Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду
— Ладно, Брэдли, — грубо сказал Жерар, — сентименты можете оставить при себе. До сих пор я не подох — надо полагать, не подохну и впредь.
— Подыхать вам ни к чему… Вам жить надо — вот в чем штука. Подохнуть — это легче всего, Бусс, это никогда не поздно. Согласны?
— Я не люблю прописных истин, Брэдли. Вы, кажется, пригласили меня по какому-то делу? Выкладывайте, чего зря болтать.
— Дело… — смутился Брэдли. — Видите ли, Бусс, дело есть, тут вы попали в точку… Только я не знаю, как за него взяться… Черт, не гожусь я для таких поручений, будь я негр…
Жерар поднял брови:
— У вас ко мне поручение? От кого?
— Да… Точнее, не именно к вам, а вообще… Но это предложение я могу сделать вам, потому что… Прежде всего вот что, Бусс. Говоря откровенно, вы верите в возможность того, что я, увидя вас, просто захотел вам помочь? Просто помочь — честно, безо всякой для меня выгоды…
— В принципе, — Жерар пожал плечами, — допустим.
— Так вот, я хочу, чтобы вы поверили в мою искренность. Нам, американцам, обычно никто не верит… Слишком уж наши политики нагадили по всем пяти континентам, что тут скрывать. Но я не политик — я просто бизнесмен и человек со связями и средствами. Нам иногда приходит в голову такое желание, вы знаете… Всякие там Карнеги или Рокфеллеры — те основывают музеи, университетские фонды, стипендии и всякую такую штуку, я этого, понятно, не могу — не те возможности. Но помочь одному-другому — это дело другое… В частном порядке, так сказать. Видите ли… Я просто мог бы предложить вам денег. Но вы бы их не взяли. Верно?
— Верно, — ответил Жерар, снова набивая трубку. — Вы чертовски догадливы, Аллан.
— Я так сразу и понял. Это все ваша проклятая европейская гордость, но вообще вы правы. Принимать подачки вам не к лицу, да и ни к чему, вы и без них проживете. Поэтому я решил предложить вам дело другого рода… Только давайте договоримся — вы меня выслушаете спокойно, и если у вас появится желание дать мне в морду, постарайтесь от этого воздержаться.
— Ладно, — засмеялся Жерар, — удержусь. Я уже давно чувствую, что вы хотите подъехать ко мне с какой-то пакостью.
— Да, по сути дела это пакость, — серьезно согласился Брэдли. — Видит небо, мне это предложение не по душе и самому, но в данный момент я просто не вижу другой возможности вам помочь. Сейчас я расскажу вам, в чем дело, но только еще раз прошу верить в полную мою незаинтересованность во всей этой истории…
Он торопливо допил свой коктейль и подался вперед в кресле, соединив концы растопыренных пальцев.
— …Я исхожу только из желания вам помочь. Вы и сами сейчас увидите, что никакой возможности заработать здесь у меня нет. Вы помните, я рассказал вам о вкусах старика Руффо в отношении картин?
— Ну, — кивнул Жерар, окутываясь дымом, — Леды, Сусанны… Вкус, довольно распространенный в его возрасте.
— Дело в том, что когда-то он был большим бабником. Да и сейчас остался, но главным образом платонически, — годы не те, да и здоровье не позволяет. Остается одно — посмотреть на хорошую картину. Но те, что у него висят, его как-то… не удовлетворяют. В конце концов, все это старье можно увидеть в любом музее. Да и стандарт женской красоты был тогда несколько иной, не правда ли? В конце концов, все эти старинные красотки слишком уж смахивают на упитанные тушки с реклам Свифта — сплошной бекон, никакой линии… Ну, а старик злится, он ведь, между нами говоря, в этом толк понимает. Ему хочется увидеть что-нибудь такое, знаете… чтобы по-настоящему дух захватывало. Чтобы и фигурка была как у Мэрилин Монро, и вообще все… Как это вы называете, композиция? Чтобы и вся композиция картины была бы такой… Ну, вы понимаете, не слишком пуританской…
Жерар, уже сообразивший, в чем дело, смотрел на Брэдли с изумлением.
— Слушайте, Аллан, — сказал он, — можете не продолжать, я уже…
— Стоп, — прервал его тот, — наберитесь терпения, Бусс. Вы, я вижу, уже догадались — тем лучше. Одним словом, дон Ансельмо просил меня подыскать ему хорошего художника — именно художника, не какого-нибудь сопляка из модернистов, — который согласился бы написать с полдюжины таких картин для его галереи. Так. Что касается цены, то вы сами понимаете — Руффо может позволить себе платить по-настоящему хорошо — скажем, в пределах от пятнадцати до двадцати тысяч за полотно, разумеется, в местной валюте. Но, я считаю, и это неплохо? И потом учтите, что тут важно понравиться; попадете в точку — и уже в дальнейшем цены диктовать будете вы, не он. Вот мое предложение, Бусс. Вернее, предложение дона Ансельмо Руффо…
Брэдли облегченно замолчал, Жерар продолжал смотреть на него с тем же выражением.
— Послушайте, — сказал он наконец, пожав плечами. — черт возьми… Неужели вы и впрямь могли подумать, что я пойду на такое? Вы производите впечатление разумного человека и вдруг преспокойно заявляете мне в глаза такую штуку. Тут даже не приходится искать каких-то мотивировок для отказа, вы ведь понимаете. Вы ведь не ребенок, чтобы я поучал вас, что можно делать и что нельзя…
— Минутку, Бусс, — перебил его Брэдли, предостерегающе подняв руку. — Вы недавно сказали, что не любите прописных истин. Верно? В таком случае оставьте их при себе. Я заранее знаю все, что вы мне сейчас скажете, и все это будут именно прописные истины, будь я негр. Давайте обойдемся без них, вы совершенно верно заметили, что я уже не ребенок. Мне пятьдесят лет, вам около тридцати, так что мы оба разумные люди, причем я несколько разумнее вас. Не обижайтесь, я имею в виду жизненный опыт и так далее. Так вот. Повторяю, вы мне ничего нового не скажете — этические нормы, общественный долг служителя искусства, воспитательная роль — все это я знаю. Чем говорить громкие слова, давайте-ка лучше разберемся в их смысле…
— Мне нечего в них разбираться, Брэдли, — уже резко сказал Жерар, — я тоже не мальчишка и давно уже разобрался во всем, в чем считал нужным.
Брэдли добродушно усмехнулся, разливая по стаканам остатки коктейля.
— Боюсь, что плохо вы разобрались, Бусс… Плохо, будь я распоследний черномазый. Ваша же собственная биография об этом свидетельствует.
Жерар опустил трубку и нахмурился:
— Моя биография?
— Ваша собственная, — подмигнув, повторил Брэдли. — Вы, я вижу, заинтригованы? Простая штука, Бусс, — я не люблю иметь дела с неизвестными. И когда вчера я решил вам помочь, то первое, что я сделал, — позвонил кому следует, и через два часа мне прислали ваше досье из архива иммиграционного управления. В конце концов — будем откровенны, — вы могли оказаться чем угодно, от военного преступника до международного афериста. Здесь, в Латинской Америке, можно нарваться на кого хотите. А так я убедился, что вы именно то, чем показались мне с первого взгляда, — обычный честный человек, плюс к тому талантливый, которому просто не повезло в жизни…
— Это не касается никого, кроме меня. Ясно?
— Дорогой мой, я вас понимаю! Выпьем за то, чтобы и вы поняли меня так же хорошо.
Продолжая хмуриться, Жерар залпом опорожнил свой стакан в три глотка. Брэдли, отпив из своего, закурил и занялся приготовлением новой порции.
— Ваша биография… — задумчиво говорил он, морщась от дыма зажатой в углу рта сигареты и разглядывая на свет бутылки, — кое в чем напоминает мне… не в деталях, а так… в обилии веселеньких иллюстраций на тему «Общество и личность», хе-хе-хе-хе… Вы вот, в частности, участвовали в Сопротивлении — верно? А потом у благодарной Четвертой Республики не нашлось для вас нескольких тысяч обесцененных франков на стипендию…
— Как видите, обошелся! — огрызнулся Жерар.
— Это делает честь вашей настойчивости, но не меняет факта.
— Будь я проклят, если это имеет отношение к нашему разговору. Куда вы заехали, черт вас побери? При чем тут мои взаимоотношения с Четвертой Республикой?
— Поставим знак равенства между Францией и человеческим обществом вообще. Так будет понятнее?
Брэдли встал и принялся с виртуозной ловкостью трясти шекер. Поднялся и Жерар.
— Вот как? — насмешливо спросил он. — Можно продолжить вашу мысль? Значит, если общество меня не оценило или в чем-то меня обидело, я должен начать мстить этому обществу, переключившись на порнографию? Так?
Раздраженно фыркнув, он прошелся по комнате, сунув кулаки и без того уже оттянутые карманы потрепанного спортивного пиджак.
— Дешевая логика! — крикнул он, резко остановившись. — И вообще я повторяю, что не нахожу нужным продолжать этот разговор.
— Послушайте, да чего вы кипятитесь, в самом деле, — добродушно отозвался Брэдли, кончив сбивать коктейль и осторожно ставя шейкер на столик. — Можно подумать, что я вас насилую… Не хотите — не надо, мне-то что. «Месть обществу», «порнография»… До чего вы, французы, любите громкие слова! Кто вам говорит о том, чтобы вы мстили обществу? Я просто из чистого желания помочь советую вам — поменьше думать об этом самом обществе и побольше о себе. Вот и все. А вы уже чуть ли не в анархисты меня производите, будь я негр. Ведь вы не можете закрывать глаза на простой факт: вы-то понимаете свое искусство как одну из форм служения обществу, а само общество вовсе не желает, чтобы вы ему служили. Есть возражения? Не думаю! Сколько ваших картин получило признание общества, публики? Ну? Молчите? То-то, Бусс. В вашем возрасте не стоит превращаться в циника, но пора бы приобрести трезвый взгляд на вещи. Вы работаете уже около десяти лет, и хорошо работаете, и никому нет дела до ваших работ. Ваши картины никому не нужны, Бусс, поймите это! Продолжая работать в своем жанре, вы обречены оставаться вечным неудачником. Это так же верно, как то, что меня зовут Аллан Райбэрн Брэдли. Вы даже жениться не сможете, потому что семью вам не на что будет прокормить. Кстати, у вас во Франции была девушка. Вы с ней порвали? Почему?
