Георгий Суфтин - След голубого песца
Не успел Вынукан закусить как следует, налетел ветер, закружились космы снега. Стадо исчезло в белесой воющей мгле. Пастух что есть силы стал кричать собакам. Они откликнулись с разных сторон. Верные и надежные друзья оленеводов — лайки, они всегда на посту. Что бы стал делать пастух в такую метель, не будь собак! Стадо разбрелось бы по тундре, растерялось, разве можно одному человеку справиться с тысячей оленей в такой кутерьме, когда не видно передка у своих саней. А полярная лайка не боится ни пурги, ни мороза, она вынослива и зорка, неутомима и предана хозяину. Какой бы ни разыгрался буран, если хорошие собаки есть у пастуха, он может быть спокоен: ни один олень не убежит от стада.
Вынукан направил стадо за сопку, где ветер меньше, а стельных важенок выделил и загнал в буерак, окруженный кустарником. Новорожденные телята-пыжики дрожали, мокрый снег набился в их нежную пушистую шерсть, залепил глаза. Замерзнут телята, вот беда-беда! Вынукан нашел глубокий снежный нанос, вырыл в нем пещеру и стал переносить туда коченеющих на лютом ветру телят. Особенно в опасном состоянии были два пыжика. Они не могли стоять на ногах, заледенели, жалобно и чуть слышно крякали. Вынукан снял совик и малицу, закутал телят. Сам остался в одном пиджаке. А пурга становилась всё злее и злее. Мокрый снег с дождем хлестал невыносимо. Пиджак на Вынукане звенел, как колокол, сковывал движения. В дополнение ко всему по лаю собак Вынукан определил, что к стаду, пользуясь метелью, подбираются волки. Пастух бросился туда, откуда слышался разъяренный лай. Там шла борьба не на жизнь, а на смерть. Ничего не видя, Вынукан начал палить из ружья. По торжествующему лаю собак понял, что хищники отступили. Но все ли олени целы? Не успели ли волки поживиться добычей? Всю ночь до утра Вынукан носился по тундре с одной мыслью: спасти оленей, не допустить утрат. Перед рассветом пурга стихла. Вынукан пересчитал телят — все целы. Он стал объезжать стадо и обнаружил остатки разорванного волками оленя. Вот так да! Не ухранил. Что же теперь делать? Как показаться на глаза председателю. Что скажут колхозники. Доверили тебе, Вынукан, стадо, думали, старый пастух, опытный оленевод, убережет, сохранит. Вот и сохранил... Вынукан стоял над головой съеденного волками оленя и смотрел на колхозное клеймо на оленьем ухе. Какой же из тебя теперь колхозник, Вынукан?..
Старик объехал всё пастбище, больше потерь не обнаружил. Увидел оленя со своим родовым клеймом. Увидел другого. Свои-то целы остались. И не испытал от этого Вынукан радости. Свои-то целы, а колхозного...
Утром к стаду приехал Хатанзей. Он ночь провел в другом стаде, там были молодые пастухи. А здесь пастух надежный...
Издали Хатанзей увидел Вынукана. Тот возился в кустарнике. Председатель подъехал.
— Ань здорово, Вынукан. Чего делаешь?
Вынукан от неожиданности вздрогнул. Обернулся, смущенно моргая.
— Что у тебя с оленем? — спросил председатель.
— Да ничего. Вот пятнаю.
Хатанзей взял оленя за ухо, посмотрел, пожал плечами.
— Твой олень?
— Мой.
— Личный?
— Стало быть так...
— Для чего же ты на нём колхозное клеймо ставишь?
Вынукан, опустив глаза в землю, стоял виноватый и растерянный.
— Ты, председатель, никому не говори. Прошу тебя. Видишь, какая оказия произошла. Волк был. Оленя задрал. Недоглядел. Вот. Лучше бы он моего оленя унес. Понимаешь? А то общего. Как же так! Не мог сохранить. Душа не позволяет мириться с этим. Своего перепятнал. Ты уж, председатель, помолчи...
В эту метельную ночь не спал и Юрбей. Он тоже до утра крутился в своем стаде. А на рассвете поехал посмотреть ловушки, поправить те, что занесло снегом. Метель совсем улеглась. Воздух был прозрачен и синь. Свежий снежок, прихваченный утренним морозцем, хрустел под полозьями нарт. Юрбей привычно всматривался в даль, полную неясного мерцания. Что же там чернеет у сопки? В тундре ничто не ускользнет от глаза охотника. Появился новый чум, надо посмотреть, кто прикочевал. Затемнело пятно на снегу, нельзя не съездить, может, там человек из сил выбился, помощь нужна. Смотрит Юрбей на смутный предмет, различать начинает. Шест поставлен на склоне сопки, на шесте флаг, кажется. Не редакция ли сюда прикочевала? Юрбей направляет туда передового. Подъезжает ближе. Не флаг на шесте — обрывок шкуры. Неладно дело. Человек знак подает: в беду попал. Так и есть. Из сугроба торчит пола малицы. Разрывает Юрбей сугроб, вытаскивает человека и вскрикивает. Он узнает Ясовея. Тот без сознания. Юрбей сгибает ему руки, ноги, трет снегом виски, мнет грудь. Ясовей стонет, просит пить. С трудом открывает глаза, произносит слабым голосом:
— Ящик... там...
«Без памяти, наверно. Пустое говорит», — думает Юрбей. Он укладывает Ясовея на нарты, привязывает тынзеем и отвозит в чум. Постепенно больной приходит в себя. И опять он первым словом спрашивает:
— Ящик привез?
— Какой ящик? Чего пустое твердишь. Отлеживайся давай...
Ясовей болезненно морщится, приподнимается на локтях.
— Поезжай обратно. Ящик разыщи... Привези... Слышишь? — с усилием произносит он и, обессилев, падает на подушку. Юрбей недоумевает, какой у него там ящик. Не деньги ли? Может, золота накопил, в пургу хотел перевезти, чтобы никто не увидел. Не тестево ли золото к себе переправлял? Хитрые люди, поди их раскуси. Разобрало любопытство Юрбея. Поехал к тому месту, где шест с обрывком полы от совика стоит. Стал искать кругом. Невдалеке от того сугроба, где лежал Ясовей, ящик обнаружил. Цинком окован. Тяжелый. Поднимая на сани, слегка тряхнул, прислушался, не звенит ли. Нет, не звенит, пожалуй, не золото. Стал разочаровываться. А может, водка? Еще тряхнул, послушал — вроде булькает, вроде нет, не разберешь. И не водка, значит. Однако, не оставлять же. Раз так беспокоится, видно, нужное что-то.
Не успел войти в чум, Ясовей спрашивает, привез ли ящик.
— Там, на санях, — равнодушно махнул рукой Юрбей.
Ясовей сразу успокоился. Лицо подобрело, заулыбался.
— Спасибо, Юрбей. Ты спас всех оленей в нашей тундре...
— Те! Ты ещё не пришел в ум? Пей-ка чай, может, очухаешься.
Ясовей взял чашку, с жадностью начал глотать горячий чай. Юрбей тоже пьет чай и сгорает от любопытства, что у Ясовея в ящике. Раз так заботится, видимо, дорогое что-то. Глотнет, посмотрит на Ясовея, ещё глотнет, еще посмотрит. Не выдержал, глотнул два раза кряду, спросил:
— Ты куда, учитель, ездил? Чего привез-то?
— Далеко ездил...
— Те-те-те! В такую пору, да ещё в пургу!
— Да уж так привелось. В ящике-то вакцина...
— Чего такое?
— Вакцина. Для прививок оленям. Не сделали бы прививок, всех оленей могли погубить. Пришлось ехать...
Юрбей подумал: «Тебе-то какая забота об оленях, своих ведь у тебя оленей нет». Да промолчал. Протянул табакерку.
— На, понюхай. Голова прояснится, силы прибавится.
Ясовей принял табакерку.
— После такой пурги, пожалуй, не мешает и понюхать...
Юрбей сидел, раскачивался, мурлыкал под нос, теребя бородку, потом спросил:
— Как добирался? Дорога-то порвалась...
— Еле доехал, Юрбей. Думал, погибну. И погиб бы, ежели не ты, — ответил Ясовей. — Олени выбились из сил, а тут на пути оказалась широко разлившаяся речка. Ехал-ехал вдоль берега, думаю, найду русло, покрытое льдом, переберусь как-нибудь. Не мог найти. Тогда решил пустить оленей вплавь с санями. Так и сделал. Олени переплыли, но сани при подъеме на берег перевернулись и зацепились. Олени начали дергать. Сани уперлись крепко. Лопнули постромки и олени разбежались. Сам я с большим трудом перебрался на льдине. Но как быть с ящиком? Решил тащить сани на себе. Весь день тащил, умаялся. А вечером началась пурга. Кружил, кружил с санями, из сил выбился, направление потерял, свалился около сопки. Хорошо, что на старом чумовище шест оказался. Привязал полу от совика, поставил шест в сугроб. И уж больше ничего не помню...
В тот же день в стадах товарищества «Яля илебц» начали делать прививки. Назавтра вакцину развезли по другим колхозам. А ещё через несколько дней прививки производили и в стадах единоличников. О том, как удалось доставить вакцину в тундру, мало кто знал.
К Юрбею приехал Куроптев. Не зря приехал, поделиться успехом. Заявленье-то до окружкома дошло. Приезжал инструктор. Возмущался поведением Ясовея. Плохо ему будет. Укоротят руки, хватит оленеводов с толку сбивать.
— Говорят, он вакциной тестя своего снабдил. И это ему запишется. Кулацких оленей от гибели спасал, — посмеивался Куроптев. — Ты, брат, не отступайся, Юрбей. Вся вода на твою мельницу льется...
— Какая вода льется, непонятно, — после долгой паузы отозвался Юрбей. — Мне никакой воды не надо...
— Чудак ты, это так говорится. Ясовея возьмут на притужальник, тебе польза будет. Да ты чего сегодня кислый такой?
— Я не кислый, горький. Головой маленько-то работаю. Не мешай.
Он отвернулся, постучал согнутым пальцем о табакерку, зарядился крепкой понюшкой, собрал широкое лицо в десятки мелких морщинок.
