Сергей Сартаков - Гольцы
О! С удовольствием! — воскликнул Маннберг. — Только, уважаемая Ольга Петровна, просим извинить нас за такую бесцеремонность.
Гостеприимство, говорят, отличительная черта русского человека, — приветливо улыбнулась Ольга Петровна, — а я русский человек. И, наоборот, мне стыдно, что разговор начался за ненакрытым столом. Но вы зашли так неожиданно.
И, так сказать, — вступил в разговор Киреев, обменявшись с Маннбергом взглядами, — зашли совершенно случайно. У мсье Лонк де Лоббеля дьявольски окоченели пальцы, и Густав Евгеньевич предложил завернуть к вам отогреться. Благо, мы оказались как раз возле вашего дома.
Мы искали вечерку, — разъяснил Маннберг. — Да, да, самую настоящую русскую вечерку. Шли к окраинам города, где играет гармошка и веселится молодежь.
И чем вас так заинтересовала вечерка? — уходя в кухню а полпути остановилась Ольга Петровна.
О, это я! — воскликнул Лонк де Лоббель. — Это меня интересуют такие вещи. Как всякий путешественник, я ищу прежде всего экзотику.
Он приложил узкие белые ладони к пышущей жаром голландке.
Кроме того, нам захотелось повеселиться попросту, от души, — сказал Маннберг, — без всяких правил этикета.
Как говорят в России, покуролесить, — с наслаждением выговорил последнее слово Лонк де Лоббель и тут же извинился: — Простите, мадам.
О-о! — качнула головой Ольга Петровна так, словно хотела сказать: «Вы, может быть, и сюда зашли покуролесить?» Но сказала сдержанно: — И вы думаете, на вечерке это вам удалось бы?
Почему же нет? — удивленно спросил Киреев.
У вас костюмы не по моде, — бросила на ходу Ольга Петровна.
Не понимаю, — пожал плечами Киреев. Маннберг тронул его аксельбанты и сделал пальцами
жест: «Уразумели?»
Чепуха! — презрительно скривил губы Киреев. — Не может быть.
Как сказать, — загадочно сказал Маннберг и повернулся к Алексею Антоновичу. — Да, а вы знаете, любезный Алексей Антонович, я ведь принял на себя руководство работами па перегоне Шиверск — Тулун. Живу по-медвежьи, в передвижном вагончике, за сорок верст отсюда, п в город попадаю только наездом. Скучища на перегоне непостижимая, и хочется развлечься чем угодно.
Он прошелся по комнате, снял с елки золоченый орех, поискал, чем бы его разбить, не найдя, давнул каблуком штиблета. Рассмеялся и, отшвырнув ногой скорлупки, небрежно сказал:
Извините, Алексей Антонович, — и трудно было понять, к чему это относилось, к тому, что он без спросу снял орех, шш к тому, что раздавил его ногой.
Алексей Антонович сделал вид, будто не слышит: ему неприятна была развязность Маннберга. Да, пожалуй, и тех двух. Так бесцеремонно ворваться к малознакомому человеку и испортить ему тихий семейный вечер! Он еле находил слова, чтобы поддерживать непринужденный разговор.
А вы… — он замялся, затрудняясь, как ему следует назвать Лонк де Лоббеля, фамилию которого он вдобавок плохо расслышал, — вы предпринимаете дальнее путешествие?
Лонк де Лоббель легко повернулся и, отбросив фалды фрака жестом, который мужчины позволяют себе вне дамского общества, спиной прислонился к голландке.
Не столько дальнее, сколько трудное. — Он весьма чисто говорил по-русски.
Почему? — полюбопытствовал Алексей Антонович. — Иностранные путешественники в России всегда окружены вниманием.
Для этого нужно ехать в Россию через Петербург или через Одессу и затем на Кавказ, — вмешался Маннберг, — а не через Охотск в Восточную Сибирь, как это сделал мсье Лонк де Лоббель.
Да, конечно, — согласился Алексей Антонович, — на этом пути трудно рассчитывать на дорожные удобства.
О, я привык к лишениям в дороге! — грациозно повернувшись на носках возле печки и вновь к ней припадая, сказал Лонк де Лоббель. — Увы, я не имею возможности с этим считаться.
Так сказать, путешественник поневоле, — язвительно заметил Киреев.
Маннберг подошел и покачался возле них на носках.
Разумеется, — сказал он, засовывая руки в карманы. — Охотск — не Марсель, а Шиверск — не Жуанвилль.
О, Жуанвилль! — воскликнул Лонк де Лоббель.
Простите, вы француз? — осведомился Алексей Антонович.
Я родился во Франции.
Но, еще раз простите — или я ослышался? — вы, кажется, сказали, что являетесь представителем американского…
О, мсье, — счастливо вздохнул Лонк де Лоббель, — Америка богата, Америка все купит!
Все — это, так сказать, слишком смелое заявление. Что такое все? Все есть все, — пытаясь сострить, сказал Киреев, — Америка у нас купила Аляску, Америка может купить Охотск, Америка может купить вот этот так называемый Шиверск, всю движимость и недвижимость, — но меня, например, русского дворянина и офицера, Америка не купит.
Э, нет, в этом, Павел Георгиевич, позвольте мне с вами не согласиться, — возбужденно заговорил Маннберг. — Я держусь совершенно противоположного мнения. Меня, да, меня, Маннберга Густава Евгеньевича, как и мсье Лонк де Лоббеля, Америка сможет купить…
Однако! — воскликнул Киреев.
О, не поймите меня превратно! Да, за хорошую цену я пойду работать для Америки. Почему нет? Я свободен продавать свой труд тому, кто больше платит…
Вы, так сказать, весьма откровенны, — опять вмешался Киреев.
Позвольте, позвольте, — заторопился Маннберг, — это же отвлеченный разговор. Итак, допустим фигурально, меня как Маннберга Америка купит, но Россию — вы понимаете, Россию! — нет, Америке не купить, как пе купить было Садко богатств великого Новгорода.
Да? А я уже собираюсь, — довольный спором Кире-ева с Маннбергом, засмеялся Лонк де Лоббель, — я собираюсь выяснить цены и покупать постепенно у России русских людей, а у русских людей — Россию.
Вот это подлиппо французское остроумие! — восторженно сказал Маннберг. — Не в пример вам, Павел Георгиевич, — упрекнул он Киреева. — Как это: покупать у России русских людей, а у русских людей — Россию? Блестяще сказано! Вы согласны, Павел Георгиевич?
Мы не слышали мнения хозяина дома, — уклонился Киреев от ответа на вопрос Маннберга.
Мое мнение, господа, — сказал Алексей Антонович, чувствуя, что он бледнеет и кожа на лице у него начинает стягиваться, — мое мнение, господа, таково: кто продает русскую землю, тот уже не русский человек. Значит, у русских Россию купить нельзя.
Аляска! — радостно закричал Лонк де Лоббель.
Я подтверждаю свою мысль: она продана нерусскими русскими, — обдавая француза презрительным взглядом, сказал Алексей Антонович.
Отличный каламбур! — поклонился Лонк де Лоббель.
Я продолжаю: а тот, кто продает себя, не только не русский человек, но и не человек даже, ибо люди вообще не продаются, — он вовсе похолодел от внутренней неприязни к своим гостям, — следовательно, Америка купить может не все, мсье Лонк де Лоббель.
Наступила тяжелая пауза.
Это уже выходит, так сказать, за границы шуток… — начал было Киреев.
Но Маннберг, стремясь предотвратить скандал, нашелся. На этажерке он заметил колоду карт.
Восхитительно! — воскликнул он, подходя к столу и тасуя карты. — Алексей Антонович, умоляю вас, самую маленькую пулечку! Да, Павел Георгиевич, сыграем, как сегодня утром?
Против ничего не имею, — еще хмурясь, отозвался Киреев.
Я плохой преферансист, — сказал Алексей Антонович, — но ради компании…
Да, да, прошу, ради компании. Всего по четверть копеечки вист. Вы, мсье?
Только в качестве зрителя и вашего клерка, — под-
сел тот к столу.
Началась игра. Алексей Антонович объявлял масть осторожно, почти все время передавая игру партнерам. Маннберг торговался упрямо, жадно, часто спасаясь только выгодным прикупом, и то и дело писал ремиз. Киреев, положив ладонь на карты, объявлял:
Втемную, раз.
Два, — немедленно отвечал Маннберг.
Три, — скучно произносил Алексей Антонович.
Четыре, — не отнимая ладони, говорил Киреев.
Партнеры продолжали торговаться. Киреев не отступал. Первым сдавался Алексей Антонович. Маннберг бился до последней крайности и отказывался только в совершенно безнадежном положении.
Не дрогнув ни единым мускулом в лице, Киреев брал прикуп, объявлял мизер. И выигрывал. Ему везло невероятно. В четверть часа он закрыл у себя пульку и стал помогать Маннбергу. Лонк де Лоббель сорвался со своего места и мелкими шажками стал бегать вокруг стола, восклицая:
Вы — олицетворение счастья!..
Да, вам дьявольски везет, Павел Георгиевич, — не выдержал и Маннберг, сдавая карты, — я в жизни еще не видывал такого везения.
Втемную, раз, — хлопнул по картам Киреев. — А вам, Густав Евгеньевич, так сказать, везет, вероятно, в любви?
О, это очень интересно! — подлетел Лонк де Лоббель. — Расскажите!
Пас, — торопясь, но в свою очередь сказал Алексей Антонович.
Трефы, — с сомнением покачивая головой, ответил Маннберг. — Представьте себе, до сих пор не везло.
