Борис Дубровин - О годах забывая
— Не знаю, не знаю…
— А я знаю! Я же с ним не первый день работаю! И если бы видели, какой справедливый, добрый, отходчивый! Я, бывает, готов взбеситься, когда контрабандисты из себя дурачков корчат, а он и бровью не ведет! И ведь парень красивый, девчата так и льнут к нему. А у него есть девушка… Так он… как монах. Вот какой парень!
— Подумаем, посмотрим… Так вот, ваш монах говорит, что в тот вечер около этих троих будто бы видел человека в очках, коротконогого, неторопливого. Задержался и прошел, будто бы успев им что-то сказать. Вам, Михаил Варламович, ни о чем не говорят эти приметы?
— В очках, коротконогий, неторопливый?
— Да, он еще заметил, что указательным пальцем левой руки часто поправляет очки.
— Нет, ничего не могу сказать.
— Ну, ладно. Теперь о другом. Заходите, заходите вместе с вашим другом Алексеем Глебовичем ко мне на чашку чая. А то ведь… знаете… как-то не по себе одному в квартире. Договорились?
Михаил Варламович кивнул понимающе, но опять подумал о приметах незнакомца:
— Так, вы говорите, коротконогий, неторопливый? В затемненных очках?
II
Зная до тонкостей каждого из своих сподвижников, Александр Сморчков старательно носил маску непроницаемости, чтобы никто из них никогда не мог догадаться, о чем он думает. Познав падение, унижение, увлечение водкой, он делал вид, что скользит лишь по поверхности их судеб и отношений друг с другом. Высокий бледно-серый лоб, жесткие бурые волосы, маленькие, близко поставленные глаза, замаскированные чуть затемненными очками в тяжелой оправе. Нижняя часть лица шире верхней. Длинный, волчий подбородок и крепкие, плотно посаженные зубы. Полное брюшко на кривоватых укороченных ногах. Душа ревнивца, честолюбца и стяжателя. Трудно поверить, что он мог быть любимым. Но это было. Сморчкова отличала сметка, хватка, зоркий ум. И если бы не кожная экзема, то Сморчков держался бы еще уверенней. Он принимал себя таким, каков был, знал цену своей воли и выдержки. В своем превосходстве над пограничником Михаилом Кулашвили Сморчков не сомневался.
Нину он пригласил к себе домой, в тесную однокомнатную квартирку.
Нина долго вытирала простенькие дешевые туфельки о сложенную вдвое мешковину около порога. Она впервые решилась прийти в дом, веря в порядочность Сморчкова. Он же для нее был не просто рядовым сотрудником — диспетчером депо, а еще (главным образом) руководителем кружка самодеятельности — Александром Богодуховым. Псевдоним подчеркивал и одержимость идеей, и высоту полета мысли, и одухотворенность души. Это только в паспорте и в трудовой книжке, да и в табеле на получение зарплаты значилось: Сморчков.
— Для вас, Ниночка, несколько внове такое посещение моих пенатов, — высокопарно, витиевато говорил Сморчков-Богодухов. — Милости прошу, мой дом — ваш дом!
Юное, доброе и доверчивое лицо Нины зарделось, на полных свежих губах задержалась милая улыбка чистоты и смущения, особенно любимая им. Сморчков всегда в обществе Нины находил столько радости…
Она все еще медлила, точно должна была переступить не порог его квартиры, а порог судьбы. Скромность Нины была видна и в ее гладко причесанной склоненной голове, и в опущенных руках. Помада еще не касалась полных губ. Естественность и простота руководили каждым движением.
— Ну, прошу вас, Ниночка, ей-богу, под этим кровом вы будете в полной безопасности. — Он широким жестом распахнул перед ней дверь, обтянутую продранным дерматином, крест-накрест перехваченную пепельными лентами, прибитыми обойными гвоздями.
Нина коснулась пальцами шляпок гвоздей, погладила ленты.
— Ну, Ниночка!
Она вошла, еще раз отерев туфельки. В коридоре под линялым зеркалом, на тумбочке для одежных щеток, белело блюдце, в котором лежали два окурка. Запах табака пронизывал коридор. На Нину повеяло запустением и одиночеством от вешалки с зимним пальто.
Дощатый пол был затоптан. Но в комнате Нину встретил порядок, книги — старые, дореволюционного издания. На стене висело несколько иконок.
— Вы верующий? — Она не смела поднять на него глаз, не зная, о чем говорить, смущалась.
— Бог — тайна неисповедимая. И если я, Ниночка, не отвечаю «да», то это еще не значит, будто я склонен сказать «нет»! А собрание редких книг и икон никому но возбраняется. Напротив, я нахожу особую прелесть в общении с произведениями искусства, чьи безымянные авторы, увы, давным-давно по иную сторону бытия. Да садитесь, садитесь вот сюда, на диван.
— Мне удобнее на стуле, если не возражаете. — Она присела на краешек стула, вся подобралась.
И минувшее ему почудилось сном. Почудилось, что сейчас должно наступить, наступает, свершается пробуждение. Неужели чутье обманывало его? Неужели знание людей было несовершенным? Неужели, в конце концов, взгляды этой девушки на занятиях кружка были им поняты неверно? Она смотрела на него! И как! И все ли способен высказать взгляд? И какие за ним скрываются невысказанные слова?
Нина повела глазами по комнате, снова заметила иконки, но уже как-то иначе восприняла их. «Он поклоняется красоте, — думала она, — а я, случалось, поклонялась его любви к этой красоте».
На занятиях танцевального кружка Александр Александрович был для нее особым существом, посредником между всеми кружковцами и сценой. Конечно, была особая прелесть даже в его выговоре с картавинкой. Конечно, девушка смотрела восторженно на своего учителя: он столько сделал для нее! За это ли не благодарить человека? А после танца среди пыльного дыхания кулис его окрыляющий шепот: «Все было хорошо! Вас вызывают! Поклонитесь достойно, не очень низко склоняйте голову. Вы их поднимаете своим искусством, помните это! И когда будете биссировать, приберегите силы для финала, а там вверьтесь себе и порыву!» Такие слова помогали.
Человек не всегда властен над движением своей души, еще меньше он властен над выражением своих глаз. И мы почти не умеем видеть себя со стороны. А взгляд Нины в эти секунды сиял светом рампы, отблеском сотен восторженных глаз, которые улыбались ей. Душой она была на сцене, а глаза ее, лучистые, почти влюбленные, были обращены на Александра Александровича. Было отчего впасть в заблуждение и ему.
— Вот посмотрите, — он снял со стены и подал ей иконку, — шестнадцатый век. Гордость моей коллекции.
Подавая иконку, он вольно или невольно коснулся горячей руки Нины и потому отошел и сел за письменный стол, удерживая себя от порыва. Сев за стол, он проглотил слюну, указательным пальцем левой руки поправил очки, воровато стрельнув глазами в сторону кровати, застланной тканевым белым покрывалом, с двумя подушками, положенными друг на друга.
Чтобы Нина скорее освоилась, он подошел к простенькому буфету и, доставая две чашки и сахарницу, глянул в прямоугольное зеркальце, которое заменяло внутреннюю стенку буфета. Горько было и мельком увидеть свое нескладное лицо, маленькие глазки. Даже сквозь затемненные стекла очков он уловил их маслянистый блеск. Вздохнув, достал ложки.
Нина рассматривала иконку. Ничего в ней не понимала, не постигала красоты, скрытой от нее и доступной Александру Александровичу. Она увидела, как несуетливо двигается по комнате Александр Александрович, как он поставил на электрическую плитку небольшой чайник. Порадовалась, что он при ней еще ни разу не закурил, хотя в пепельнице, придвинутой вплотную к затейливому чернильному прибору с однокрылым голым мальчиком, были вмяты выкуренные, недокуренные и едва начатые папиросы. Письменный стол, буфет, книги, иконки, тяжелый шкаф, двуспальная кровать. На столе лампа с матерчатым ветхим блекло-зеленым абажуром.
— Спасибо, Александр Александрович! — Нина вернула иконку и подошла к лампе.
— А не угодно ли полистать книгу?
— Спасибо! А вы здесь, за этим столом, трудитесь?
— Да… Собственно, присаживаюсь, чтобы записать. А обдумываю на ходу, в депо, на занятиях кружка.
— Мне очень понравилось, как вы читали в последний раз со сцены. А как вам хлопали!
Александр благодарно кивнул.
— Ну, прошу к столу. Конечно, приятно было бы, если бы любящие женские руки сервировали этот скромный стол, но, увы…
В маленьком городе большие секреты долго не держатся. И разрыв Сморчкова с женой, ее отъезд к родным с сыном — все это не раз обсуждалось и среди участников кружка самодеятельности. Говорили, взял он необразованную женщину с ребенком, она ему — не пара. Поглядывали на Нину со значением. Да она и сама гораздо раньше, чем об этом заговорили, почувствовала, как Александр Александрович ее отличает. Он и на выступлениях кружка находил ей такое место в программе, чтобы обеспечить успех. Он мотался по городу, бывал в отделе культуры горисполкома, «выбивая» ей деньги на костюмы для новых танцев. А с каким уважением, прямо почтением, с какими паузами объявлял он о ее выступлении. Были и другие приметы, говорящие о его серьезных и немалых намерениях. Да и это приглашение к себе домой…
