладелица магазина. Такая вполне заменит ясновидящую…
Над монастырем искрились золотые кресты церквей. Старик поднял отяжелевшую руку, медленно перекрестился и заметил, что прохожие теперь редко осеняют себя крестным знамением. И вообще, если не закрывать глаза, вера в бога угасает. Не он ли, староста, пригрел сиротку, похоронил ее родителей, привел на клирос, возвел в солистки? И что же? Подружилась с безбожниками, вступила в коммуну и выходит замуж за чекиста.
Или регент. Почему отрекся от хора? Он много лет жаловался на горло и все же руководил, не пропускал ни одной службы в храме. А ныне избегает: неловко, стыдно — променял на ликбез.
Солеваров остановился перед монастырскими воротами с крестом и мысленно обратился к богу: «Верни людям веру!»
Под кирпичной аркой оголенные булыжники лоснились ледяной пленкой. Старик покачнулся, налег на трость и мелкими шажками выбрался на снежный покров. Ему тяжело ходить, но нужно: он обойдет всех отступников, еще раз попытается вернуть их в лоно Старорусской богоматери.
На монастырском дворе ребятишки катались с ледяной горки. Перегоняя друг друга, они кричали, толкались, смеялись. Старику хотелось спросить: «Дети, кто с крестом?» Ведь судьба церкви в их руках. А в школах отменили закон божий. Как быть? Что придумать? Вся надежда на прихожан-родителей. С ними надо вести беседы, проповеди.
Старика догнал коренастый священник с широкой рыжей бородой. «Вот некстати», — подумал Савелий и вопрошающими глазами встретил родителя Ерша Анархиста. Тот слегка приподнял шляпу.
— Савелий Иннокентиевич, достопочтенный свояк, — громогласно поздоровался отец Осип и, оглянувшись, тихо сообщил: — Я за твоей милостью. Созови-ка завтра «двадцатку», брат мой.
— Гроза надвигается, отец Осип?
— И страшная, громовая! — Он глазами показал на белое каменное здание: — Зайдем к дьякону, потолкуем наперед…
— Ты за этим и пожаловал в Руссу?
— Кто может угадать помыслы божьи? Приехал хоронить чадо свое, а он, греховодник, с твоей супругой чаек попивает.
Старик поежился и сухо сказал:
— Жди у дьякона, я же поклонюсь родителю, — он указал в сторону монастырского кладбища. — Не задержусь…
Три старинных храма и три низких поклона. Старик крестился, а сам думал: «Сынок-то весь в батюшку блудливый. Нет такой вдовы в Волотовском приходе, у которой не ночевал бы отец Осип. И пить горазд, чревоугодник».
Савелий сильно недолюбливал свойственника, но ладил с ним, потому как священник Жгловский окончил Петербургскую духовную академию, часто помещал богословские статьи в «Новгородских епархиальных ведомостях», а главное — удачно вел полемику с обновленцами. Когда-то перед ним открывалась радужная стезя, да за блуд потеснили в деревню.
Снежная тропка вела в тупик, к железной часовенке. С темно-синими стеклами и острыми башенками, она резко выделялась среди надгробных памятников. Перед семейным склепом старик прислушался.
Над крышами древних храмов, где возвышалась колокольня, судачили галки. Где-то мяукала кошка. Вдруг за спиной старосты заскрипели на снегу шаги.
Хоть он и жаловался на стариковские глаза, все же заметил, что следом за ним вышагивал рослый парень в охотничьей куртке и кепке с обвислым козырьком.
Не дай бог, если переодетый чекист…
В склепе схоронены драгоценности, не отмеченные в монастырском инвентаре. Чекист подумает, что золото спрятал хозяин монастыря. Господи, пронеси нечистую…
Солеваров, войдя в часовню, не закрыл двери, встал меж надгробных плит и впервые не пересчитал металлические венки, привезенные еще из Петербурга. Он поклонился застекленной иконе, висевшей на глухой стене. Чудотворная заступница не оставит в беде раба божия Савелия…
Теперь нельзя спускаться в склеп. На плоском камне, лежащем у входа, стоят сапоги. Пахнуло селедкой. Чекисты неважно питаются. А у него, Солеварова, имеются масло, яйца, окорок. Только люди бают: «чрезвычайку» не подкупишь.
Божья матерь вразумила старика.
Староста, кряхтя, опустился на колени. Кто же мог донести? Не верилось, чтобы родной племянник выпустил из рук золото. Надо не замечать агента. Пресвятая дева, спаси…
Он, Савелий, шестьдесят лет отслужил на почте. А чекист, поди, думает: хозяин часовни — буржуй. Да, род Солеваровых торговал солью, строил градирни и варницы для «государева завода». Екатерина Вторая, посетив Руссу, пожаловала городу герб с изображением двух медведей и жаровни на плите, а Солеваровы приняли герб как свой фамильный.
Все они, кряжистые, мускулистые, волосатые, смахивали на медведей, и все они промышляли солеварением. Только Савелий с детства пристрастился к собиранию марок и поступил на почту. Хотя внешне он тоже медведь: у него, как и у всех родичей, крупные челюсти, волосатые ноздри и сросшиеся брови-мохнатки, из-под которых сейчас блеснули звериные глазки.
Безусый чекист глядит на ширь его сутулой спины, на толщу разлапистых ног и не знает, что перед ним Топтыгин на привязи. А цепь в руках поводыря. Вот повернуться и поведать все как на исповеди. Да страшно! Вдруг он эмиссаром подосланный?
Кто знает, на что решился бы перепуганный старик, если бы в это время не заговорил незнакомец:
— Староста, как забеседуем: официально иль по душам?
В голосе неизвестного не то просьба, не то угроза.
— По душам, — ответил старик по-старорусски — с ударением на первом слоге и сильно окая.
Солеваров медленно поднялся и шагнул к собеседнику: лицо, кажется, знакомое, а голос чужой.
— Вы чей будете, отрок?
— Осади назад! — тот выхватил наган.
Отступая, старик почувствовал себя совершенно разбитым. Кажись, мясо отошло от костей: толкни — и он развалится. Нет прежней силы. Вся надежда на чудо…
Лобастый, с курносым лицом, словно прессуя слова мясистыми губами, тяжко спросил:
— Кто у тебя в храме торгует свечами?
— Степанида Ковылева и Прасковья Смыслова.
— Одна Ковылева справлялась. Зачем привлек Смыслову?
— Бог свидетель, сама предложила свои услуги…
— Так вот, старбень! — оборвал парень. — С этого дня Смысловой никаких поручений! Иначе пеняй на себя! Договорились?
— Свято слово, — облегченно вздохнул старик.
— Еще! О нашем разговоре ни звука.
— Могила…
Строгий парень сунул наган за пояс и, застегивая куртку, быстро исчез в голых кустах. Старик размашисто перекрестился:
— Благодарю тебя, владычица, отвела беду…
Теперь скорей домой. Солеваров поспешил и, падая между могил, веткой поцарапал лицо.
На выходе из кладбища его встретил отец Жгловский:
— Боже милостивый, что с тобой, свояк?
Старик рассказал о вооруженном парне, но промолчал о кладе. Священник взял его под руку и убежденно заговорил:
— Я так разумею, брат мой, подослали. Они не дремлют. Сегодня тебя припугнули, завтра меня. У них свои десять заповедей: иконы изъять, соборы закрыть, попов в Сибирь, а верующих, как они глаголят, «под стрелы критики!».
Отец Жгловский указал на фасад церковного здания:
— За каждым стеклом, в каждом окне учреждения будут висеть списки верующих, смешные изображения и непристойные слова Демьяна Бедного да Маяковского.
Савелий застонал от боли в ноге. Отец Осип по-своему воспринял протяжный возглас старика.
— Подожди, брат мой, еще не так заноешь! — Он перешел на шепот: — Они написали Ленину. Просят ускорить — издать декрет. Хотят прибрать к рукам все церковное богатство. Наш долг, наша святая миссия — спасти реликвии…
Отец Осип наметил ближайший план действий. Старик согласно качал головой.
Дома жена накинулась на Савелия с вопросами:
