Николай Камбулов - Беспокойство
— Кажется, все. За себя я оставил старшего лейтенанта Воронова. Дай твою руку, товарищ комиссар.
Держал ее минуты две и все смотрел и смотрел в глаза Шпагину:
— Вы товарищ…
— Нет, нет! — поспешил Шпагин успокоить умирающего капитана. — У меня все отлично. И Воронов хороший командир… Будем пробиваться, как ты приказал, по твоему плану.
Но капитан уже не слышал этих слов.
2Приступ малярии начался сразу же после того, как Шпагин похоронил капитана в дальнем отсеке, похоронил тайком, чтобы уберечь десантников от слуха о гибели командира. Обговорив с Вороновым план соединения и место впередсмотрящего в бою, Шпагин лег на холодный каменный пол, закутался в бурку. Он был доволен, что и на этот раз никто не увидит его мучений и он, больной, останется для бойцов крепким и здоровым. В ушах стоял звон. Страшный озноб прокатывался по всему телу. Его ломало и трясло безжалостно. За ребристым поворотом горел фонарь, слышались невнятные голоса.
Но вот звон в ушах прекратился. Голоса стали разборчивыми. Шпагин слышал:
— Пронька, а как там наверху? Скоро пойдем на соединение?
— Скоро, дядя Мухтар.
— Хочешь лепешка? Вкусный лепешка, на молоке. Зинка корову доила. Возьми…
— Сам ешь…
— Зачем сам! Ти не говори так. Я повар. Запах в нос дает и кушать сапсем не хочется. Возьми…
— Я сыт, дядя Мухтар…
— Ти сит? Когда сит? Там, на НП, немес угощаль?
— Угощал минами да снарядами…
— А флаг на кургане видаль?
— Да, развевается…
— Красный?
— Красный, наш флаг.
— Счастливый ти, Пронька. Красный флаг хочу смотреть. Говорят, кухня работай. А кухня — смотришь: на один человек — ложка пшенки, пять грамм жира. Мука — одна лепешка испек. Какой это кухня! Кухня не хочу работать. Немес пойду стрелять.
Шпагин поднялся, шатаясь, вышел на свет. Возле котла на ящиках сидели Пронька и Мухтар. Низкий потолок навис над ними серой глыбой. В печке потрескивали поленья, из трубы, выведенной в сторону, кудрявился дымок.
— Здравствуйте! — сказал Шпагин. — Обед готов?
Он прошел к котлу, открыл крышку. Паром охватило лицо: из-под желтоватой пузырящейся пены торчали белые мослы. Мухтар поправил колпак на голове, пощипывая жидковатую бороденку, обнажил белозубый рот:
— Суп, товарищ комиссар. Пшенный суп, на вчерашних мослах. Мяса нет, а запах будет. Пожалуйста, проба возьмите…
— А готов?
— Конэшно готов. Всегда готов, товарищ комиссар. Почему не готов? Попробуйте, самый раз готов.
Мухтар наполнил миску жижей, поискал в котле длинным черпаком подходящую косточку, поставил миску на стол, покрытый клеенкой. Два-три жировых пятнышка, похожие на чечевичные зерна, сиротливо плавали на прозрачной поверхности.
— Бульон с жирком, — сказал Мухтар, всматриваясь в бледное, исхудалое лицо Шпагина. Ему показалось, что комиссар еле держится на ногах, и жалость сосущей болью отозвалась в груди начпрода. «Лепешка отдать комиссару, — решил Мухтар. — Лепешка…»
Шпагин покачнулся. Мухтар взял его под руку, посадил на ящик:
— Бульон с лепешка кушай, товарищ комиссар. — Мухтар положил на стол твердый кружочек и, взглянув на Проньку, принялся протирать полотенцем миску.
Подошла Зинка. На ней был белый не по росту халат. Она молча села рядом с Пронькой и озабоченно, по-взрослому, поведала:
— У коровы совсем пропало молоко, а раненые просят. — Ее темные глаза вдруг заморгали, она увидела лепешку, ноздри расширились, и бледный рот слегка приоткрылся.
— Мухтар, — сказал Шпагин, — лепешек-то много у тебя?
— Всем хватит, товарищ комиссар, — покривил душой Мухтар: лепешка была одна, она переходила из рук в руки и вновь возвращалась к повару.
— Угости Зину. — Шпагин закрыл глаза, чтобы не видеть ни лепешки, ни Зины, похожей сейчас на голодного птенца с раскрытым желтым клювом. Мухтар засуетился, делая вид, что ищет что-то. Потоптался среди вещей, подошел к Зинке, сказал:
— Ти, дочка, ходи к своей мать и скажи ей, пожалуйста, путь придет на кухню. Сходи, сходи, ми важный вопрос должны решить.
— Погоди, Зина, — остановил девочку Шпагин. — Вот тебе лепешка, садись и поешь.
— Что вы, товарищ комиссар, я сыта. Кушайте сами. — Зинка вспорхнула белой птицей и скрылась в темноте.
Шпагин стоял у котла, согбенный и притихший.
— Зачем вам потребовалась Зинина мать?
— Ай, комиссар, не спрашивайте. Лепешка кушай, потом все объясню… Пронька, на сколько килограмм корова потянет?
— Пудов двадцать будет, — понимающе ответил Пронька.
— На целую неделю всему гарнизону кушай мясо, — подхватил Мухтар. И чтобы ублажить комиссара, пустил в ход все восточные вежливости, упрашивая, чтобы тот съел и лепешку, и суп.
Лепешку Шпагин возвратил Мухтару:
— Раненым отдайте. Суп похлебаю.
Он сел за стол. Руки его еще тряслись от слабости. Мухтар, жестикулируя, подсказывал, как зачерпнуть ложкой, чтобы поймать пшенинки, мелькающие в прозрачной жижице. Но Шпагин взял кость, белую, вываренную до стерильности. Потянул носом и начал обсасывать ее. Во рту повлажнело и стало легче: притупилось головокружение. Немного повеселевший, он спросил:
— Взводам пищу отправили?
— А как же, товарищ комиссар, всех накормили. Вот и Пронька сейчас понесет на НП. — Мухтар взял двухведерный бачок, начал наполнять его супом.
Из темноты выплыла женщина, Зинкина мать. Никто не знал ни ее фамилии, ни отчества, называли просто тетей Дусей. Она приблизилась тихой походкой. Вслед за ней появилась и Зинка. Пронька уступил тете Дусе место, стал рядом с Зинкой, чувствуя худенькое тельце. Мухтар подал тете Дусе миску супа.
— Что это? — помешав ложкой, спросила женщина.
— Пища, — сказал Мухтар. — Если сюда положить баранью ногу да кусок коровьего желудка, получится хаши по-бакински, самый хороший еда. Хаши мы едим утром, рано-рано, еще до восхода солнца. Ай, язык проглотишь. Кушай, кушай, это почти хаши. — Он подмигнул Шпагину, мол, начинай о корове.
Но не успел Шпагин подняться, загудело все подземелье. Теперь люди бежали сплошным потоком. В кухонный отсек заскочил ординарец командира группы Федя Силыч:
— Товарищ комиссар, Воронов приказал всем к выходу, — и побежал, снимая на ходу из-за спины автомат.
Шпагин вытер платком лицо, разом подхватил автомат, гранатную сумку и неверной походкой поспешил к выходу. Его обгоняли, хотя он бежал изо всех сил. Под ноги попался камень. Шпагин споткнулся, плашмя упал на скользкий холодный пол. Долго поднимался, встал, прошел метров двадцать и снова упал. Ноги подламывались, и он присел, чувствуя, что дальше идти не может. «Вставай, вставай! — приказывал он себе. — Ну же, поднимайся, комиссар!» В кровь кусая губы и сознавая, что лихорадка совсем вывела его из строя и что он в таком положении не боец, он сам себе вслух сказал:
— Филипп, не имеешь права, приказываю… Приказываю встать!
3Пронька подкатил к Шпагину, оглядел залитое солнцем пространство: действительно, на кургане развевался красный флаг, как и в тот раз, когда захлебнулась первая попытка прорваться к высадившейся группе десантников. Пронька дохнул горячим:
— Реет флаг, разве не видите!
Шпагин смотрел в бинокль. Во рту его под черными усами дымилась самокрутка. Огонек уже припекал губы. Он выплюнул остаток самокрутки, передал Проньке бинокль:
— Глаза устали, посмотри-ка ты, чуть правее костра. Видишь, колодезный журавль? С этого места и поступит сигнал атаки — зеленая ракета. По кодовой таблице сначала костер, потом ракета, — пояснил Шпагин, протирая уставшие, затуманенные глаза: его чуть-чуть знобило, и он боялся, что на этот раз приступ малярии может начаться раньше, чем поступит сигнал на соединение.
— Может, сбегать узнать, в чем задержка? — не терпелось Проньке.
— Шутоломный! Куда побежишь, каждый метр простреливается, стеганут из пулемета и — поминай как звали.
После того как захлебнулась в огне первая попытка соединиться с новой группой десантников, минуло еще три дня. Съедена корова, из продуктов ничего не осталось. Но солдаты держатся — коровья шкура тоже пошла в котел: Мухтар «наколдовал», и супу хватило на всех. Немцы, отразив атаку, теперь не проявляли особой активности: по утрам и на закате они открывали пулеметный огонь, стрекотали по часу, а то и больше, как бы напоминая о своем присутствии. Весь же день стояла тишина, изредка нарушаемая гулом танков, патрулирующих вдоль подковки — линии обороны. Танки не стреляли, а, как говорил Пронька, выкобенивались: они кружили вокруг поселка, иногда почти вплотную подходили к каменоломням, танкисты, высовываясь из люков, горланили всякую гадость. По ним не стреляли: Воронов отдал приказ беречь боеприпасы для прорыва.
