Борис Дубровин - О годах забывая
— Спасите! Спасите! — крикнула она, чувствуя, как сердце от бешеного бега разрывает грудную клетку, а дыхание пресекается. — Спасите! — кричала она. Но улица точно вымерла. Добежать бы до того фонаря, до той тумбы, там будто бы камень, схватить его и со всей силы — камнем!
— Так вот, Ниночка, — услышала она как сквозь сон голос Сморчкова, — я чрезвычайно затянул этот экскурс, даже удалился на Дальний Восток, на пограничную тропу, но буду краток: в 1944 году в апреле Кулашвили попадает в Смоленск, а примерно через год — в школу, которую возглавлял известный легендарный следопыт Карацупа. Но общение со знаменитым следопытом еще не означает неизбежности славы для Кулашвили. Конечно, он окончил школу, было у него немало задержаний. Но в то беспокойное время шли нарушители косяком. Не велика заслуга Кулашвили, а велико везение. Я вижу, вы меня не очень внимательно слушаете. Послужил он младшим контролером на КПП в Берестовице и через полгода осчастливил ваш пограничный город. С августа 1949 года он — на посту в таможне. Он мастер пограничной службы. Оклад — сто сорок рублей. Вы знаете об этом? О том, что его оклад сто сорок рублей?
А Нина не слушала его, вспоминая, как она спасалась от преследователя. Она добежала до тумбы, схватила камень обеими руками, подняла над головой, повернулась на грохот шагов и, чуть отклоняясь назад, бросила камедь в голову подбежавшему. И размозжила бы голову, если бы неизвестный на бегу не отпрянул в сторону. Он ринулся к ней из тьмы, когда она хотела нагнуться за другим камнем.
И она успела схватить и замахнулась, но в свете фонаря перед ней появилась фигура ее спасителя, из носа у него текла кровь.
— Я провожу вас, не бойтесь. — Он тыльной стороной ладони отирал кровь, оберегая белую, с закатанными рукавами, рубашку.
— Простите, я думала, что вы с ним заодно.
— Ничего, ничего… бывает. Еще не везде порядок навели, но наведем!
— Как же вам удалось справиться с ним? Ведь он чуть не в два раза больше вас и такой силач! У меня на руках синяки, на плечах будут синяки. Дайте-ка я вам кровь вытру.
Из карманчика на платье она достала обрамленный кружевами носовой платок и вытерла кровь с его лица.
— Возьмите, — она отдала платок, — держите у носа. Или, знаете, давайте присядем, вы запрокиньте голову: кровь быстрей остановится.
Она подвела его к лавочке у деревянных ворот какого-то домишка. Он сперва рукой смахнул пыль, а потом уж разрешил ей сесть, стараясь, чтобы капли крови не попали на скамейку. Нина села. Он полуприлег, положив запрокинутую голову на колени девушке.
— Простите меня, хорошо же я вас отблагодарила — кулаком по носу, — сдерживая слезы, сказала она.
Ее спаситель расхохотался.
— Тише, вам нельзя двигаться. — Она придержала его голову, невольно погладив густые волнистые волосы и смахнув краем ладони капельки пота с его лба.
— Как хорошо! — простодушно сказал он. — За такое можно еще раз получить в нос и еще раз совершить такой кросс!
Теперь она рассмеялась. И вопреки всем своим правилам и обычаям сказала:
— Меня зовут Нина! А вас?
— Михаил.
Молча они дошли до ее общежития.
— До свидания, спасибо за все! — кивнула Нина.
— Прощайте! Возьмите платок.
— Ничего! Он вам еще пригодится.
— Так у меня свой есть. Вы меня напугали сперва, и я со страху забыл о нем.
— О чем вы говорите! — И она дробно застучала туфельками по крыльцу, по коридору. И Михаилу не верилось, что эта девчушка, отчаянно сражавшаяся за свою честь, так просто держала себя с ним, так смущалась и такой оказалась ласковой…
Нина пробежала по ночному коридору, освещенному слабой дежурной лампочкой, юркнула в умывальник, открутила кран и долго смотрела на цепочку воды, которая тянулась и тянулась из отверстия крана в дырочки раковины. Потом сообразила, что надо же вымыть руки. На правой ладони и указательном пальце следы крови Михаила. Она помедлила, подставила руки под струйку воды, наблюдая, как быстро исчезает кровь с ладони, как посветлел палец. Наверное, так быстро исчезает все: мелькнет — и нет. И уже нет этой ночи, этого испуга, этой схватки, этой встречи. Есть только позванивающая струйка воды.
Нина закрутила кран, тщательно вытерла руки и, пройдя в свою комнату, разделась и легла в постель. Но, оказалось, волнение не улеглось. Губы сами собой складывались в смущенную улыбку. Ночная комната казалась иной, свет от уличного фонаря, касаясь потолка, представился Млечным Путем. Почему-то рядом возникли лица Александра Александровича и Михаила…
— Ниночка, — снова наливая ей чай, но уже не придвигая конфет, продолжал Александр Александрович, — вы, разумеется, обратили внимание на мою, скромно скажем, осведомленность.
— Но зачем? К чему вы это, Александр Александрович?
— К тому, что мне далеко не безразлична ваша судьба. Я заранее предвижу печальный удел, если вы выйдете замуж за Кулашвили. Вы знаете, он пропадает на вокзале, на путях все рабочее и все свободное время. Он совершенствует мастерство сыщика или таможенника, или контролера — но берусь точно сформулировать. Однако знаю: жизнь с человеком, одержимым идеей, — печальная жизнь. А он одержим. Мало культурен, по сути, не образовав, но одержим! Повторяю, вы будете все время одна. Его профессия рискованна. Не исключена опасность и для вас, как для члена семьи. Контрабандисты платят деньгами, свободой за обогащение, они заставят Кулашвили и его близких расплачиваться жизнью.
— Откуда вы все знаете?
— Я работаю в депо. Это же прямая связь, с вокзалом, с таможней. Досмотры и осмотры паровозов и вагонов — первейшая обязанность контролеров. Ну и, простите за нескромность и за высокопарность, господь не отказал мне в умении анализировать людей и события.
— Да, я вижу, вы немало знаете о нем, обо мне.
— Знаю больше, чем говорю. Неизвестно пока мне, как вы познакомились с Михаилом, но да это и не столь важно. Важно, что он стал вас встречать, иногда и провожать, важно, что он собирается предложить вам стать его женой, еще важнее и печальней, что вы всерьез думаете об этом. Все это вынудило меня форсировать события и сегодня же провести с вами этот важный разговор.
— Вы и провели его, Александр Александрович!
— Нет, это была лишь преамбула, я хотел сказать, это — присказка. Ведь о себе я вам ничего и не поведал.
— Александр Александрович, я очень ценю ваше доброе отношение ко мне, но вы меня, очень смущаете.
— Чем же, простите? Тем, что беспокоюсь о вашей судьбе, тем, что пытаюсь вам помочь оценить ваше будущее? Приличной жилплощади у него нет. Сто сорок рублей в месяц, и все! Я же сумею обеспечить вас более достойно и разумно. Вам не придется прерывать занятия в кружке самодеятельности. Может быть, мы сумеем поднять вас на подмостки районной и даже областной сцены. Ваша недавняя победа обнадеживает. Кто знает, не исключены и республиканские смотры и, таким образом, не исключено и ваше выступление в столице. Смотреть дальше я не решаюсь, чтобы не обольщать несбыточными мечтами. Зато реально со мной вы будете жить обеспеченной. Да, я получаю восемьдесят пять рублей. Получаю и за ведение кружка самодеятельности. Кроме того, случаются приработки. Поверьте, понять вас и оценить я смогу не хуже Михаила Кулашвили…
За окном уже стемнело. Зеленоватый свет лампы делал лицо и глаза Александра Александровича нереальными и спокойными. Голос его звучал покровительственно, терпеливо, благожелательно. Разве что глаза маслянисто поблескивали. Изредка проскакивали в них искорки бдительности и прозорливости.
Нина оценила его сдержанность и корректность не меньше, чем высокий стиль речи. На миг она увидела себя хозяйкой в этой квартире, увидела, как она скоблит пол, вытряхивает окурки и пепел из пепельницы, вытирает пыль с иконок и книг, моет фаянсовые, с цветочками, чашки, ставит на электрическую плитку чайник, смотрит на старинные книги… Что ж, и это хорошо… Но взгляд ее упал на двуспальную кровать, прибранную, с двумя подушками, И почему-то увиделось, как падала на эту кровать женщина — его жена, как плакала… Почудилось — на подушке осталась еще выемка от прикосновения ее головы. На покрывале словно задержались прикосновения ее рук. Эти чашки мыла она. Нет, Нина не ревновала к ней, ибо не ощущала тяги к Сморчкову. Но комната еще была наполнена присутствием другой женщины, хотя ее следов она не замечала нигде. А у нее был сын, и он жил в этой комнате. И как Нина не старалась отыскать глазами хотя бы одну детскую игрушку или книгу, ей так и не удалось ничего обнаружить. Видно, и в жизни Александра Александровича ребенок не играл никакой роли. Была за этим какая-то не то что тайна, но неясность, драма, молчаливая и долгая дорога. Неужели возможно быть с ним рядом, принадлежать ему? Но ведь была же другая! Другая женщина…
